губы, чувствуя, как язык женщины змеиным жалом скользнул в рот, защекотал
небо. Запах, исходивший от нее, стал сильнее, обволакивая Конана
горьковато-сладким ароматным коконом, заставляя позабыть про темную и
дикую степь, про завтрашний переход по пустыне, про цель его странствий,
про Учителя, живущего на склоне древнего вулкана... Все это казалось
сейчас неважным и неглавным; нежные груди Инилли прижимались к мускулистой
груди Конана, и тело женщины начало теплеть. Или ему это лишь почудилось?
землю; Конан не слышал его. Сейчас весь мир затмили черные глаза,
огромные, как ночное небо; и, как звезды в небесах, в них начали
посверкивать алые искорки - видимо, отблески костра.
трапезе. И зубки у нее были как у кошки: ровные, но с чуть выступающими
заостренными клычками. Конан положил огромные ладони ей на грудь, сдавил,
вглядываясь в бездны черных зрачков.
в плечи огромного варвара. - Хорошо... но будет еще лучше... еще жарче...
еще слаще...
Инилли нависала над ним, изогнувшись дугой; губы ее что-то шептали и,
сквозь горячечный дурман желания, к разуму киммерийца пробились слова:
степи и леса... ты, победитель, убийца, владыка над людьми... ты, жаждущий
власти и славы... забудь обо всем... забудь... останься здесь, со мной, в
моих объятиях... здесь, навсегда... останься, чтобы согреть меня... излить
свою мощь... свою кровь... кровь... кровь...
голубоватая жилка; клычки, еще мгновение назад совсем крохотные, внезапно
стали расти, увеличиваться, нарушая гармонию прекрасного лица; зрачки
вспыхнули алым. Но Конан не замечал ничего. Ладони киммерийца ласкали
нежную кожу Инилли, медленно скользя по упоительному изгибу спины вниз, к
бедрам; глаза его были полузакрыты, дыхание с шумом рвалось из могучей
груди, на лбу выступила испарина. Он жаждал эту женщину; он желал ее так,
как ни одну красавицу в мире; он был готов остаться с ней навсегда,
согревать ее, любить, делиться своей кровью...
спешила; жаркая трепещущая добыча была тут, рядом, обещая двойное
наслаждение: блаженство соития и вкус свежей крови. Сосать солоноватую
теплую жидкость, ощущая, как содрогается в оргазме, бьется и слабеет
могучее тело... как покидает его жизнь... как холодеет плоть... Что могло
быть прекраснее! Только чувство насыщения и сонный покой, сладкая дремота,
томительная расслабленность членов, терпеливое ожидание новой жертвы...
грохотали, раздирая небеса тревожными раскатами; казалось, мир превратился
в один гигантский ледник, в чудовищный кристалл хрусталя, тут же
разбившийся на мириады осколков, с гулом и перезвоном рухнувших в
неведомую бездну. В этих звуках слышался и лязг стали, мерный топот копыт
атакующей конницы, звонкие трели боевых горнов, свист рассекающих воздух
стрел... Очнувшись, киммериец оттолкнул ведьму и сел, удерживая ее на
расстоянии вытянутой руки. Его ладонь лежала на горле Инилли.
губ, скрюченные, словно когти, пальцы, багровые отсветы в глазах...
Суккуб, проклятая тварь! Кровопийца, потаскуха! Едва не зачаровала его!
Если б не этот звон...
едва слышной, но все еще различимой. Непонятно, что порождало эти
тревожные протяжные звуки - оба стальных лезвия были совершенно
неподвижны, только голубоватые сполохи ритмично пробегали от рукоятей к
остриям.
наслаждением ощущая пронизавшую ведьму дрожь.
Глупец... Ты отказываешься от дара счастливой смерти? Безболезненной
прекрасной смерти в моих объятиях?
настоящих женщин, а не ночного вампира.
клыкастую пасть, простонала:
ответил?
сторону Вилайета! - на губах Конана играла жестокая ухмылка. - Кром - это
мой бог, милашка, и я не хочу его обманывать... Тебе будет жарко, очень
жарко!
