-- довесок хлеба, ложка каши, щепотка сахара, огрызок жмыха, спичечный
коробок махорки.
реки, под осыпистыми ярами, издырявленными ласточками-береговушками. По
костеркам и остаткам пиршества возле них можно было угадать, что люди дошли
до самой страшной крайности: как-то умудрялись некоторые уходить из лагеря,
хотя тут все время их всех занимали трудом и видимостью его, в степях и
оврагах раскапывали могильники павшего скота, обрезали с него мясо. И уж
самый жуткий слух -- будто бы у одного из покойников оказались отрезаны
ягодицы, будто бы их испекли на потаенных костерках...
состоянии Тоцких и Котлубановских лагерей, настоять на их закрытии ввиду
полной непригодности места под военный городок и даже для тюремных лагерей
не подходящего. Все чины, большие и малые, накрепко запомнили слова товарища
Сталина о том, что "у нас еще никогда не было такого крепкого тыла". И все
тоцкие резервисты, способные стоять в строю, держать оружие, были отправлены
на фронт -- раз они не умерли в таких условиях, значит, еще годились умирать
в окопах.
думал майор Зарубин, сразу же после госпиталя выхлопотавший себе направление
на фронт с резервными подразделениями.
приказом под ответственность командиров частей в пути следования и в
эшелонах изучение транспортной и боевой техники не должно было прекращаться.
под Воронежем и в Сталинграде, с колес, необстрелянных, плохо обученных
людей бросая в бой, теперь вот спохватились, уразумели, нельзя так дальше
воевать. России может не хватить на многолетнее истребление, всеобщий убой,
и она, родимая, не бездонный колодец!" -- толковал генералу Лахонину майор
Зарубин. Генерал радовался, что отыскал старого друга, въедливого,
непреклонного в своих действиях и решениях командира, которых так не хватало
в армии, полегли они на западных рубежах страны во время боев и отступления
в сорок первом году, попали в плен, да и поныне, уже во глубине России, на
окраинах ее гибнут в наших концлагерях.
батальона, себя скомпрометировавшее в тылу нападением солдат на командира,
дезертирством братьев Снегиревых, дезорганизацией суда над Зеленцовым,
воровством, разгильдяйством и многими-многими другими позорными деяниями,
недопустимыми в передовых рядах эркака. В штабе военного округа не могли
позволить, чтобы командиры непобедимой Советской Армии, допустившие такие
промахи, продолжали заниматься подготовкой кадров для героически
сражавшегося фронта, тем более в таком достославном полку, как двадцать
первый, не раз отмеченном благодарностями местного и главного командования.
Где гарантия, что впредь эти командиры не допустят упущений в ответственной
работе? Не-эт, пусть уж лучше будут там, где им хочется быть. С Богом! Здесь
вон орлы в очередь стоят, в затылок друг другу горячо дышат, глазами
"сиятельств" пожирают, готовые проявлять денно и нощно всяческое усердие и
послушание и отличиться, чтобы только не в пекло, не на этот всех и вся
пожирающий фронт. Выжить, любым способом выжить, уцелеть, продлить свои
достославные дни. И шныряли по тылам, докладывали, обманывали, доносили,
предавали служивых бесовски ловкие ярыжки с лицами и ухватками дворовых
холуев, всегда готовых быть и придворным, и палачом, и лизоблюдом, и хамом.
ребята из первой роты собирались "потолковать" с ним на прощание, а если
такие основательные парни, как Костя Уваров и Вася Шевелев, потолкуют да им
поможет псих Булдаков -- лекарств в санчасти не хватит лечить товарища
Пшенного...
минометная рота, взвод пэтээрщиков, полурота пулеметчиков с новыми
"максимами", со своим конным обозом из двадцати подвод тоже уходили на
фронт. Все добро сколочено, смолочено, выхлопотано, вырвано из глотки,
завезено, выстроено не без участия и энергии командира полка. Командование
округа было довольно его деятельностью, и хотя полковник Азатьян целился
уйти со своим полком на фронт, настаивал, ругался, рапорты писал -- все его
просьбы остались без удовлетворения.
ведь не на базар, не к теще на блины снаряжались люди -- на войну. Ребята,
помогавшие грузить и сопровождать грузы на станции Бердск и Новосибирск,
поражались, как много всего надо боевому соединению, начиная с топлива, с
досок, с гвоздей для сколачивания нар в вагонах и кончая оружием,
боеприпасами, лошадьми, провиантом, приборами для разведки и наблюдений.
