считайте.
- Но победа-то будет? - серьезно спросил Дмитрий Фомич.
- А кто же начинает войну, не веря в победу? - ответил ему Быстров. -
Победа будет, нет такой силы, которая могла бы остановить революцию, но...
- Эх, Степан Кузьмич, Степан Кузьмич! - прямо-таки с отцовской теплотой
вырвалось у Дмитрия Фомича. - Хорошо писали на бумаге, да забыли про овраги!
Быстров усмехнулся.
- А по ним ходить, хотите сказать?
Он привстал с дивана, оперся обеими руками о стол и посмотрел в
сгущающуюся темноту, туда, где смутно белели изразцы кафельной печки,
посмотрел так, точно в этом сумраке раскрывалось перед ним далекое будущее,
вплоть до собственной смерти.
- Знаю, - сказал он и еще раз сказал: - Знаю. Много еще чего будет. То
он нас, то мы его. Война будет пострашнее, чем с Деникиным. И крови будет, и
слез... И крови и слез, - повторил Быстров и почти с мукой выкрикнул: - Но
ведь не отступать же?
Он опять сел, привалился к спинке дивана. Славушка с нежностью
посмотрел на Быстрова. На черной коже дивана смутно выделялась его голова.
"Умная, решительная и родная голова, - мысленно сказал себе Славушка и тут
же подумал: - Почему родная? Почему Быстров кажется мне таким родным?"
Быстров молчал, и Дмитрий Фомич молчал. Потом Дмитрий Фомич встал,
прошел по комнате к печке, с легким кряхтеньем опустился на корточки, открыл
дверцу, грубой мужицкой рукой пригреб к краю топки горстку золы, подул на
нее, выбрал не погасший еще уголек и, перебрасывая его с ладони на ладонь,
положил уголек в потухшую трубку, раскурил, бросил уголек обратно, аккуратно
прикрыл дверцу и вернулся на свое место.
- Так, так, - негромко сказал он, глотая дым частыми глотками. - Не
обидьтесь на меня, мужика, Степан Кузьмич, за поперечное мнение, вы хоть и
моложе меня, однако видели в жизни побольше, но попомните то, что я вам
скажу: отступать вам придется скоро. Вы сами, Степан Кузьмич, здешний мужик,
хоть и лезете в баре, - продолжал Дмитрий Фомич. - Вы нутром должны
понимать, что за страшная сила русский мужик, с нею совладать невозможно. Я
уважаю Ленина, он наш, российский, Россию понимает и любит, большевики худа
народу не желают, и ваша прямота для меня тоже очевидна, но мы с вами вышли
уже из того возраста, когда веришь в сказки и во всякие там кисельные
берега...
В его голосе прозвучала даже не отцовская, а дедовская какая-то
теплота, он посмотрел в окно, где на подоконнике сидел Слава, но так, точно
смотрел сквозь мальчика, точно мальчик был прозрачным, точно в темноте перед
ним расстилалось такое знакомое и известное ему во всех подробностях
Успенское.
- Вот Вячеславу Николаевичу простительно верить в мировую революцию.
Он, конечно, может поверить, что товарищ Ленин превратит меня в коммуниста,
но ведь он же мальчик, ребенок еще, ведь меня всеми огнями жги, а
приверженности моей к сохе не выжгешь, я свою Гнедуху в могилу с собой
положу, а Ваньке Стрижову не отдам, и вы думаете, это можно во мне изменить?
Дмитрий Фомич опять как-то неторопливо и задумчиво смолк.
В комнате совсем стемнело. Стояла такая тишина, что Слава слышал, как
бьется его сердце.
Быстров пошевелился, и Славушка скорее уловил, чем услышал, ответ
Быстрова.
- Можно, - ответил Быстров шепотом.
Но и Дмитрий Фомич услышал его ответ.
- Нет, нельзя, - уверенно возразил он. - Мужика переделать нельзя, и вы
это знаете. Я наперекор большевикам не иду, но, поверьте мне, сам товарищ
Ленин должны будут отступить, жизнь заставит, и вы это увидите.
Быстров опять глотнул воздуха, выпрямился за столом и спокойно, так,
как говорят обыкновенно учителя, подытоживая какую-нибудь серьезную беседу с
учениками, сказал:
- Я знаю, Дмитрий Фомич, вы человек честный, иначе мы бы вас в исполком
не допустили, запомните и вы меня: наша партия не отступит. Владимир Ильич
Ленин никогда не отступал, может, там, наверху, и есть люди, которые рады
отступить, но отступления не будет. Я скажу даже больше: на жизнь Ленина
могут покушаться, хоть и страшно об этом подумать, но правду его не убить,
всех коммунистов не убить...
Дмитрий Фомич вдруг засуетился, засуетился еще до того, как Быстров
договорил, принялся запихивать в ящики стола папки с бумагами и запирать
ящики ключами, которые висели у него на одной связке с ключами от домашних
сундуков и амбаров, сунул ключ в карман, поправил на голове старую фуражку с
бархатным околышем, подаренную ему еще до войны каким-то чиновником, и пошел
к выходу.
