не проедешь!
прожекторами в блокадном ленинградском небе, я прошел по проходу к водителю,
хватаясь за спасительную мысль выдать себя за приезжего из Баку или из
Хабаровска. Протянул водителю 50 копеек: -- Талоны, пожалуйста.
в сторону Московского вокзала. --А как же платить?
в купе. Я сижу на нижней полке, а рядом, за столиком у окна, два
офицера-танкиста -- сорокалетний майор и старлей лет двадцати трех. Едят
пирожки с капустой, запивают пивом и балагурят "за Афганистан":
без масла, никому не нужны! -- горько говорил майор.
старлей. -- Но лучше бы они в Чернобыле погибли, я так считаю, хотя бы на
своей земле и за своих. Может, спасли бы кого...
есть если меня вели ленинградские 'гэ-бэшники и собираются арестовать, то
это случится сейчас, как только тронется поезд. Как только тронется поезд, я
уже официально становлюсь нарушителем, это ясно. Вся делегация в Ленинграде,
а я, иностранец, нелегально покинул город. И в чемодане у меня запрещенный
фильм. Может, я везу его в американское посольство, может, резиденту ЦРУ или
корреспонденту "Нью-Йорк тайме" Биллу Келлеру... . --Хотите
пирожок?--говорит мне майор. -- Нет, спасибо, -- выдавливаю я, мой голос
сух, как наждачная бумага.
пекла.
выдуманногогероя, русского эмигранта, из Америки в СССР, лишил его
американских документов и заставил скитаться по России, меняя поезда и
выдавая себя за русского. Теперь я сам оказалсяв роди персонажа своего
романа. И пока все сходилось: страхи, серые, вонючие вокзалы, пиво в купе,
пирожки с капустой.
никто не идет меня арестовывать. Сейчас поедем.
желудок, похолодев, упал в колени.
Проверь следующее купе!.. Коля, поезд пошел! Быстрей!..
моих руках...
и кровь брызнула из моих ран. А когда я оторвал эту кошку-пантеру от себя и
проснулся, Лиза -- в ночном халате -- стояла возле моей кровати.
ночам в мою спальню.
снилось? --Ничего... Она повернулась и утла, закрыв за собой дверь...
сами]!..--и снова по-русски:--Коля, быстрей!
мимо, к выходу из вагона. И тут же, за окном вагона, на перроне, я увидел
две мужские фигуры, исчезающие в темноте платформы.
молодую красивую блондинку лет 25-ти.
беспомощно лепетала по-английски:
French? Oh, God, help me, please [Где же мое место? Кто-нибудь говорит тут
по-английски? Или по-французски? О Боже, помоги мне]!
"Атака на Швецию" я выдумал про эмигранта, вернувшегося в СССР, -- потные
очереди в кассовых залах, пиво и пирбжки с капустой в купе -- все это плоско
и банально по сравнению с этой голливудской ситуацией: единственный
пассажир, который понимает по-английски и может помочь этой роскошной
блондинке найти ее место,--я, американский шпион. Но если я заговорю
по-английски, я выдам себя. Ведь так не бывает в жизни, так не бывает, это
нереально: роскошная блондинка-иностранка в русском вагоне ищет свое место
как раз рядом со мной! Это провокация, это ловушка, чтобы втянуть меня в
разговор по-английски и разоблачить!
идет, вытягивается из Ленинграда! И двое ее провожающих остались далеко на
перроне... К чертям! -- говорю я себе и выхожу в коридор: -- Сап I help you
[Я могу вам помочь]?
вагоне-ресторане (за три магнитофонные кассеты можно в СССР открыть даже
закрытый ресторан). Полин оказалась француженкой, готовит издание каталогов
Эрмитажа в
погулять по Красной площади. А я не могу сказать ей, что я американец, и
назначить свидание в Париже или Нью-Йорке -- рядом с нами постоянно торчит
сторож вагона-ресторана, он в упор пялится на нас своими любопытными
глазами, ему дико интересно слушать нерусскую речь. Да и я еще не верю до
конца в то, что это не ловушка, и продолжаю постыдно играть самого себя
двенадцатилетней давности -- советского кинорежиссера. Хотя в Париже
опубликовано четыре моих романа.
"Боржоми" и обмениваемся адресами.-- Полин дает мне свой парижский адрес, а
я ей, как последний лгун, -- свой бывший московский.
площадь, говорю "Бон вояж!" и приказываю водителю:
вдвойне.
кинематографистов. Тогда это было нечто вроде элитного санатория, попасть в
который могли только киносценаристы, режиссеры, операторы и художники кино.
Говорят, что этот Дом творчества -- большой двухэтажный особняк,
сохранившийся с дореволюционных времен, и парк над Клязьмой- рекой--подарил
советским кинематографистам лично товарищ Сталин в 1936 году. Сталин считал,
что здесь, в лесной тишине и немыслимом по советским стандартам комфорте
(коттеджи, столовая, кинозал, биллирдная и библиотека), советские
кинематографисты будут создавать новые шедевры социалистического реализма,
которые еще больше прославят советский строй.
происходило в этом легендарном Доме творчества с 1936 по 1967 год, то есть
до того, как я попал туда впервые. С 1967 по 1978 я жил там регулярно по
нескольку месяцев в году и, попав на Запад, все собирался написать книгу о
советских кинозвездах, которые были моими соседями, партнерами по биллиарду
и собутыльниками в шумных и тихих ночных выпивках. В доносах, которые
приходили потом в правление Союза кинематографистов, милицию и райком
партии, эти вечеринки почему-то назывались "оргиями". Но с годами и эта
книга-блондинка ушла от меня в зыбкую перспективу прошлого, оставив в памяти
только несколько эпизодов, не имеющих к оргиям никакого отношения, и тем не
менее сияющих, как "живые картинки" в "волшебном фонаре" моего отца.
воздух, старый и запущенный парк с узкими дорожками и небольшой, на три
комнатки и веранду, коттедж на берегу узкой Клязьмы. На залитой закатным
солнцем веранде сидит на корточках молодой советский кинорежиссер Вадим
Плоткин и, громко ругаясь матом, кормит крохотных птенцов-воронят. Две
недели назад, после сильной летней грозы, я услышал за окном своего коттеджа
вороний крик-- и не просто громкий, а какой-то истошный, надрывный. Я вышел
из коттеджа и увидел, что по высокой мокрой траве медленно, как в рапиде,
крадется к старому дубу матерый кот Василий, проживающий в столовой Дома
творчества. А на кота, прямо ему на голову, с дикими криками пикируют две
вороны, тут же взлетают, возвращаются и пикируют снова, крича. Но кот словно
не видит их и не слышит. Плавно поднимая бесшумные лапы и вытянув вперед
свою тигриную голову, он целенаправленно идет по росистой траве. "Птенцы!"
-- понял я и поспешил наперерез Василию. Он увидел меня и сел, делая вид,
Контровский Владимир
Корнев Павел
Посняков Андрей
Марко Джон
Никитин Юрий
Смит Кордвейнер