Говорили, что это лишь малая часть добра и оружия, что довооружение
произойдет уже в прифронтовой полосе, в армии, в которую вольется Сибирская
стрелковая дивизия. И все это добро стоило денег, труда, ведь только чтобы
сутки пропитать один лишь двадцать первый полк, десять его тысяч человек, --
не одному району, не одной фабрике надо сутки, может, и неделю работать. А
ведь еще и обуть, и одеть, и обогреть, и вооружить надо, да и дармоедов
содержать надо, их в армии, дармоедов-то, столько, что на колхозных счетах и
не сосчитаешь. Какое же это разорительное дело -- война, начинали понимать
молодые парни и рассуждать на эту тему пробовали.
предусмотреть, предвидеть, лишний раз перепроверить. Повидавший в прах
разбитые, на все стороны разогнанные войска, побросавшие добро свое, лошадей
и повозки, оружие, людей, он знал дорогую цену военному имуществу, с
надсадой изготовляющемуся мирным народом, разоренной стране нужны еще будут
и добро и люди, ох как нужны. Хватит уж сорить людьми, хватит сорок первого
года, когда лучшие бойцы погибали, не увидав врага, не побывав даже в
окопах, под бомбежками в эшелонах, на марше; не дойдя до передовой, целые
соединения оказывались в котле, в окружении, все их обучение военной науке,
вся их жизнь полуголодная, многотрудная, часто чудом сохранившаяся в
надломленно живущей стране, -- все-все это шло насмарку. Напрасная гибель,
бесполезная жизнь -- ах, как горько это знать.
дивизию, закрепился, повоевал, закалился в боях, принес бы ту пользу фронту
и облегчение стране, ради которой, напрягая все силы, изнемогая, работает
народ, ради чего, наконец, эти ребята перенесли все лишения, вытерпели
гнилые казармы, подлый быт учебного подразделе- ния. Эти вот самые ребята,
строго подобравшиеся в напряжен- ном строю, разом посерьезневшие.
ступенькам на крохотную праздничную трибуну, краска на которой не
подновлялась с 7 ноября, облупилась от морозов, обвел плотно стоящих поротно
бойцов, слившихся в сплошные кремовые полосы -- полушубки, воротники,
загнутые рукава и шапки с белой оторочкой смотрелись ранними сибирскими
подснежниками с чудным названием сон-трава, которыми скоро, совсем скоро
засияют берега Оби, оживится просторный бердский сосняк, но эти парни уже не
увидят вешнего цветения.
перила трибуны руками в черных перчатках. -- Это какое же сердце надо иметь,
чтобы все время отправлять и отправлять вас туда. Вы же... вы же все мне
дети! Мои дети! Ах, Господи, лучше бы мне с вами, может, я бы пригодился
вам, кому помог, кого уберег... Какие вы все еще молодые!.. И какие
красивые!.. А война все идет, все идет! Мы пытались делать для вас добро. С
добром в сердце отправляйтесь на фронт и вы. Выполняйте честно свой долг!
Бейте врага! За матерей, за сестер, за Родину, за Сталина и... за меня
маленько! -- Полковник Азатьян слабо улыбнулся, строй чуть шевельнуло. -- За
меня, за всех нас! Мы вам желаем жизни, скорого возвращения домой с победой!
Ура, товарищи!
двадцать первом полку кричать "ура", да и учиться незачем было, на фронте
его тоже не кричат -- в кино только, в военном, героическом, кричат и
дурачат врагов, крушат их весело и забавно, порой даже поварским черпаком.
размеренный торжественный шаг, приблизился к генералу Лахонину, красиво
вскинул руку к каракулевой папахе.
стрелкового полка готовы следовать по назначению!
-- генерал, полковник и майор.
подобравшись, внятно и четко сказал генерал Лахонин.
табаком, у кого он велся, делились, в полку его так ни разу и не выдали, кто
незнаком, знакомились, ведь теперь они все родня друг другу -- фронтовики.
Все надеялись, что попадут в одно место, в одну часть, и твердо верили --
там-то пропасть не дадут! Никакого зла, остервенения, никаких придирок друг
к другу, словно бы все прошли чистилище, одновременно и от скверны душевной
избавились, однако дальней какой-то частью ума и притихшего сердца
чувствовали: идут они все-таки в окопы, на смерть, -- изо всех сил пытались
представить, да и Бог с ними, с окопами, пока вот волнительно все, дружно,
торжественно, как бы и празднично даже, оттого ребята веселы, компанейски
спаяны. Бесшабашность их посетила: да мы, да там, да так дадим! Не
надсаженные еще окопной жизнью, не битые, чистые пока, здоровые, настоящих
житейских бурь и страданий не испытавшие, да и сердца не надсадившие, сердце
за них надсаживали, страдание и смерть принимали родители, силясь в голодные
годы, при разгуле бесовства, в царстве юродивого деспота -- выкормить,
поднять и сохранить их для служения земле родной, для битвы, которая им
предстояла.
Лондон Джек
Верещагин Олег
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Херберт Фрэнк
Прозоров Александр