Чтение 62–й страницы книги ~Мессия очищает диск~

вторую и третью.

Еще подумал.

Лизнул, покрутил в пальцах... едва заметно поджал губы.

И затолкнул пилюли, одну за другой, в рот человеку без возраста.

- Иглы! - неожиданно громко выкрикнул человек, дергаясь как припадочный.
- И... глы!..

Достав из мешочка иглы - не обычные, длинные, а коротенькие, чуть меньше
палочек для еды, с колечками на тупом конце, монах внимательно поглядел на
человека без возраста.

Попробовал притронуться иглой к сгибу локтя.

Остановился.

Рука человека без возраста скребла по земле, обдирая ногти, - словно
чего-то требовала.

Монах вложил в чужие пальцы иглу и стал ждать.

Меняющееся лицо человека без возраста отвердело, подобно надгробию на
заброшенном кладбище, изъеденному ветрами и временем, но еще непоколебимому;
и рука с иглой медленно двинулась к лицу-надгробью.

Так, должно быть, ползет собака с перебитым хребтом.

И игла вонзилась точно под нижнее веко: на треть!.. Нет, показалось -
едва на одну пятую.

Монах вложил в руку вторую иглу.

Спустя вечность, полную боли и муки, острие до середины погрузилось под
левую грудь.

В сердце.

Третья игла.

Четвертая.

Восьмая.

Когда дыхание человека без возраста стало ровным, а тело перестало
дергаться, монах осторожно извлек иглы, снова долго их рассматривал, еле
заметно качая головой; наконец собрал все в котомку и закинул ее за спину.

Еще постоял.

Потом взвалил человека без возраста на плечи и, шатаясь, побрел в
темноту.

Вслед обиженно тявкали лисицы.

***

На рассвете они вышли к полуразвалившейся хибаре, от которой была видна
почтовая станция.

Монах уложил человека без возраста в углу развалюхи, пощупал пульс и
только потом позволил себе потерять сознание.

10

Редкий косой дождь время от времени прохлестывал сквозь рваную крышу,
трепетными касаниями оглаживая воспаленное лицо, роняя каплю-другую в
пересохший провал рта, рассказывая о невозможном...

Змееныш и сам понимал, что этого не может быть.

Не может быть дождя, не может быть рваной крыши, чудом удерживающейся на
покосившихся стропилах; не может быть лица, рта...

Жизни быть не может.

И все-таки жизнь была.

Потому что лазутчики жизни - это те, кто возвращается; а жизнь ведь тоже
иногда благоволит к своим змеенышам.

У Цая даже хватило сил мысленно обругать себя за доверчивость. Ведь сотню
раз слышал:

"...достигнув пятидесяти лет, лиса может превращаться в человека; в сто
лет - обретает способность узнавать, что делается за тысячу ли от нее; в
тысячу лет - способность общаться с Небесами. Справиться с такой лисой
человеку не под силу. Нрав же у нее непостоянный, превращения бесконечны, и
обольщать она умеет..."

И еще слышал:

"...собираясь превратиться в женщину, лиса берет теменную кость умершей
женщины; если же лис желает превратиться в мужчину, он берет такую же кость,
но мужскую. Возложив эту кость себе на макушку, они принимаются кланяться
луне. Ежели превращению суждено совершиться, кость удержится на голове при
всех поклонах. Ну а коли не удержится - значит, не судьба!"

И всегда добавлялось: противостоять оборотню в силах лишь
высоконравственные мужи и целомудренные женщины.

Змееныш улыбнулся от мыслей о собственных нравственности и целомудрии и
невольно застонал. Три плотины воздвиг он на пути половодья разбушевавшейся
"ци", которую Святая Сестрица сосала из него, как из юноши, - и все три были
снесены потопом. Хвала Баню...

Лазутчик застонал снова - почти неслышно. Мешочек с иглами, пилюли
яньчунь-дань, его нынешняя внешность, какой бы она ни стала... тут рассказом
о господине Тайбо не отделаешься! Бань не то что не глуп - он изрядно умен,
и если в душе монаха крылись подозрения по поводу обманчивой невинности
инока, то сейчас они переросли в уверенность.

Интересно, монах сам станет пытать лазутчика или доставит беспомощного
Цая в Столицу и только там отдаст приказ палачам тайной канцелярии?

