веселость как рукой сняло. - И всегда такими были, спокон веку...
Вильгельм Фрейтаг и отложил вилку.
Риттерсдорф, подалась к нему и улыбнулась, не разжимая зубов, будто
оскалилась. - Я просто изумлена. Как можете вы, типичный немец, высокий,
белокурый, сероглазый...
он говорил нараспев, заставил замолчать фрау Риттерсдорф, он обдумал милую
шутку и доведет ее до конца, никто не отнимет у него этого удовольствия. - Я
спрашиваю: вы нация? - Нет. - Раса? - Нет. - Так, может быть, вас объединяет
только религия? - Нет. - Но вы исповедуете свою веру, соблюдаете законы о
дозволенной и недозволенной пище? - Нет. - Тогда я их спрашиваю - и, прошу
заметить, я всегда обращался только к таким, которых по внешности легко
принять за чистокровных немцев, - я спрашиваю: - Тогда на каком основании вы
называете себя евреем? И все без исключения упрямо отвечают: - А все-таки я
еврей. - Ах так, говорю? Тогда понятно: еврейство - это просто состояние
ума.
довольный собой.
фрау Риттерсдорф. - Как будто Бог так глуп, правда?
приобщиться к этой смеси здравого смысла с чем-то вроде кощунства. Фрау
Риттерсдорф мигом спохватилась и попробовала исправить ошибку:
глубокой древности, и, я полагаю, мы смело можем утверждать, что только
весьма примитивное божество могло избрать для себя такой своеобразный народ.
Или, если выразиться точнее, это они избрали для себя такого бога - по тем
временам отнюдь не постыдного, если вспомнить, каков был характер некоторых
других столь же древних богов, - великодушно прибавил профессор. - По
крайней мере при сравнении старый Ягве оказывается, в общем, не так уж плох.
радуется.
миллионов, когда на земле людей почти два миллиарда, и так нахально о себе
воображают! Вот, главное, что меня бесит! Мало того, что они такие
невоспитанные, и мошенники, и...
- Отец, Сын и Дух святой - через христианскую веру открыл всему миру великую
истину, - заговорил профессор Гуттен, несколько разочарованный тем, какой
оборот приняла беседа, - и эта истина доказывает...
благородном обществе, но подавила свое предубеждение и решила по
справедливости с ним согласиться.
забывать, что евреи - избранники только своего бога. Мы вовсе не обязаны
разделять его дурной вкус...
высокомерия в ее тоне. - Мне одно важно: чтоб немецкую нацию, кровь нашей
расы очистить от еврейского яда.
маленькая фрау Шмитт. - У меня нет никаких знакомых евреев, но я вовсе не
чувствую отвращения...
Вот арабы мне очень даже по вкусу, я когда-то жил среди арабов, совсем
неплохой народ...
доктор Шуман. - Я полагаю, что все мы поклоняемся одному Богу.
Вы же католик, верно? Разве католики не поклоняются первым делом деве Марии,
а уж потом Богу?
вилку, отложил аккуратно салфетку и поднялся. - Разрешите вас покинуть, -
сказал он без малейшего нажима и вышел.
быть, надо послать кого-нибудь справиться, как он себя чувствует?
нужны.
был раздосадован и говорил непривычно резко. Он заметил, что во все время
разговора Фрейтаг не вымолвил ни слова и не проглотил ни куска, только водил
вилкой по тарелке, лицо у него было бледное, застывшее, словно перед
приступом морской болезни. - Есть только немецкие фамилии, евреи присвоили
их себе в средние века и позднее, когда отказались от своих прежних имен: в
старину еврей называл себя, к примеру, Исаак бен Авраам, это был прекрасный
обычай, и очень жаль, что они ему изменили; новые фамилии переходили из
поколения в поколение и теперь связаны в нашем представлении с еврейскими
семьями. Среди них фамилия Шуман и, осмелюсь сказать, Фрейтаг тоже. Не так
ли, герр Фрейтаг? - неожиданно обратился он через стол прямо к Фрейтагу, и
тот поднял серые глаза, блеснувшие холодным бешенством. - Вас никогда не
тревожило открытие, что у вашей старой немецкой фамилии имеются и еврейские
ветви?
