сборище откуда-то издалека, из давних лет ужасной истории острова; и я
знал, что это могло быть правдой.
под этот мягкий сложный ритм, они все казались похожими, ужасающе
похожими. Если я когда-либо и ставил под сомнение братство людей, то в эту
ночь я увидел, как оно продефилировало передо мной - все, что было в нем
самого худшего и темного. Родство - ужасная штука, когда оно выражается в
холодном, всепожирающем взгляде, безжалостном, жестоком, совершенно
эгоистичном или откровенно злобствующем, оценивавшим нас как возможность
интересного шоу. Я мог представить, что так смотрели на своих пленников на
арене римляне, или хищные западные туристы в каком-нибудь отвратительном
бангкокском кабаре - больше с жестокостью и восторгом деградации, а не с
простым старинным вожделением. На меня это произвело меньше впечатления,
чем могло бы; я слишком беспокоился за Молл и Клэр. Но на мгновение мне
действительно пришло в голову, что можно быть и хуже, чем просто пустым.
Если моя жизнь была пустой, ничем, кроме амбиций, не заполненной, то она
хотя бы не была заполнена такими ощущениями, и ей не двигало то, что
двигало этими людьми. По крайней мере, моя пустота была нейтральной -
может, это было и не очень хорошо, но и не очень плохо, я ведь не обделял
никого, кроме себя. Или обделял?
голове - внезапный шок понимания. Они ведь тоже могли быть амбициозными,
эти люди, так же, как и я. Выглядели они во всяком случае именно так -
точно так, как и люди, которых я знал. Они могли вырезать из своих жизней
все остальное, так же, как я; получили все, что хотели и где хотели - и
что потом? Плато. Некуда больше идти или долгое-долгое ожидание. А что они
могли сделать потом? Я уже начинал ощущать ее, эту пустоту в моей жизни,
это грызущее недовольство - ровно с того момента на светофоре. Одни
амбиции, случайный секс - со временем я все меньше получал от них
удовольствия, от этих моих стерильных радостей. А когда они, наконец,
иссякнут, что тогда? Что бы я стал искать потом, чтобы заполнить свою
пустую жизнь? Какой кратчайший путь к наградам, которых, по моему мнению,
заслуживал, к свершениям, которыми, как мне казалось, был обделен? Что еще
я мог бы встретить, и при этом не распознать зло, ибо не оставил в себе
достаточно чувства, достаточно умения сопереживать, чтобы судить об этом?
А если допустить, что набрел бы на что-нибудь вроде этого... Неужели в
одно прекрасное утро я мог бы проснуться и увидеть тот же взгляд в своем
зеркале во время бритья?
проходя мимо, погладить высокие камни. Камень был запачкан и изранен
чем-то вроде дыма от костра: дым высвечивал на них какое-то подобие
знаков, грубо нацарапанные изображения, не заслуживавшие даже, чтобы их
назвали примитивным искусством. Они казались детскими, даже дурацкими, и
тем не менее это элегантное общество приветствовало их в почти чувственным
благоговением.
притягивает, старик? Какой-то ХУМФОР, правильно?
нет! Работа этих краснокожих дикарей, этих обезьян-КАРИБАЛОВ, вырезано до
того, как другие люди пришли на этот остров. Это СОБАГИ, алтарь, одна из
их древних святынь - а их культ, если ты помнишь, был весьма забавным.
именем названо не только море, верно? Карибалы... КАННИБАЛЫ?
наших останков? По мне - так пусть меня лучше слопают караибы - в любом
случае.
презрение. - Чтобы они тебе живому раскроили бока и набили их травами и
перцем для вкуса? Они поклонялись жестоким богам, это племя, молясь, чтобы
их несчастные соседи служили пищей для их обрядов. Когда с ними смешались
рабы, выросшие в жестокости, сформировавшиеся под плетью и клеймом, - о,
они прекрасно поняли такое поклонение. Некоторые приняли его и соединили с
собственным колдовством Конго и жестокостями, которым научили их хозяева.
Тогда они стали поклоняться новому богу, тому, кто поставил себя выше
других, чьи ритуалы могли согнуть их и подчинить его воле. Культ гнева и
мести, черпающий свою силу из всего того, что обычные люди называют
низким.