- Вы меня извините, Степан Кузьмич, - проговорил он на ходу,
устремляясь к двери. - Совсем было запамятовал. Сегодня на селе сход,
подводы будут наряжать за лесом для школы, не придешь, не посмотрят, что
секретарь волисполкома, так занарядят, что и за две недели не отъездишься.
- А ты чего молчишь? - спросил Быстров мальчика. - Сидишь и молчишь,
точно мышонок?
- Так я с вами... - Слава сконфуженно запнулся. - Так я же с вами
согласен!
- А если согласен, - сказал Быстров уже с раздражением, - чего же
молчишь? - Он укоризненно покачал головой. - Так, брат, не годится. Ежели
согласен, спорь, действуй, партии молчальники не нужны.
43
Приближался двадцатый год. Слава Ознобишин ездил по деревням,
организовывал комсомольские ячейки, открывал избы-читальни, искал у кулаков
хлеб, ссорился с учителями... С учителями здорово ссорился! Они хотели
обучать детей. Только. А Слава именем революции требовал, чтобы они
устраивали митинги, выступали с лекциями, ставили спектакли. Да и мало ли
чего от них требовал, требовал, чтоб они занимались политикой, а им политика
была ни к чему.
По ночам Слава составлял планы мировой революции. В волостном масштабе.
Но мировой! Потому что чтение газет неграмотным старухам тоже часть мировой
революции.
Как-то Саплин задержался в Успенском, он чаще всех наведывался в
волкомол по делам, связанным с защитой подростков, все сироты и полусироты,
все батрачата искали его в исполкоме. Быстров даже распорядился отвести ему
место в земотделе, - засиделся до вечера, не успел к себе в Критово, и
Слава, хоть и с нелегким сердцем, можно ждать язвительных замечаний Павла
Федоровича, привел Саплина к себе ночевать.
Саплин лежал на лавке, на каких-то тряпках, постеленных Надеждой,
подложив под голову подушку Славы, принесенную из комнаты, посматривал
черными маслеными глазами на Федосея, сожалея, возможно, что тому не
четырнадцать лет, вот бы он тогда показал Астаховым!
- Хочешь, взыщу с твоего хозяина пудов десять хлеба? - предложил он
вдруг Славе.
Слава оторвался от сборника одноактных пьес, подбирал репертуар для
школьных спектаклей.
- Какого хозяина?
- Этого...
Саплин кивнул на дверь, и Слава понял, что имеется в виду Павел
Федорович.
- Какой же он мне хозяин?
- Не тебе, твоему брату. Знаю, как он тут батрачит...
- Не вмешивайся, пожалуйста.
Слава поморщился: Саплина постоянно приходится осаживать, Слава
предпочитал разговоры на отвлеченные темы.
- А ты задумывался, - спросил он, - что такое счастье?
Саплин потянулся, попросил:
- Подай-ка воды...
Напился, поставил ковшик на стол.
- Я счастливым стану года через четыре, - уверенно сказал он. - Вступлю
в партию, получу должность, женюсь...
Слава ничего не сказал в ответ, не хотел ссориться, вместо этого
обратился к Федосею:
- А ты, Федосыч, счастлив?
- Ясное дело, - ответил тот, отрываясь от плетенья веревочных чуней. -
Все мое при мне.
Ах, Федос Федосович! И ведь он прав! При нем его жена и его чуни,
сейчас он кончит их плести и завтра будет с сухими ногами...
Утром Слава выпроводил Саплина пораньше когда Павел Федорович появился
в кухне, того и след простыл, но Павел Федорович, оказывается, не только
знал о пребывании Саплина, но и не высказал никакого осуждения.
- Чего ж отпустил товарища без завтрака? - спросил он. - Слыхал о нем,
башковитый парень, с такими знакомство стоит водить.
Новый год Вера Васильевна неизменно встречала с сыновьями, такую
традицию завел еще Николай Сергеевич Ознобишин. К встрече он всегда покупал
шипучую ланинскую воду и, к восторгу сыновей, притворялся пьяным, и на этот
раз Вера Васильевна тоже сочинила какой-то напиток из сушеных вишен, а к
вечеру сбила суфле из белков и варенья.
Но жизнь, как обычно, нарушила мамины планы.
Совсем стемнело, когда появился Быстров. В бекеше, перешитой из
офицерской шинели, в казачьей папахе, с прутиком в руке.
- Извиняйте, за Славушкой!
Бедная мама растерянно отставила в сторону суфле.
- Как же так... Неужели вы занимаетесь реквизициями даже в новогоднюю
ночь?
- О нет! - Быстров засмеялся. - Просто приглашаю вашего сына встретить
Сертаков Виталий
Гюго Виктор
Сертаков Виталий
Свержин Владимир
Бажанов Олег
Перумов Ник