Пыток Змееныш не боялся.

Он просто знал, что в руках опытного мастера заплечных дел говорят все -
трусы, храбрецы, герои, мокрицы... все.

Поэтому лазутчики умирают перед входом в пыточную.

Змееныш попытался заворочаться.

Нет.

Сейчас он был беспомощней младенца - тот хоть кричать в силах...

Снаружи послышался шум, топот не одного десятка ног, громыхание доспехов
и оружия. Дождевая капля упала на лоб Змееныша, и он замер от обжигающе
острого прикосновения, понимая: это, пожалуй, последнее ощущение, которым
ему дозволено наслаждаться. Все дальнейшее было известно до мельчайших
подробностей - вызванный преподобным Банем караул свяжет лазутчика и
доставит в Бэйцзин для подробного разговора, но они не будут везти его с
кляпом во рту. Не так уж трудно заставить себя откусить язык, и кровотечение
забьет гортань лучше любого кляпа - а там уж удушье не заставит себя ждать.

Интересно все-таки: в какой ад попадают лазутчики?

Грохот стих. С минуту царила тишина, нарушаемая лишь солдатским сопением
("Почему они не входят?!" - недоумевал Змееныш), и наконец раздался голос.

Моложавый, звонкий, как полковой рог, голос:

- Я - дафу Летящий Вихрь,
командующий сотней Золототыквенных бойцов! Именем государя...

И Летящий Вихрь замолчал, так и не войдя в хибару.

Змеенышу польстило, что за ним была послана отборная сотня императорских
охранников под командованием Большого мужа.

Приятно, когда тебя ценят...

- Ничтожный инок превратился в слух, - рокотом отдался в ушах лазутчика
ответ невидимого Баня.

- Именем государя вы арестованы! Вот бирка на задержание. Окажете
сопротивление?

- Ничтожный инок склоняется перед повелением Сына Неба и готов следовать
за военачальником. Пауза.

- Вы... вы один?!

- Вы полагаете, господин дафу, что я нуждаюсь в охране?

Этот ледяной тон был прекрасно знаком Змеенышу.

- Тогда следуйте за мной.

- Кто умирает сидя? - неожиданно сказал преподобный Бань и рассмеялся,
ответив сам себе:

- Монахи. Кто умирает стоя? Просветленные монахи. Не все ли равно, как
умирать - сидя, стоя или на голове, - если умирать придется всем! Но что
значит смерть для чаньского монаха? Временное недоразумение на вечном Пути.
Тогда откуда явятся хлопоты и откуда возникнет беспокойство? Пойдемте,
достойный военачальник!

И лязгающий топот удалился, вскоре сменившись отдаленными ударами копыт
оземь.

Змееныш лежал, ловя губами редкие капли; а в ушах все звучали слова
бодисатвы из тайной канцелярии и удаляющееся шарканье монашеских сандалий на
вощеной подошве.

Змееныш Цай знал, к кому была обращена последняя проповедь преподобного
Баня.

К вечеру лазутчик заставил себя встать.

Из лужи на него смотрело лицо мужчины лет тридцати с небольшим; лицо
человека, вставшего со смертного одра.

Лазутчик понимал, что это ненадолго.

Хозяин почтовой станции и его громила-конюх ни в какую не соглашались
дать лошадь бродяге и оборванцу, не способному даже внести залог. "За все
надо платить!" - упирался хозяин, и вторил ему ржущий, подобно мерину,
конюх. "За все надо платить!" - говаривал в свое время даосский маг Лань
Даосин. Он был прав.

Хозяин и конюх заплатили жизнями за свое упрямство.

Через полтора дня лошадь пала у Осенних ворот Бэйцзина.

11

Бэйцзин стал постоянной столицей Поднебесной четыре года тому назад.

Центр города с его гармоничным способом застройки вступал во внутреннее
противоречие с хаотичностью переулков окраины; но именно противоречия делают
все сущее жизнеспособным. Главный проспект завершался у северных ворот
башнями Колокола и Барабана, крепостные стены с яркими надвратными
павильонами строго очерчивали столичные границы, не так давно Бэйцзин втянул
в себя южные предместья - но сегодня казалось, что вся громадная столица