и хотя было еще только начало ноября, над Европой проносился пронизывающий
северный ветер. Помню, что когда я впервые увидела эти черные печи, они мне
не понравились, но теперь у меня стало связываться с ними ощущение уюта, и я
полюбила их, как любим мы в Англии камины.
с самой собою о жизни и ее превратностях, о Судьбе и ее велениях. Мой
рассудок, успокоившийся и окрепший после пережитого, установил для себя
несколько непреложных законов, запрещающих под страхом жестокой кары
вспоминать о минутах счастья в прошлом, приказывающих терпеливо продвигаться
по невозделанной пустыне настоящего, предписывающих возлагать надежды на
веру - но помнить при этом, что столп облачный для одних "был тучей и
мраком, а другим освещал путь"{240}, - усмиряющих влечение к безрассудному
идолопоклонству, сдерживающих страстное стремление к земле обетованной, реки
которой, вероятно, явятся взору лишь в предсмертных видениях, а цветущие
пастбища ее можно увидеть с пустынной вершины могильного холма только перед
смертью, как то случилось на горе Нево{240}.
или, во всяком случае, умерило его биение и помогло мне обратиться к
повседневному труду. Я подняла голову.
carre и таким образом обогревающей оба помещения. Неподалеку от печи, в той
же стене, было окно, выходившее в carre. Я глянула в него и увидела за
стеклом... край фески с кистью, лоб и два глаза. Мой взор натолкнулся на
пронзительный взгляд этих глаз, которые явно следили за мною. Только тогда я
заметила, что лицо мое залито слезами.
нельзя уронить слезу или предаться размышлению в одиночестве - всевидящий
соглядатай всегда тут как тут. Какое же дело привело во внутренние покои в
столь необычный час еще одного соглядатая - нового, в доме не живущего, да
еще мужчину? По какому праву он осмелился подсматривать за мной? Никто
другой из профессоров не решился бы пересечь carre до звонка, возвещающего
начало занятий. Мосье Эманюель не обращал внимания ни на время, ни на
правила: ему понадобился какой-то справочник в библиотеке старшего класса, а
путь туда лежал через столовую. Поскольку он обладал способностью сразу
видеть все, что происходит впереди, сзади и по сторонам, он через маленькое
оконце узрел и меня - и вот он стоит в дверях столовой.
опечалены и в то же время возмущены. У вас на щеках слезы, и они, я уверен,
горячи, как искры, и солоны, как кристаллики морской соли. Какой у вас
отчужденный взгляд. Хотите знать, кого вы мне сейчас напоминаете?
временем для долгих разговоров... простите, но...
смиренном расположении духа, что его не смогут нарушить ни холодный прием,
ни даже оскорбление. Так вот, вы напоминаете мне только что пойманного,
неприрученного дикого звереныша, с яростью и страхом глядящего на впервые
появившегося дрессировщика.
разговаривать даже с ученицей выглядела бы опрометчивой и грубой, а уж с
учительницей - была просто недопустимой. Он рассчитывал вывести меня из
терпения; я видела, как он старается раздразнить меня и вызвать взрыв. Но
нет, я не собиралась доставить ему такое удовольствие и хранила молчание.
яду, но с отвращением оттолкнет полезное снадобье, если оно горькое.
вот все сладкое, будь то яд или обычная пища, обладает, что ни говорите,
одним приятным свойством - сладостью. Думаю, что лучше умереть мгновенно и
легко, чем влачить долгое безрадостное существование.
я обладал правом прописать вам его, а что касается вашего любимого яда, то
я, наверное, разбил бы самый сосуд, в котором он хранится.
было мне весьма неприятно, а во-вторых, я хотела избегнуть дальнейших
вопросов, опасаясь, что усилия, требующиеся для ответа на них, лишат меня
самообладания.
вы грустите потому, что расстались с друзьями, - не правда ли?
