аэропорту на Горе-Почке. Там сошли три пассажира. Как только последний из
них ступил на землю, Она зашевелилась и вздыбилась.
Черт, ты гляди, какая пылища! Вот однажды прилетим сюда, сядем, а горы-то
никакой не окажется.
них. Шевек решил идти пешком, потому что местный житель сказал, что Чакар
- всего километрах в шести отсюда, ниже по склону горы.
короткий подъем. Слева от дороги склон уходил вверх, справа - вниз. На
склонах густо росли кусты холума; вдоль подземных ручьев по горным склонам
шли ряды высоких холумовых деревьев, и промежутки между ними были такими
аккуратными, словно их сажали люди. На гребне одного из подъемов Шевек
увидел за темными складчатыми холмами ясное золото заката. Здесь не было
никаких следов человека, кроме самой дороги, уходившей вниз, в полумрак.
Когда он начал спускаться, в воздухе послышался слабый гул, и он
почувствовал что-то странное - не толчок, не дрожь, а смещение,
уверенность, что что-то неладно. Он закончил шаг, который начал, и земля
ушла из-под его ноги. Он пошел дальше; дорога по-прежнему лежала под
ногами. Он не был в опасности, но никогда прежде, ни при какой опасности
он не чувствовал, что смерть так близка. Смерть была в нем, под ним; сама
земля была неверной, ненадежной. Прочное, надежное - это обещание, данное
человеческим разумом. Во рту, в легких Шевек чувствовал холодный, чистый
воздух. Он прислушался. Где-то вдали, внизу, в сгущавшейся темноте ревел
горный поток.
было темно-фиолетовым. Ярко и одиноко пылали уличные фонари. При
искусственном освещении фасады домов казались непрочными, за ними темнел
склон заросший холумом горы. Здесь было много пустырей, много отдельно
стоящих домов: старый город, пограничный город, одинокий, беспорядочно
застроенный. Прохожая объяснила Шевеку, как пройти к бараку номер восемь:
"Вон туда, брат, мимо больницы, в конец улицы". Улица уходила во тьму под
горным склоном и заканчивалась у двери низкого здания. Он вошел и оказался
в вестибюле барака провинциального городка, напоминавшим ему детство,
места, где он жил с отцом, в Свободе, на Барабанной Горе, в Широких
Равнинах: тусклая лампочка, залатанные циновки, приколотые на доске
объявлений расписание собраний синдикатов, объявление о местной учебной
группе слесарей-механиков и афиша спектакля, состоявшегося три недели
назад; над диваном в комнате отдыха - написанная художником любителем
картина в раме, изображающая Одо в тюрьме; самодельная фисгармония; у
входной двери - список жильцов и расписание подачи горячей воды в
городских банях.
двери отражается лампа из холла. Женский голос сказал: "Входи!". Он открыл
дверь.
разглядеть, Таквер ли это. Она стояла к нему лицом. Неуверенным,
незавершенным движением она протянула к нему руки, словно хотела не то
оттолкнуть его, не то обнять. Он взял ее за руку, и они обнялись, кинулись
друг к другу и стояли, обнявшись, на ненадежной земле.
очень ярко освещенной, он увидел серьезное, настороженное лицо маленькой
девочки.
Шевек! Письмо от тебя пришло только вчера! Я хотела, когда отведу Садик
спать, зайти на телефонный пункт. Ты же писал, что позвонишь сегодня, а не
что приедешь сегодня! Ну, не плачь, Садики, смотри, я уже не плачу, правда
же?
четыре года. У нее была круглая головка, круглое личико, вся она была
круглая, темненькая, пушистая, мягкая.
Таквер села на один из них, держа на руках Садик. Шевек сел на другой и
вытянул ноги. Он утер глаза тыльной стороной руки и показал ее Садик.
носовым платком?
помолчав, сказала Садик.
стенного шкафа. Она отдала его Таквер, а Таквер передала Шевеку.
внимательно смотрела, как Шевек вытирает нос.
Садик, радуясь, что ей есть, что рассказать, сказала своим тоненьким
хрипловатым голосом:
делают "дзинь", и пол качается, и надо стоять в дверях или выходить на
улицу.
больше, чем на четыре года. Зубы у нее всегда были неважные, а теперь два
выпали, сразу за верхними резцами, так что, когда она улыбалась, были
заметны пустые места. Кожа у нее уже не была упругой, как в юности, а
волосы, аккуратно стянутые сзади, потеряли блеск.
превратилась в некрасивую, усталую женщину средних лет. Он видел это
яснее, чем мог бы увидеть любой другой. Он видел все в Таквер так, как не
мог бы увидеть никто, кроме него - с точки зрения многих лет близости с
ней и многих лет тоски по ней. Он видел ее такой, какой она была сейчас.
видно, что он сказал первое, что пришло в голову. Таквер почувствовала,
как волной нахлынуло его желание. Она тоже слегка покраснела и,
улыбнувшись, ответила своим хрипловатым голосом:
горных долин. Желание стало таким острым, что у него на миг закружилась
голова, потом он на время справился с этим приступом и попытался подавить
эрекцию.
голосом.
Садик.
продолжала разглядывать Шевека.
неинтересная. Просто лабораторная работа в больнице. Нехватка лаборантов,
кажется, кончается. Скоро я смогу уехать, не подводя их. Я бы хотела
вернуться в Аббенай, если ты имел в виду это. Ты получил новое назначение?
дороге.
нам, - сказала Таквер. Девочка улыбнулась, поудобнее устроилась у нее на
коленях и зевнула.
собирались идти, когда ты постучал.
спустив ее с колен, чтобы достать из стенного шкафа куртку. Садик встала,
повернувшись к Шевеку боком; она все время помнила, что он здесь, и все ее
замечания были обращены к нему.
года, правда? - спросила девочка, уловив одобрение и обращаясь теперь
непосредственно к Шевеку.
года, и скоро пять лет. - Сидя на низком помосте, он мог держать голову на
уровне лица девочки, так что ей не приходилось смотреть на него снизу
Семенова Мария
Эриксон Стивен
Сертаков Виталий
Посняков Андрей
Емилина Ника
Шилова Юлия