Скотта.
покраснев, сказал он. - Он думает - это что-то психическое.
еще стоит с мертвой командой во льдах у какого-нибудь безлюдного острова.
Он хотел что-то спросить, но промолчал, только по-детски открыл рот, и все
лицо, щеки, даже шея покрылись гусиной кожей от волнения...
слушались, и даже филин, который никого не слушался и доктору всегда
говорил "ай, ай, ай" с укоризненным выражением. Недаром ненцы говорили
доктору: "Ой, хорошо, когда такой большой женка есть!" Она внушала
уважение. Не только дома, но и во всем городе прислушивались к ее слонам.
плавали капитанами на морских и речных судах. Иногда во время Карской -
так называют в Заполярье месяцы август и сентябрь, когда наши ледоколы
проводят через Карское море советские и иностранные пароходы, - эти братья
и дядя появлялись в доме, такие же высокие и крепкие, как Анна Степановна,
с большими усатыми лицами, с большими носами.
стороны.
ни слова. - И год ждут, и два; он, может быть, и умер давно, и следа не
осталось, а они все ждут. Все надеются: может, вернется! А эти ночи
бессонные! А дети! Что детям сказать? А эти чувства безнадежные, от
которых лучше бы самой умереть! Нет, вы мне не говорите, - с силой сказала
Анна Степановна, - я это видела своими глазами. И если вернется такой
человек, - конечно, герой, что и говорить. Ну и она - героиня!
ругает Буську и Тогу, двух своих передовых. Накануне мы с ним условились
поехать в зверовой совхоз, и он вдруг предложил - на собаках.
очень хорошо везут. А на поворотах я слезаю и сам поворачиваю.
обиделся за своих собак, и пришлось согласиться.
они везут превосходно.
нарты, - и собаки помчались. Ого, как ударило мелким снегом в лицо,
закололо глаза и занялось дыхание! Нарты подбросило на сугробе, я
схватился за Володю, но он обернулся с удивлением, и я отпустил его и стал
подпрыгивать на каких-то ремешках, натянутых, по-моему, очень слабо.
куда там! Нечего было и думать! Грозно подняв палку, Володя орал на своих
собак, и они мчались все быстрее и быстрее. Конечно, я мог бы крикнуть
Володе, чтобы он придержал собак. Но это был верный способ навсегда
потерять его уважение. Все-таки я крикнул бы, пожалуй, - уж больно высоко
подпрыгивали на сугробах эти проклятые нарты! Но в эту минуту Володя еще
раз обернулся ко мне, и у него было такое раскрасневшееся счастливое лицо
и ушанка с таким ухарским видом сбилась набок, что я решил лечь животом
вниз и покориться.
образом удержался на нартах. Ничего особенного! Оказывается, пора уже было
поворачивать на Протоку, и Володя остановил собак, чтобы переменить
направление.
на собаках, - вероятно, столько же, сколько поворотов до острова, на
котором расположен зверовой совхоз. Но Володя был в восторге:
берега и, подпрыгивая, помчались по льду. Теперь я окончательно убедился,
что по прямой Володины собаки везут превосходно. Ежеминутно они
приноравливались рассадить наши нарты о неровно замерзшие льдины, и Володя
чуть не сорвал голос, крича на них и ругаясь. Счастье, что противоположный
берег был очень крутой и бег их, естественно, стал замедляться.
что это? Как будто в ответ, разноголосый лай послышался из-за елей -
сперва отдаленный, потом все ближе и ближе. Это был протяжный, дикий,
беспорядочный лай, от которого невольно даже сжалось сердце.
что в этом совхозе разводят серебристо-черных и что это совсем другое.
Таких лисиц больше нет во всем мире. Считается, что белый кончик хвоста -
красиво, а здесь в совхозе стараются вывести лисицу без единого белого
волоска.
раздосадован, когда через четверть часа мы подъехали к воротам совхоза и
сторож с винтовкой за плечами сказал нам, что питомник для осмотра закрыт.
посмотрел на Володю и придержал язык.
будто он и был этим старшим ученым специалистом.
специалиста.
одна узенькая тропинка вела по широкому, покрытому снегом двору к дому, на
который указал мне сторож. Этот дом еще издалека чрезвычайно напомнил мне
грязновато-зеленую лабораторию Московского зоопарка, в которой Валя Жуков
некогда показывал нам своих грызунов, - только та была немного побольше.
Это было такое сильное впечатление сходства, что мне показалось даже, что
я слышу тот же довольно противный мышиный запах, когда, отряхнув с валенок
снег, я открыл дверь и очутился в большой, но низкой комнате, выходившей в
другую, еще большую, в которой сидел за столом какой-то человек. Мне
показалось даже, что этот человек и есть Валька, хотя в первую минуту я не
мог отчетливо рассмотреть его после ослепительного снежного света, а он, к
тому же, поднялся, увидев меня, и стал спиной к окну. Мне показалось, что
этот человек смотрит на меня совершенно так же, как Валька, с таким же
добрым и немного сумасшедшим выражением, что у него тот же самый черный
Валькин пух на щеках, только погуще и почернее, и что он сейчас Валькиным
голосом спросит меня: "Что вам угодно?"
прыгать. - Да ты что же! В самом деле не узнаешь меня?
встречались.
же это? Может быть, я ошибаюсь?
лица, и это стал уж такой Валька, такой самый настоящий, что его больше
нельзя было спутать ни с кем на свете. Но, должно быть, и я еще больше
стал самим собой, потому что он, наконец, узнал меня.
поцеловал меня еще раз.
городе, а то бы я тебя встретил. Гм... полгода! Неужели полгода?
отличалась от той, в которой мы только что были, - разве что в ней стояла
кровать да висело ружье на стене. Но то был кабинет, а это спальня. Где-то
поблизости была еще лаборатория, о чем, впрочем, нетрудно было догадаться,
потому что в доме воняло. Мне стало смешно - так подходил к Вале, к его
рассеянным глазам, к его шевелюре, к его пуху на щеках этот звериный
запах. От Вали всегда несло какой-то дрянью.