ярости. - Единственное исключение моя жена, - прибавил он громче и тверже. -
Она еврейка и носит фамилию Фрейтаг - и оказывает этой фамилии большую
честь.
в мелодраму, и совсем напрасно поставил себя в ложное положение. Теща давно
подметила за ним эту слабость. Она шутливо советовала ему: "Запомните
хорошие правила: никогда не рассказывайте о своих семейных делах! Никогда не
говорите того, чего от вас ждут. И на вопрос отвечайте вопросом". Говорила
она смеясь, но Фрейтаг заметил: сама она вполне серьезно следует этим
правилам. Опять и опять он чувствовал, что живет между двумя вооруженными
непримиримыми лагерями - из одного дезертировал, в другой втерся непрошеным,
и ни та ни другая сторона перебежчику не доверяет. Как часто, когда они с
Мари уже поженились, он оказывался один среди евреев - и они все разом на
него нападали: одни не скрывали презрения, он был им просто неприятен;
другие повторяли обычные еврейские шуточки насчет "гоев", при нем они
отзывались о христианах так же неуважительно, как в своем кругу. А теперь
люди из его лагеря (он медленно обвел взглядом соседей по столу, и все лица,
все до одного, показались ему отвратительными) - люди из его же лагеря, его
соплеменники, тоже на него нападают; нипочем они не дадут спуску немцу,
который так себя унизил. Ладно, с него хватит! Он уперся ладонями в край
стола, оттолкнул стул, но не успел выпрямиться.
Мы-то думали, вы сами еврей, вот уж попали пальцем в небо! Только на днях я
вечером разговаривала с этой чудачкой американкой, с моей соседкой по каюте
- миссис Тредуэл, знаете? - и она мне сказала, а я просто поверить не могла,
она тоже так и сказала, что это не вы, а ваша жена.
сказала?
немножко... понимаете, она выпивает... иногда она очень туманно
выражается... - Лиззи огляделась, проверяя, дошло ли это до слушателей - да,
на всех лицах напряженное внимание. Какую гадость им ни скажи про
пассажиров-американцев, их ничем не удивишь. И Лиззи докончила: - Ну да,
сколько раз бывало - после ужина в одиночку целую бутылку вина!
недоброй улыбкой и произнес, точно актер под занавес:
запальчиво подумал он, увидав миссис Тредуэл: она сидела одна за своим
столиком и, опустив глаза - воплощенная невинность! - ела мороженое. Вот бы
и ему отдельный столик! Завтра же надо поговорить со старшим буфетчиком. Нет
больше терпенья выносить эту публику за капитанским столом. Пройдись они еще
разок насчет евреев - и он всем и каждому влепил бы по затрещине. Да и
доктору Шуману тоже, старый лицемер убрался от греха подальше, ничего не
сказал. И вдруг пылающего яростью Фрейтага обдало могильным холодом: скоро
он встретится с родственниками Мари - с теми, кто еще навещает ее мать,
приходит вечером в гости, и надо будет выслушивать шуточки про "иноверцев",
а шуточки эти, точно кислотой, выжжены в его памяти и разъедают его
отношение к ним ко всем. Фрейтаг облокотился на поручни и устремил
неподвижный взгляд в темнеющий водный простор, который больше уже не радовал
бесконечной своей переменчивостью. На какие-то минуты его охватило темное
оцепенение. И вдруг он спросил себя: "О самоубийстве я, что ли, думаю?"
Потому что все время, пока мыслей словно бы никаких не было, перед глазами
разворачивалась отчетливая картина: вот он легко, без всплеска, точно
профессиональный ныряльщик, головой вперед уходит в пучину океана,
медленно-медленно опускается на самое дно и остается там навсегда,
распростертый навзничь, с открытыми глазами, и ему так легко и спокойно...
Вздрогнув, он выпрямился, несколько раз мигнул и зашагал дальше. Все это
привиделось так ясно, стало даже не по себе. Но нет, незачем расстраиваться.
Столь легкий выход не для него. Его путь ясен, надо идти не сворачивая,
Акунин Борис
Акунин Борис
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Соломатина Татьяна
Шилова Юлия