Чтение 61–й страницы книги ~Слепой в зоне~

- Какой-такой режиссер? - насторожился Кондаков.

Возможность сняться в кино его соблазняла, но в то же время эта
возможность и пугала.

- Слушай, Виталик, - Кондаков остановился, - а это...

- Что?

- Мне ничего не будет?

- В каком смысле?

- Ну, если меня покажут, менты увидят, они потом меня поймают.

- Да кто тебя поймает? Да и вообще это кино будут показывать за границей.

- За границей?

- На эколоптческом фестивале в Германии.

- В Германии? - переспросил Володька.

- Ну да.

- У немцев, значит? - занудствовал Кондаков.

- Да, да. Пошли, пошли! Э-эй! - громко крикнул Виталий и, взяв Володьку
за локоть, хотел потащить за собой.

- Да погоди ты! Надо же в порядок себя привести, причесаться, умыться.

- Ты еще галстук нацепи.

- Нет у меня галстука. Раньше был...

- Да брось ты, пошли скорее!

Вскоре Володька Кондаков и Виталий Семага появились у микроавтобуса. Едва
увидев Кондакова, Хворостецкий чуть не завизжал от восторга. Вот такого
сталкера он и мечтал снять. Но реальный сталкер был грандиознее самой смелой
режиссерской мечты.

Володька Кондаков оказался словоохотлив, и речи полились. Хворостецкому
оставалось лишь время от времени задавать вопросы и регулировать ими монолог
Володьки Кондакова, когда он скатывался на рассуждения о судьбе Османской
империи. Он имел мнение обо всем, о чем бы его ни спрашивали: о политике, о
жизни в космосе... Затем переключался на жизнь в зоне, освещал вопросы
кулинарии, рассказывая о том, как однажды зимой умирал от голода и ему
пришлось питаться собачатиной. Все это перемежалось выдержками из
всевозможных учебников, которые Володька пересказывал совершенно произвольно
и вставлял к месту и не к месту. В общем, замечательный получился разговор,
замечательный в смысле кино. Из него можно было сделать все, что угодно.
Кондаков толковал о любви к женщине и о любви к родине. Он говорил о том,
что такое Земля и что такое смерть, о гуманизме и подлости, о трусости и
терроризме. Его мысль, как синичка с ветки на ветку, бойко и непринужденно
перескакивала с одной темы на другую.

Ханна Гельмгольц слушала откровения этого сталкера-мессии затаив дыхание.

И Володька, видя, с каким вниманием к нему относятся образованные люди,
приехавшие снимать кино, распалялся все более и более. Когда Хворостецкий
задал вопрос о мутантах, Володька незамедлительно прочел мини-лекцию о том,
как происходят изменения в организмах всего живого, и о том, какие чудеса,
каких уродов он видел собственными глазами. Поверить в его слова было
тяжело. Но, глядя на него самого, одичавшего и ободранного, можно было
согласиться с существованием каких угодно монстров ничего другого не
оставалось.

Хворостецкий в душе ликовал.

- Послушай, Володька, а какие-нибудь тайны у вас в зоне есть? Вот
происходит здесь что-нибудь непонятное даже тебе?

Кондаков задумался всего на несколько мгновений и выдал:

- Да, есть одна тайна, которая меня волнует.

- И что же это? - попытался уточнить Хворостецкий, показывая кулак
оператору, мол, если загубишь этот эпизод - убью!

- Да знаете, военные... Они приезжают, что-то непонятное делают, стреляют
животных... В общем, я их побаиваюсь, потому что они мне непонятны.

- Военные, говоришь? - навострил уши режиссер.

- Да. Сутки тому я выследил их.

- Кого?

- Военных на большой машине. Они приехали на ферму и спрятались в ней.

"Военные в зоне? Для заграницы - то, что надо! Там любят все, что связано
с бывшей Советской Армией".

- Послушай, Володька, а это далеко?"

Кондаков зачем-то посмотрел на слепящее солнце и махнул рукой на запад.

- Да нет, недалеко. Если напрямую тропинками, то километров семь-восемь
будет. А если по дорогам - то все пятнадцать.

- Так поехали съездим к ним, снимем что-нибудь!

Володька пугливо поежился:

- Э, нет, я не поеду!

- Почему? .

Камера была включена, красная лампочка индикации горела, показывая, что
запись продолжается.

- Я боюсь всяких военных, они злые люди.

- Так ты же с нами, - успокоил Хворостецкий, - в случае чего мы тебя
защитим, тем более, у нас есть разрешения на съемки в зоне.

- Разрешения? - уточнил бомж.

- Да, у Виталика целая папка.

Кондаков посмотрел на приятеля. Виталий в ответ закивал:

- Да-да, целая папка от органов власти.

- Ну, тогда можно и съездить.

- Поехали, поехали, - заторопил Хворостецкий и, положив руку на плечо
оператора, тихо прошептал:

- Этот уже отговорился. Хорош снимать, хорош садить аккумуляторы. Сейчас
поедем снимем военных. Может, чего-нибудь толковое получится. Но водитель
заупрямился и ехать отказался. Никто не понимал причины. Анатолий мотнул
головой в сторону ящика с провизией:

- Надо бы подкрепиться. Солнце высоко, полдень, пора обедать.

- А, да-да, - сказал Хворостецкий, - извини, я забыл. Водители должны
питаться, как космонавты, а Мы - люди творческие, можем жить на одной водке.

- Вот и я о том, - съязвил Кошевников.

Трапеза была недолгой - какой-нибудь час или чуть больше. Выпив
полстакана водки, Володька Кондаков мгновенно опьянел и понес такую
околесицу, что Ханна Гельмгольц очумела вконец. Он взялся разглагольствовать
о сексе, о котором за десять лет изрядно подзабыл, А Хворостецкий, слушая
бредни Кондакова, хохотал на весь автобус. Смеялись и остальные.

- Показывай дорогу, сталкер.

Кондакова посадили рядом с водителем, что сразу же придало Володьке
значимости. Он надул щеки, заросшие рыжей бородой, и принялся, размахивая
грязной рукой, указывать путь:

- Вот там направо, потом налево. А внизу осторожнее, там ручей.

Водитель гнал микроавтобус, всех потряхивало. В одном месте они не смогли
переехать полуразвалившийся мост, и пришлось двигаться в обратную сторону.
Но с таким штурманом, как Кондаков, съемочная группа не боялась потеряться
на разбитых дорогах чернобыльской зоны. Вскоре они выбрались на ту гравийку,
по которой несколько дней назад шел тяжелый военный "КрАЗ" с тентом.

- Туда, вперед! - махнул рукой Володька, и Анатолий прибавил газу. -
Только осторожно, там военные застряли, - предупредил Кондаков. - А вот там
лежит убитый лосенок, если его еще собаки не растащили, - ткнул пальцем
Кондаков, высунув руку в окошко.

- Какой лосенок?

- Маленький. Был с лосихой, военные его застрелили. При мне было.

- Зачем? - спросил Хворостецкий.

- У них спросишь, если хочешь, - ответил Володька, глядя на петляющую
дорогу.

Когда до колхозной фермы оставалось с полкилометра, Володька вдруг
сказал:

- Ай, ну их к черту! Может, не поедем?

- Как это не поедем?

- Нет, я не хочу, - твердо заявил Кондаков и вынрыгнул из микроавтобуса.

- Почему?

- Они и по мне стреляли.

Семага выбрался следом и стал его уговаривать. Выбрались и все остальные.

Хворостецкий попросил Бархотина: