Чтение 62–й страницы книги ~Норвежский лес~

- Весело?
- Да неплохо, - сказал я.
- А чего ты такой квелый? - спросила Мидори.
- Хоть и весна? - сказал я.
- И сидя в классном свитере, который тебе любимая связала.
Я пораженно посмотрел на свой свитер винного цвета, в который был одет.
- А ты откуда знаешь?
- Ну какой же ты прямодушный! Трудно догадаться, что ли? - недоуменно
сказала Мидори. - Но ты скажи, почему квелый такой?
- А стараюсь, вроде, веселым быть.
- А ты думай о жизни, как о корзине с печеньем.
Я слегка покачал головой и посмотрел ей в лицо.
- Я наверное, глупый слишком, но иногда, бывает, не понимаю, о чем ты
говоришь.
- Ну смотри, есть корзина, полная печенья, и в ней есть такое, какое тебе
нравится и какое не нравится, так? Так что если сразу съесть те, которые
тебе нравятся, то потом останутся только те, что ты не любишь. Когда мне
тяжело, я всегда так думаю. Вот перетерплю, а потом легче будет. Жизнь,
думаю, это корзина с печеньем.
- Хм, тоже своего рода жизненная философия.
- Но это правда. Я же на опыте научилась, - сказала Мидори.
Когда мы пили кофе, в ресторан вошли две девушки, по-видимому из одной
группы с Мидори. Втроем с Мидори они показали друг другу открытки с
расписанием лекций и некоторое время вели бессвязную беседу о том, кто как
сдал в прошлом году немецкий, кого ранили в драке со студентами из
политического движения, какие у кого-то красивые туфли и где она их
купила. Я слушал долетающие до меня разговоры, и мне казалось, что они
доносятся словно бы с другой стороны земного шара.
Я пил кофе и смотрел на картину за окном. Это была обычная картина
весеннего дня в университете. Небо было в дымке, цвели ивы, по дороге шли
с новыми книжками в руках студенты, в которых с первого взгляда угадвались
первокурсники. Пока я смотрел на это, на меня опять напало безразличие.
Я вспомнил о Наоко, которая и в этом году не смогла вернуться в
университет. на подоконнике стоял стеклянный бокал с анемонами.
После того, как девушки сказали: "Ну, пока!" и ушли обратно за свой
столик, мы с Мидори вышли из ресторана и прогулялись по улице.
Мы зашли в букинистическую лавку и купили несколько книг, попили кофе в
чайной, поиграли в "pin-ball" в игровом зале, потом присели на скамейке в
парке и поболтали.
Говорила в основном Мидори, а лишь поддакивал в ответ. Мидори сказала, что
хочет пить, и я сходил в магазин поблизости и купил две бутылки колы. Она
в это время что-то сосредоточенно писала шариковой ручкой на линованной
бумаге для сочинений.
- Это чего? - спросил я.
- Так, ничего, - ответила она.
В пол-четвертого она сказала:
- Пора мне, с сестрой договорились на Гиндзе встретиться.
Мы дошли пешком до станции метро и там расстались. Перед тем, как мы
расстались, она сунула сложенный вчетверо лист бумаги в карман моего
пальто. Она велела прочитать это дома. Я прочел его в метро.
"Ты сейчас ушел покупать колу, а я в это время пишу это письмо. Первый раз
в жизни пишу письмо человеку, сидящему рядом со мной на скамейке. Но иначе
нет никакой надежды, что слова, которые я хочу тебе сказать, дойдут до
тебя. О чем я ни говорила, ты даже не прислушивался. Ведь так?
Понимаешь ли ты, что сегодня вел себя со мной очень скверно? Ты ведь даже
не заметил, что я сменила прическу, правда? Я по чуть-чуть отращивала
волосы и только-только смогла сделать себе что-то похожее на женскую
прическу в эти выходные. А ты этого даже не заметил? Вышло так красиво, и
я так хотела тебя удивить при встрече, а ты этого даже не заметил, разве
это не чересчур с твоей стороны?
Да ты, впрочем, даже не помнишь, наверное, во что я сегодня была одета. А
я ведь тоже женщина. Как бы ты глубоко ни был погружен в свои мысли, но
неужели нельзя было хоть чуть-чуть обратить на меня внимание? Всего два
слова: "Красивая у тебя прическа", и что бы ты потом ни делал, как бы ни
был захвачен своими мыслями, я бы все тебе простила...
Поэтому я тебе сейчас соврала. Соврала, что надо ехать встречаться с
сестрой. Я сегодня собиралась ехать ночевать к тебе домой, даже ночнушку с
собой взяла. да, представь себе, у меня в сумке лежат ночнушка и зубная
щетка.
Какая я наивная. А ты ни словом, ни намеком меня к себе не пригласил. Ну и
ладно. Тебе на такую, как я, наплевать, тебе, как я вижу, хочется остаться
одному, так что я позволю тебе быть наедине с собой. Думай обо всем,
сколько влезет.
Но это не значит, что я за все на тебя обиделась. Просто мне одиноко. Ты
так много хорошего для меня сделал, а я ничего для тебя сделать не могу.
Ты всегда сидишь в своем мире, и сколько ни стучись, лишь взглянешь разок
и тут же как будто опять возвращаешься к себе.
Ты сейчас возвращаешься с колой. Ты идешь, так сосредоточенно о чем-то
думая, что мне захотелось, чтобы ты обо что-то споткнулся и упал, но ты не
споткнулся.
Ты сейчас пьешь колу рядом со мной. Я надеялась, что ты, когда вернешься,
скажешь удивленно: "О, так ты прическу сменила, что ли?", но все напрасно.
А сказал бы ты так, я бы могла это письмо порвать и выбросить и сказать:
"Покажи мне твой дом. Я тебе вкусный ужин приготовлю. А потом давай вместе
ляжем спать"... Но ты был бесчувственным, как железная плита. Пока.
P.S. Увидишь меня в аудитории, больше со мной не заговаривай."
Сойдя на станции Китидзодзи, я попробовал дозвониться до квартиры Мидори,
но трубку никто не брал. Заняться было совсем нечем, и я походил по улицам
и поискал место, где мог бы работать, посещая университет.
Суббота и воскресенье у меня были целиком свободны, а в понедельник,
вторник, среду и четверг я мог работать с пяти часов, и найти работу,
полностью подходящую под такое мое расписание, было делом непростым. Я
махнул рукой, пошел домой и по пути снова попробовал позвонить Мидори,
когда покупал продукты на ужин. Трубку подняла сестра и сказала, что
Мидори еще не вернулась и неизвестно, когда вернется. Я попрощался и
повесил трубку.
Поужинав, я попытался написать Мидори письмо, но сколько ни переписывал
заново, ничего не выходило, и я в итоге решил написать письмо Наоко.
Я написал, что наступила весна и начался новый семестр. Написал, что очень
обидно, что не смог встретиться с Наоко, что хотел встретиться с Наоко и
поговорить с ней каким бы то ни было образом, но я решил стать сильнее,
поскольку другого пути мне выбрать больше не из чего.
"Это, правда, моя проблема, и тебе это, может быть, и не интересно, но я
теперь ни с кем больше не сплю. Я не хочу терять ощущение того, как твоя
рука остановилась там. Для меня это важнее, чем ты можешь себе
представить. Я всегда вспоминаю об этом."
Я вложил письмо в конверт, приклеил марку и некоторое время сидел за
столом, уставившись на него. Письмо было получилось гораздо короче, чем
обычно, но мне почему-то казалось, что таким образом гораздо лучше
получится передать ей мои мысли. Я налил в стакан виски сантиметра на три,
выпил его в два глотка и лег в постель.
На другой день я нашел работу на субботу и воскресенье неподалеку от
станции Китидзодзи. Это была работа официанта в небольшом ресторане
итальянской кухни, условия были так себе, но там кормили обедом и
оплачивали проезд. Мне сказали, что когда не выходил на работу человек,
работающий в вечерню смену по понедельникам, средам и четвергам - а они
часто не выходили на работу - я мог работать вместо него, что для меня
было весьма удачно. Менеджер посулил через три месяца повысить зарплату и
сказал, чтобы я начал работать с этой субботы. В сравнении с
мошенником-управляющим из магазина грампластинок на Синдзюку это был
весьма аккуратный и порядочный человек.
Я позвонил домой к Мидори, трубку опять взяла сестра и усталым голосом
сказала, что Мидори еще не вернулась после того, как ушла вчера, и она
сама хотела бы знать, где она, и спросила меня, нет ли у меня какой-нибудь
зацепки. Я знал лишь то, что в ее сумке были ночная рубашка и зубная щетка.
В среду я увидел Мидори на лекции. Она была в свитере цвета полыни и
солнцезащитных очках, которые все время носила летом. Сидела она в самом
заднем ряду и разговаривала с маленькой девушкой в очках, которую я видел
один раз до этого, и они разговаривали вдвоем.
Я подошел к ним и сказал Мидори, что хотел бы поговорить с ней, когда
лекция закончится. Сперва на меня поглядела девушка в очках, потом Мидори
посмотрела на меня. Прическа ее и правда была намного женственнее в
сравнении с прежней. И выглядела она чуть взрослее.
- Я после лекции занята, - сказала Мидори, слегка наклоняя голову.
- Я тебя долго не задержу. Пять минут хватит, - сказал я.
Мидори сняла очки и сузила глаза. Взгляд ее был нерадостный, и глядела
она, точно пытаясь разглядеть какие-то руины метрах в ста от нее.
- Я с тобой говорить не хочу, извини.
Глаза девушки в очках словно говорили: "Она с тобой говорить не хочет,
извини".
Я сел на крайнее правое место в переднем ряду, прослушал лекцию (обзор
комедий Теннеси Уильямса и его место в литературе США), а когда лекция
закончилась, медленно сосчитал до трех и обернулся. Мидори уже видно не
было.
Провести апрель в одиночку было очень тоскливо. В апреле все вокруг
казались счастливыми. Сбросив пальто, люди собирались где-нибудь на солнце
и разговаривали, играли в мяч и любили друг друга.
А я был совсем один. И Наоко, и Мидори, и Нагасава - все удалились от
меня. Сейчас мне некому было даже сказать "Привет". Я тосковал даже по
Штурмовику.