раскладушке. Последний раз даже в здание не пустили, а дело было
ответственное, вымотался до осточертения: план горел, поставка
задерживалась, и директор сказал, что если не "толкнуть", предприятие
останется без "тринадцатой"...
может заставить? И поток сведений: когда и как познакомились, как
замечательно живут, кому бы пришла идея их рассорить, по какой причине...
статичные вопросы типа: "Ваше отношение к работе? Чем занимаются ваши
родственники? Как у вас обстоит с честолюбием? Как относится жена к вашей
профессии?..." В результате - страдает блокнот.
"лобового": "Скажите, какой у вас вкус?" (и сам не стал бы отвечать на
подобный вопрос, будь он мне задан!), спрашиваю: "Что бы вы подарили
такому-то в день его рождения? А такому-то?" Вместо: "Ваше отношение к
вещам?" - интересуюсь: "Скажите, если, не дай Бог, случится у вас дома пожар
и можно будет вынести только три вещи, что будете спасать?" Собеседнику, как
правило, даже интересно задуматься над тем, о чем он прежде никогда не
думал. Он сам себя познает!
предложил своему герою совершить три чуда. Вероятно, нет нужды цитировать
нашу беседу, скажу лишь, что, оказавшись в положении мага-волшебника, мой
Андрей Малахов ухитрился вложить в свои три чуда и яростный эгоизм, и
трезвый расчет, и горький жизненный опыт, и даже оп-латил векселя,
предъявленные ему в свое время родителями. К моменту нашей встречи он уже
два года из семнадцати прожитых сидел в колонии. Я думал, новая жизнь успела
"разбавить" его старые представления, чуть изменить прежние взгляды, - но
нет, заложенное в семье оказалось крепким и устойчивым.
из одного чуда Андрея: Малаховы воспитали чужого для себя ребенка, не
пожелавшего родителям не только вечной, но даже долгой жизни. А казалось бы:
маг-волшебник, три чуда - игра!
людей; я говорил с каждым из них и каждого просил дать характеристику восьми
остальным. Получилось, как в шахматном соревновании по круговой системе:
каждый "сыграл" со всеми по одной партии. Я чувствовал, что все они
испытывали при этом какую-то неловкость, но убедился в предельной
справедливости их оценок и даже беспощадности. Если кто-то и отмечал в
ком-то недостаток, то по сумме восьми характеристик этот недостаток либо
смягчался, либо даже переходил в достоинство. "Упрям как осел", - сказал
категорически один. "Упрям и упорен", - сказал другой. "Усидчив", - сказал
третий. "Настойчив", - сказал четвертый. "Напорист", - пятый. "Потянет любую
работу", - шестой. "С железным характером", - сказал седьмой. И последний
закончил: "Ему можно доверить все!" Гамма красок, спектр оттенков... [2]
посвященной физикам Дубны. Метод, условно называемый мною "шахматным
турниром", хорош, когда собираешь материал о микроколлективах: заводской
бригаде, экипаже самолета, соавторах открытия, театральной труппе, учебном
классе и т. д. Короткие характеристики, взаимно розданные членами
коллектива, во-первых, дают журналисту те самые предварительные сведения о
людях, с которыми впоследствии он будет вести разговоры, и, во-вторых, сами
по себе довольно часто используются в очерке при описании отношений внутри
коллектива.
"шахматных турнирах". Во всех прочих случаях добиваюсь расшифровки. Положим,
мой Лебедев, характеризуя другого студента, сказал: "Он очень независимый,
для него не существует авторитетов". - "Докажите!" - немедленно предложил я.
"А как это доказать?" - "Очень просто: начните со слова "однажды". Ведь если
я напишу в очерке "независимый", читатель мне не поверит!" Лебедев, помню,
задумался. "Ну хорошо, - сказал. - Однажды он опоздал на лекцию и вошел в
зал, когда триста человек уже писали, а лектор вещал. И тогда он, громко
топая подкованными ботинками, прошествовал на свое место. Годится?"
необходимые "живые" детали, лучшие доказательства, любые характеристики.
вопрос-"провокацию" типа "украденной" работниками чешского телевидения
вагонетки с людьми. Например, беру лист бумаги, незаметно от собеседника
пишу несколько слов, затем переворачиваю написанное текстом вниз и говорю не
моргнув глазом:
глупость! Зайдите ко мне домой, посмотрите, как я живу: у меня один костюм,
а у детей по три! Транзистор? Валяйте! Жене и дочери по свитеру? Мне не
жалко! В театр? Только в партер! Зарплата? В серванте, который не
запирается. В заначке, вы не поверите, оставляю пятерку! На работе
скидываемся - никогда не считаю! Это, наверное, Сарычев вам сказал, так я с
ним из принци-пиальных соображений в компанию не вхож: он форменный
алкоголик! Но чтобы я хоть раз кому на по-дарок или в долг не дал. Вот
Сарычеву - не дам, потому что он, кроме прочего, еще к директору бегает, мы
при нем слово боимся сказать..."
