Чтение 62–й страницы книги ~Разбиватель сердец~

Я увидел ее впервые через несколько дней по возвращении из
академотпуска, спустя полгода после микрособытия на танцах. И
полуусловно нарисованная фигура девушки - клешенные брюки белого
костюма, свободно лежащие волосы, всё под фонарным светом в темноте -
ассоциативно к той девушке с Иссык-Куля и всей внутренне сыгранной тогда
истории присовокупила эту картинку и все с ней связанное.

И материал (хватило бы на повесть - но подсознательно я
ориентировался на рассказ) как художественно нечто стал завершен, - в
условиях, сходных с теми, в которых и возник: вечер, и в общем некуда
пойти, комната общежития с тихой и доброжелательной атмосферой.

Он хранился в уголке сознания, как яйцо в яичнике.

VI

Через какое-то время так получается, что мне предлагают (отчасти
случайно, отчасти по собственному моему желанию) написать что-ниубдь в
факультетскую стенгазету - площадью она тогда была с хороший забор,

- 157 -

взяла раз первое место на всесоюзном конкурсе студенческих стекнных
газет, делалась факультетскими знаменитостями, одаренными ребятами,
короче - авторитетный орган.

Один дома валяюсь на кровати (жил я в то время у деда, две очень
большие комнаты, высоченные потолки с лепкой, огромные окна, обстановка
в духе старомодной добротности и достатка, по вечерам свет из шелкового
абажура над столом достигал углов), прикидываю к изложению историю про
невезучего героя-курсанта в разных пертубациях. Если "вытягивать в
ниточку", получается примерно такая диспозиция: училище, последний
полет, отказ двигателя с последующей героической посадкой и взрывом,
лечение, поступление и учеба в университете, связь с чужой женой и все
последствия, любовь к другой, дело к свадьбе, расстраивающий все
скандал, психдиспансер, уход из университета, на танцах встреча
девушки-мечты и безответная любовь с первого взгляда; не забыть
статический момент: картина с нарисованной девушкой, в точности какую он
и встречает, потрясенный, на танцульке. Ррымантично, мелодраматично и,
главное, как-то выходит, длинно и по сути неоригинально; жалко - уж
больно материал-то выигрышный, надо найти способ подачи, не снижающий
его собственной эффективности, позволяющий сохранить накал фактов.

Темнеет; лежу без света; мозги смутно плавятся, формируется
ощущение, еще не реализуемое в конкретных образах. Неясная доминанта:
человек разный - один и тот же; герой, трус, подлец, рыцарь, победитель
и побежденный - один во всех ипостасях; все, что сделал и сделает -
всегда в нем, обычно же судят одновременно только по одному, не
воспринимая остального, которого больше, которое суть человека, и в
человеке как неразъемной совокупности миров каждый мир главный, и не
поняв и не приняв этого, мы не видим человека.

И в расплавленых мозгах проскакивает искра и вспыхивает, возносится
слепящий взрыв, оцепеняющий миг блаженного озарения, экстаз, оргазм, и
стынущая в счастливой уверенности и ясном умиротворении кристаллизация;
познание.

И бесформенная масса материала превращается в единую картину, как
если бы пляшущие на воздушном потоке частички, взметнувшись разом,
опустились в стройную мозаику, которую, смутно предчувствуя ранее,
узнаешь сразу, единственно требуемую и возможную.

И я как умел перенес получившееся словами на бумагу, написав
рассказ "Последний танец". Впервые я писал не так, "как надо",
предварительно прикинув и обдумав, впервые замысел на каком-то
интуитивном уровне преобразовался в нечто не зависящее от моей воли и
логики. И сознаюсь, я люблю этот опус первой любовью. Тогда он некоторым
понравился, и вот, однако, за много лет не был пока ни одним человеком
понят так, как мне представляется правильным; в редакциях он с
уничижительным оттенком классифицировался как "поток сознания", хотя о
потоке сознания я знал в то время лишь то, что таковой существует, да и
поныне не читал "Улисса".

VII

В детстве я видел по телевизору интервью со знаменитым заезжим
иллюзионистом. В заключение он демонстрировал секрет знамеитого фокуса:
рвут и комкают газету - и разворачивают целую. Он подробно объяснял и
показывал, как подготавливается и прячется вторая газета, как она
незаметно подменяет первую и разворачивается, а порванную скрывают.
"Так, - завершил он, - делает плохой фокусник. А хороший делает так" - и

- 158 -

развернул из комка клочьев, с которого зрители не спускали глаз, еще
одну целенькую газету.

Я помню сложение своего рассказа в фактах и в восприятии этих
фактов - но этого недостаточно. Потому что для того, чтобы объяснить и
обосновать именно то, а не иное восприятие этиъх фактов и само их
ыделение в отбор, необходимо было бы принять во внимание нескончаемое
множество вещей:

что у владелицы картины было красивое имя, а сама она была
некрасива, хотя обаятельна и женственна;

что в компании, где мне были раскрыты отношения двух присутствущих,
я бывал лишь от скуки;

что Ленинград, при всей моей любви к нему, связывает меня какой-то
тоской - как и многих, кто родился и вырос не в нем;

что в идеале мне нравятся блондинки (не оригинал я), а я, конечно
же, обычно почему-то нравлюсь брюнеткам;

что часть детства я провел по соседству с военным аэродромом, а в
пятом классе мне подарили "Рассказы авиаконструктора" Яковлева, с чего
началось мое стороннее увлечение авиацией;

и так далее, и каждый момент обосновывается соседними, тянущими за
собой пучки причин, следствий и ассоциаций, и чтобы добросовестно
рассказать и объяснить, пришлось бы написать подробную автобиографию с
развернутым психоаналитическим комментарием (вообще, сказал же с
характерной шутливостью Станислав Лем: "Программу, которая уже имеется в
голове обычного поэта, создала цивилизация, его породившая; эту
цивилизацию сотворила предыдущая, ту - еще более ранняя, и так до самых
истоков вселенной, когда информация о грядущем поэте еще хаотично
кружилась в ядре изначальной туманности. Значит, чтобы
запрограммировать... следовало бы повторить если не весь Космос с самого
начала, то по крайней мере молидную его часть") - для объяснения того
лишь, как получился один маленький рассказ - который, по утверждениям
людей компетентных, таки тоже не получился.

VIII

П р и л о ж е н и е

ПОСЛЕДНИЙ ТАНЕЦ

рассказ

Под фонарем, в четком конусе света, отвернув лицо в черных прядях,
ждет девушка в белом брючном костюме.

Всплывает музыка.

Адамо поет с магнитофона, дым двух наших сигарет сплетается над
свечой: в Лениной комнате мы пьем мускат с ней вдвоем.

Огонек волнуется, колебля линии картины.

- А почему ты нарисовал ее так, что не видно лица? - спрашивает
Лена.

- Потому что она смотрит на него, - говорю я.

- А какое у нее лицо, ты сам знаешь?

- Такое, как у тебя...

- А почему он в камзоле и со шпагой, а она в таком современном
костюмчике, мм?..

- Потому что они никогда не будут вместе.

- 159 -

Щекой чувствую ее дыхание.

Мне жарко.

Лицо у меня под кислородной маской вспотело. Облачность не
кончается. Скорость встала на 1600; я вслепую пикирую на полигон. 2000
м... 1800, 1500, 1200. Черт, так может не хватить высоты для выхода из
пике.

Мгновения рвут пульс.

Наконец я делаю шаг. Почему я до сих пор не научился как следует
танцевать? Я подхожу к девушке в белом брючном костюме. Я почти не пил