цепкость. Я продолжала безмолвствовать. Тогда он вошел в комнату, уселся на
скамейку ярдах в двух от меня и с завидным упорством и несвойственным ему
терпением пытался втянуть меня в разговор, но попытки его оказались
тщетными, поскольку говорить я была просто не в состоянии. В конце концов я
стала умолять его оставить меня одну, но голос у меня дрогнул, я закрыла
лицо руками и, уронив голову на стол, беззвучно, горько разрыдалась. Он
посидел еще немного. Я не подняла головы и не произнесла ни слова, пока не
услышала стука закрывающейся двери и звука удаляющихся шагов. Слезы принесли
мне облегчение.
кажется, в таком же спокойном виде, что и все остальные, хотя, разумеется,
не в столь оживленном настроении, в каком пребывала сидевшая напротив юная
девица, которая вперила в меня сверкающие весельем глаза и без лишних
церемоний протянула мне через стол белую ручку, чтобы я ее пожала.
Путешествие, развлечения и возможность пофлиртовать явно пошли мисс Фэншо на
пользу: она поправилась, щеки округлились и стали похожи на яблочки. В
последний раз я видела ее в изящном вечернем туалете. Нельзя сказать, что
сейчас, в будничном платье свободного покроя из темно-синей материи в
дымчато-черную клетку, она выглядела менее очаровательной. По-моему, этот
неяркий утренний наряд даже подчеркивал ее красоту, оттеняя белизну колеи,
свежесть румянца и великолепие золотистых волос.
одно из доброго десятка прозвищ, которыми она наградила меня. - Вы
представить себе не можете, как мне не хватало вас в этой мрачной дыре.
вам чулки. - Я ни на мгновение не допускала мысли, что Джиневра способна
быть бескорыстной.
ожидала - вы не были бы собой, если бы перестали делать выговоры.
Послушайте, бабуся, надеюсь, вы по-прежнему обожаете кофе и не любите
pistolets*, желаете меняться?
нравился здешний кофе, потому что на ее вкус, он был недостаточно крепким и
сладким, но зато она, как и всякая здоровая школьница, питала пристрастие к
действительно очень вкусным и свежим pistolets, которые подавали за
завтраком. Так как порция была для меня слишком велика, я отдавала половину
Джиневре, и только ей, хотя многие не отказались бы от добавки; она же
взамен жертвовала мне свой кофе. В то утро мне это было особенно кстати -
есть я не хотела, но во рту пересохло от жажды. Сама не знаю, почему я
всегда отдавала булочки именно Джиневре и почему, если приходилось пить из
одной посуды, - например, когда мы отправлялись на долгую прогулку за город
и заходили перекусить куда-нибудь на ферму, - я всегда устраивала так, чтобы
моей компаньонкой была она, и, будь то светлое пиво, сладкое вино или парное
молоко, обычно отдавала ей львиную долю: какова бы ни была причина, но я
поступала именно так, и ей это было известно; поэтому, хоть мы бранились
чуть не каждый день, до полного разрыва мы не доходили.
наедине с собой читала или, чаще, сидела и размышляла до девяти часов, когда
по звонку открывались все двери и в школу врывалась толпа пансионерок,
приходящих кто только на занятия, а кто на целый день, до самого вечера;
звонок этот служил сигналом для начала шумного делового дня, который тянулся
без отдыха до пяти часов пополудни.
пансионерка. Она взяла с парты нужную ей книгу или тетрадь и удалилась на
цыпочках, пробормотав, когда проходила мимо меня: - Que Mademoiselle est
appliquee!**
но я ровно ничего не делала ни в ту минуту, ни раньше, да и не собиралась
ничего делать. Нередко нам приписывают достоинства, которыми мы не обладаем.
Даже сама мадам Бек считала меня образцовым bas-bleu* и нередко с весьма
озабоченным видом предостерегала меня от чрезмерного увлечения работой,
чтобы, как она выражалась, "кровь не ударила в голову". И вообще все на
Максимов Альберт
Русанов Владислав
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Майер Стефани
Роллинс Джеймс