все как есть, стал вмешиваться в дела сил, которые выше твоего пустого
понимания! Это те барабаны, что я заставил тебя услышать там, далеко, за
океаном и закатом, - тамбур марингин. Они произносят имя, сначала тихо,
потом громче, до тех пор, пока холмы не запульсируют от боя, и весь город
или деревня задрожат и станут запирать двери, крепко прижимая к себе
талисманы, предохраняющие от волков-оборотней и пожирателей трупов. Ибо
это культ Петро, темный путь УАНГИ, левая тропа ВОДУНА, который может
коверкать и уродовать даже самих Невидимых, превращать их в порочное зло.
А здесь, сегодня, у этих древних камней, это его родовой ТУННЕЛЬ - храм,
где впервые был провозглашен его культ.
потом.
Что они собирались принести в жертву...
хоть слово из того, что я говорю? Это была не такая же церемония! Это была
именно ЭТА церемония! Здесь! Сегодня вечером, дитя несчастья! Ритуал
жертвоприношения - и еще кое-что! И все твои дурацкие труды служили только
на то, чтобы привести нас к нему! Не только ее ты стремился вытащить -
всех нас! Чтобы мы разделили ее судьбу!
голову и встретился с ней глазами, широко раскрытыми, полными дикого
страха - и все же искавшими, я видел это, какие-то слова:
важное...
жизнь этого маленького ростка или этой пустой скорлупы, которая называет
себя мужчиной, - что они по сравнению с моей жизнью? Начать с того, что я
прожил так долго в этих мирах не для того, чтобы меня выгнали отсюда из-за
такой безнадежной затеи и заставили на ощупь искать путь назад!
собственным змеиным языком, старый тупица...
залоснившемся пальто, когда он нагнулся вперед, прислушиваясь. Только вот
слушал ли он вообще? Казалось, он был сосредоточен на каком-то чувстве, но
на таком, которого у меня не было. А потом он рассмеялся - очень холодно:
- Сделать? Что я могу сделать, закованный в холодное железо? Никакая сила
во мне его не пробьет. Найди мне силу извне, и теперь же... Но все равно,
даже если бы это можно было сделать, уже слишком поздно. Что-то идет сюда,
приближается что-то другое... - Неожиданно на его высоком лбу выступил
пот, и он тихо вскрикнул: - Здесь зло! Сила - зло древнее и сильное. Не
такая, как у меня...
развернулся так резко, что чуть не опрокинул Молл.
и добром, не попробовав ни того, ни другого - ты, поклоняющийся пустоте и
дешевым безделушкам! Это дело твоих рук, ты навлек это на нас! Оно
подходит ближе... ближе...
кобру, разбрызгивавшую яд. Я мог бы, наверное, чувствовать стыд или гнев;
на самом деле я не чувствовал почти ничего. Некоторую нервозность, легкую
тошноту, неуверенность - но под всем этим было полное отсутствие чувств,
отупение. Это было похоже на взгляд из окна в глубокую черную яму. И,
может быть, сознание провала; я не знал. Я к этому не привык.
совсем. Барабаны тоже зазвучали приглушенной дробью, гомон толпы
превратился в испуганный шепот, а звуки стали тихой тревожной погребальной
песнью. Казалось, даже пламя склонилось и задрожало, хотя влажный воздух
оставался по-прежнему неподвижным и прохладным. Затем толпа вдруг
расступилась, мужчины и женщины поспешно рассыпались в стороны, расчищая
путь к пламени и камням. С минуту все было неподвижно. Потом что-то
двинулось через пламя. На голую землю по направлению к нам легла тень. То,
что ее отбрасывало, было всего лишь какой-то фигурой, темным силуэтом,
похожим на мужчину, закутанного в одеяние с капюшоном, почти как
средневековый монах или прокаженный. Он направился к нам, скользя вдоль
собственной тени, черный и непроницаемый, сам всего лишь как тень, только
более темная. Он мягко остановился в нескольких футах впереди нас - передо
мной. А потом одним быстрым движением поклонился.
течение одного хорошо рассчитанного мгновения он стоял в этой позе,
опираясь на длинную тонкую черную трость, затем неторопливо выпрямился и
отбросил закрывавший его лицо капюшон. Яркие темные глаза впились в мои, и
я ощутил этот взгляд почти физически - это был такой острый шок, что я не
сразу осознал, что вокруг глаз было лицо. Не говоря уже о том, что это
Маккефри Энн
Володихин Дмитрий
Конан-Дойль Артур
Шилова Юлия
Фазиль Искандер