прочитать, что там написано: "Уважаемый Имярек, не обижайтесь, никто мне о
вас плохо не говорил, это всего лишь журналистский прием". - "Ну, даете! -
может сказать собеседник. - Выходит, у каждой профессии свои хитрости?"
Аграновский в своих "Записных книжках": "Вся русская литература начиналась с
"не" - отрицания, диалога, спора..." Я тоже никогда не тороплюсь согласиться
с собеседником, даже если всей душой на его стороне. Он злится, негодует,
поражается моему непониманию, растолковывает, приводит все новые и новые
доказательства, нервничает, бросает на стол карандаши - ничего, и ему, и мне
надо потерпеть. Во имя общего дела. В итоге все инциденты оказываются
исчерпанными к обоюдному удовольствию.
он правду или, скажем, слегка привирает? Здесь, очевидно, многое зависит от
нашей интуиции, от суммы сведений, которыми мы располагаем о собеседнике, от
его внешнего вида и манеры говорить, от степени его независимости - набор
данных, влияющих на уровень нашего доверия, вряд ли исчерпаем.
недоразумений - это исходить только из того, что подтверждается объективно.
Как говорил один мудрый, опытный адвокат, "выслушай все стороны, взвесь
обстоятельства, а потом еще раз их взвесь и приди к выводу, что нужно вновь
выслушать все стороны". Этот принцип, сформулированный для участников
судебного процесса, на мой взгляд, полезно было бы взять на вооружение и
журналистам.
диктофоном или памятью? Дело сугубо индивидуальное. Я, например, пользуюсь
блокнотом. Не доверяю своей памяти. Пишу сразу, параллельно рассказу
собеседника, не стесняясь, иногда даже не поднимая на него глаз, если
некогда, - а что делать? Способ, конечно, несовершенный, сковывающий
партнера. Но потом к нему привыкают. Я заметил: даже входят в ритм. Пишешь -
собеседник говорит, прервал писанину - и тут же он умолкает. Чтобы не сбить
его с ритма, в тех случаях, когда кон-кретный кусок рассказа мне не нужен, а
переделывать вроде неудобно, я все же не перестаю писать в блокноте, но
заполняю его описанием внешнего вида рассказчика, манеры говорить, атрибутов
кабинета и прочего, что, кстати сказать, мы часто забываем фиксировать, а
потом, если удается, с великими трудностями восстанавливаем по памяти.
важное и самое главное. Можно сразу, по ходу записи, сортировать материал,
производить его первичную обработку. Память тоже это делает, но,
согласитесь, с большими потерями. А диктофон в этом смысле туп. Но я против
диктофона еще и потому, что он куда больше пугает, сковывает, настораживает
собеседника, чем блокнот. От наших записей, думает собеседник, он всегда
может "отпереться", а вот попробуй от пленки! Кроме того, журналист,
пользующийся диктофоном, напоминает художника, рисующего натуру с цветных
фотографий, которые он сам предварительно делает. Ведь пленка все равно
нуждается в прослушивании и переписке, с нее очерки не сочиняются. Впрочем,
кулик всегда хвалит свое болото, а как его хвалить, не ругая со-седние?
Диктофон - современное вооружение со-временного журналиста, против
научно-технического прогресса не попрешь, каковы бы ни были твои симпатии.
По всей вероятности, я напоминаю сейчас врача, который доверяет своему уху
больше, чем самому усовершенствованному стетофонендоскопу, - при этом он
должен понимать, что его ухом может пользоваться только он сам. (Кто-то из
социологов, наверное в шутку, провел исследование и установил, что мужчины,
курящие "беломор" и никогда его не меняющие, предположим, на сигареты,
бреются безопасными бритвами: сказывается консерватизм характера, не
признающего ничего "нового". Добавлю от себя, что, если эти мужчины еще и
журналисты, они непременно пользуются блокнотами, а не диктофоном. Таким
образом, мои рассуждения о технике пользования блокнотом предназначены,
будем считать, только для "курящих".)
морозе. Делаю тогда в блокноте символические пометки типа закорючек, которые
помогают впоследствии вспомнить и записать необхо-димое, но это
"впоследствии" должно быть скоро, при первой же остановке. Наконец, и
собеседник далеко не всегда разрешает пользоваться авторучкой: как только
вытащишь, мгновенно замолкает и ревниво следит за блокнотом. В таких случаях
(это быва-ет, как правило, во время бесед с негативными героями) я прибегаю
к "уводу в сторону" и к "ложным записям" - методу, которому меня научил мой
мудрый старший брат. Я так называл Анатолия, а он, если его спрашивали, как
он "ставит" меня среди журналистов, говорил серьезно: "Валерий, безусловно,