обмякшее тело в костер. Некоторое время он всматривался в призрачную
плоть, что корчилась и таяла в огне, затем его глаза обратились к мечам,
по-прежнему лежавшим на дорожном мешке. Клинки больше не звенели, и
сполохи тоже погасли.
взмахом черных крыл отлетали ночи. Конан то брел по пескам, по бесконечным
пологим барханам и каменистым осыпям, то проваливался в сон, мучительный и
неглубокий, не приносивший ни отдыха, ни облегчения. Ему виделись кошмары:
огненное жерло кардальского вулкана, гигантские чешуйчатые гады,
выползающие из-под земли; чудовища с грозно разверстыми пастями,
извергающие пламя; драконы, закованные в роговую зеленоватую броню;
демоны, что жадно следили за одиноким путником с пылающих небес. Иногда
над ним склонялось лицо Инилли - прекрасное, беломраморное, холодное; в
жутком полусне-полубреду он наблюдал за тем, как раздвигаются ее пунцовые
губы, обнажая острые клыки, как пасть суккуба медленно-медленно
приближается к его шее - к тому месту, где бились наполненные горячей
кровью жилки... Как и прежде, странное чувство охватывало киммерийца; ему
хотелось разбить череп ведьмы могучим ударом кулака и, в то же время,
слиться с ней, познать до конца эту прекрасную плоть, манящую и
отталкивающую одновременно.
Конана, протянул еще пять дней - без травы и почти без воды. Это было
великим подспорьем; за такое время путник преодолел не один десяток тысяч
шагов и находился теперь в самом центре пустыни, за которой вздымались
остроконечные пики горного хребта. Когда лошадь начала спотыкаться через
шаг, киммериец забил ее, напился крови, вырезал с ляжек несколько полос
мяса и подсушил их на солнце. В тот вечер ему пришлось расстаться не
только со своим скакуном, но и с большей частью поклажи; теперь он нес два
последних бурдюка с водой, скудные запасы пищи, оружие да колючий
волосяной аркан. Эта веревка, расстеленная кольцом на песке, спасала его
ночью от змей.
дневных переходов. Тут не было ни воды, ни растительности, ни животных -
кроме все тех же змей, мерзких гадов толщиной в руку, которые питались
неведомо чем. Конан полагал, что они пожирали друг друга, однако это не
объясняло их многочисленности. К счастью, змеи выползали на поверхность
только ночью, когда песок немного остывал, и волосяная веревка служила
хорошей защитой от них.
Возможно, ночами идти было бы легче, но тогда в светлое время ему пришлось
бы спать, а в этой пустыне ему не встретилось ни скал, ни больших валунов
- ничего, что давало бы хоть клочок тени. На многие тысячи шагов тянулись
пески, ровные и сыпучие; их сменяли пологие барханы, похожие на застывшие
морские валы, либо каменистая почва, покрытая щебнем, иссеченная
трещинами. Идти по мелким камням было труднее всего; обувь Конана вскоре
не выдержала, и теперь, пересекая щебеночные осыпи, он оставлял за собой
кровавый след.
стоящим внимания. Он не сомневался, что дойдет; он чувствовал меру своих
сил и верил, что их хватит, чтобы на равных потягаться с пустыней. Еще
Конана поддерживала мысль о том, что многие прошли этой дорогой до него -
десятки, если не сотни людей. Троих он знал сам, и хотя все трое были
крепкими людьми, родились они все же не в Киммерии. Да, эти люди
относились к могучей породе - и аквилонец Фарал, странник в сером плаще, и
Маленький Брат, хитроумный бритунец, и Рагар из Аргоса по прозвищу Утес;
однако Конан полагал, что он сильнее любого из этой троицы. Они больше
знали и больше умели, им подчинялись таинственные силы Мироздания и,
возможно, они лучше владели оружием; но путешествие в пустыне требовало
прежде всего выносливости и грубой физической мощи. Итак, обладая и тем, и
другим, Конан не сомневался, что повторит путь, которым прошли прежние
Ученики.
всосавший с материнским молоком умение выживать всюду - даже там, где