Он сбросил пиджак, повесил его на стул, вытащил из кармана пистолет и
положил его рядом.
- Вихрь, - сказала Аня еще тише.
Он долго не отвечал ей и сидел замерев, только глаза откроет, закроет,
откроет, закроет...
- Вихрь, - снова позвала его Аня, - ну пожалуйста...
А после стало так тихо, будто все окрест было небом, и не было ни
тверди, ни хляби, ни говора леса, ни шуршания поземки, ни потрескивания
березовых, мелких, сухих поленцев в раскаленной добела печке, ни зыбкого
пламени свечи.
И были рядом двое, и было им тревожно и счастливо, и боялись эти двое
только одного - окончания ночи.
...Поэт - это радарная установка высочайшей чувствительности:
Мело, мело по всей земле
Во все пределы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.
Как летом роем мошкара
Летит на пламя,
Слетались хлопья со двора
К оконной раме.
Метель лепила на стекле
Кружки и стрелы,
Свеча горела на столе,
Свеча горела.
На озаренный потолок
Ложились тени,
Скрещенья рук, скрещенья ног,
Судьбы скрещенья...
Считается, что эти стихи написаны после войны. Может быть. Но услышаны
они были - поэтом, увидены им и приняты радаром его обостренных,
трагических чувствований ранним зимним утром последнего года войны.
- Что ж ты плачешь, маленькая, - шептал Вихрь, - я верю тебе. Я люблю
тебя, разве я могу не верить тебе?
- Я сейчас не от этого плачу.
- А отчего?
- Оттого, что мне так хорошо рядом с вами.
- Тогда улыбнись.
- Я не могу.
- Я прошу тебя.
- Тогда мне надо вас обманывать.
- Обмани.
- Не хочу.
- Ты упрямая?
- Очень.
- Знаешь, я не люблю, когда плачут.
- Сейчас я перестану. Это у нас бывает.
- У кого?
- У женщин.
- Почему?
- Мы ж неполноценные. Из вашего ребра сделаны.
- Ты сейчас улыбнулась?
- Да.
- Покажись.
- Нет.
- Покажись.
- Я зареванная. У меня нос распух. Вы меня такую любить не будете.
- Буду.
- Не будете, я знаю.
- Анюта, Анюта...
- Я, когда вы в городе, даже двигаться не могу - так за вас боюсь.
- Со мной ничего не будет.
- Откуда вы знаете?
- Знаю.
- Я молюсь, когда вы в городе.
- Богу?
- Печке, лесу, небу, себе. Всему вокруг.
- Помогает?
- Разве вы не чувствовали?
- Нет.
- Это потому, что вы не знали. Если в тайге человек пошел через сопки
один, за него обязательно охотники молятся. У нас там все друг за друга
молятся. Я за моего дядю молилась ночью, думала: "Лес, пожалуйста, сделай
так, чтобы ему было хорошо идти, не путай дядю Васю, не прячь тропу, не
делай так, чтобы у него ночью загас костер, приведи его на ночлег к
хорошему ручью. Небо, пожалуйста, не пускай дождь, не разрешай облакам
закрывать звезды, а то дядя Вася может заблудиться, а у него нога больная,
а он все равно ходит на промысел, потому что я у него осталась, он мне
хочет денег собрать на техникум..."
- Ну и что?
Аня повернула к Вихрю нежное, светящееся лицо и сказала тихо:
- Я запомнила: это было в половине третьего ночи - ходики на стене
тикали. А он, когда вернулся, смеялся все, рассказывал, как в ту ночь на
него медведица-шатунья вышла, а он спал. И будто его кто толкнул - успел
ружье схватить. А я-то знала, кто его толкнул.
- Ты?
- Нет... Земля. Какое дерево заскрипело, костер искрами выстрелил, бок
напекло - вот он и проснулся. Я ж за него у леса просила и у неба.
- Колдунья ты.
- Для других - колдунья. А для себя ничего не смогла.
- А за меня ты когда стала землю и небо просить? С самого начала?
- Нет.
- А когда?
- В тюрьме.
- Почему?
- Не знаю... Я там вас часто вспоминала. Никого так часто не вспоминала
- ни маму-покойницу, ни папу, ни дядю Васю.
Аня снова заплакала.
- Что ты?
- Я теперь на всю жизнь обгаженная - в гестапо сидела, их шифровку
передала.
- Перестань, - сказал Вихрь. - Чтоб ты не терзала себя, запомни и
выкинь из памяти: я тоже сидел в гестапо.
- Когда?
- Меня арестовали в первый день. Помнишь, я пришел на явку только через
неделю?
- Помню.
- Я был в гестапо все это время.
- А как же...
- Я бежал с рынка. Это долгая история. Словом, я бежал от них...
- А почему...
- Что?
- Почему вы ничего не сказали?
- Потому, что мне надо было выполнить операцию. Выполню - скажу.
- Вы никому не сказали?
- Никому.
- И Коле?
- Даже Коле.
- Значит, вы нам не верили?
- Я вам всем верю, как себе.
- Тогда... почему же вы... молчали?
- Ты в себя не можешь прийти? Тебе ведь кажется, что перестали верить в
Центре? А каково было бы мне - руководителю группы? Тебе ведь казалось,
что и я тебе не верю, да?
- Да.
- Нам пришлось бы уйти. А новую группу сколько надо готовить? Месяц. А
передавать связи? Месяц. Налаживать связи? Месяц. Входить в обстановку?
Месяц. А что может случиться с городом? Для меня - сначала дело, после -
сам. Понимаешь?
Аня не ответила.
- Спишь, девочка?
Аня снова ничего не ответила.
Вихрь гладил ее по голове осторожными, ласковыми движениями.
Аня не спала. Она до ужаса ясно вспоминала слова Берга о том, что
гестапо устроило побег русскому разведчику с рынка после того, как он
перевербовался к ним. Он сказал даже день, когда это случилось. Аня сейчас
вспомнила: в тот день Вихрь пришел на явку.
Утром Вихрь ушел в город. Аня еще раз сопоставила слова Берга с ночными
словами Вихря, когда он говорил ей, что в городе с ним ничего не случится,
и, приняв это его мужское желание сильного успокоить ее совсем за иное,
она самовольно вышла на связь с Центром и передала Бородину все об аресте
Вихря гестапо и о его побеге. А потом она достала свой парабеллум и
загнала патрон в ствол. И - замерла у стола, словно изваянная...
Контровский Владимир
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Майер Стефани