надеешься продать брошку с алмазом и поправить этим свои дела, то зря, -
прошептал Тихон Тихонович, склонившись к его уху, - я желаю, чтобы эта вещь
досталась моим внукам. Не бойся, Ирина не знает, никто, кроме меня, не
знает о брошке в форме цветка орхидеи. Вещь хорошая, стоит дорого, я не
трону, пусть себе лежит, где лежала, спрятать советую получше, однако
продать не позволю. Такие вещи должны оставаться в семье. Все, Миша, иди и
хорошо подумай, кто ты: граф: честный семьянин, либо нумерованный арестант
в долговой тюрьме. Третьего-то не дано, ваше сиятельство. - Он сочувственно
подмигнул, нацепил пенсне на мясистый нос и углубился в чтение бумаг.
Ночью граф стрелялся, но пистолет дал осечку. Утром он подал в отставку, а
через неделю переехал к жене в Болякино.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Артем Бутейко действительно успел наговорить много гадостей за свою
короткую жизнь. Илья Никитич прослушивал кассеты с интервью и поражался
бестактности вопросов, а главное, не понимал, кому все это интересно.
- Значит, первый в жизни оргазм ты испытал в детском саду? - звучал на
пленке высокий монотонный голос Бутейко.
- Да. Нянька мыла пол, был тихий час, она наклонилась, я видел прямо перед
собой огромный женский зад, туго обтянутый тонким халатом, - звучал в ответ
голос известного эстрадного певца.
- Как ты можешь описать свои физиологические ощущения?
- Это был кайф! - стало слышно, как несколько человек засмеялись, то есть
они беседовали вовсе не наедине. Певец отвечал охотно, вопросы его не
смущали, ему нравилось рассказывать о самом себе что угодно. - Во мне все
раскрывалось навстречу этому шикарному упругому заду, как раскрывается
бутон розы.
- Очень романтично! Между прочим, это больше похоже на ощущение женщины, -
глубокомысленно заметил Бутейко, - кстати, как ты относишься к однополой
любви?
- Положительно. Но сам я, к сожалению, люблю только женщин.
- Почему к сожалению?
- Потому, что я считаю, человек должен все испытать в этой жизни.
В комнату заглянула мама.
- Илюша, иди кушать!
- Да, мамочка, сейчас, - кивнул Илья Никитич, продолжая слушать кассету.
- Твой первый половой акт оказал на тебя существенное влияние как на
личность? - громко звучал голос Бутейко из магнитофона.
- Да, потому что у меня ничего не получилось. Я так волновался, что кончил,
не успев снять штаны. Мне было двенадцать, а ей двадцать три. Она работала
пионервожатой в лагере, - ответил певец. Илья Никитич выключил магнитофон.
- Илюша, если у тебя опять маньяк, то ты сначала поешь, а потом прослушивай
запись допроса, - сердито сказала мама, - иначе у тебя испортится аппетит.
Я пожарила куриные котлетки, иди мой руки.
Лидии Николаевне было семьдесят три года. Всю жизнь она проработала
искусствоведом в Пушкинском музее, занималась русским портретом конца
девятнадцатого, начала двадцатого века. Уже пять лет она была на пенсии, но
не вылезала из запасников музея, занималась научными исследованиями,
работала с аспирантами-искусствоведами, писала очередную книгу. Кроме того,
к ней постоянно обращались за консультациями коллекционеры, новые русские,
которые вкладывали деньги в произведения искусства, а также сыщики с
Петровки, таможенники, словом, все, кому требовалось мнение специалиста по
портретной живописи. При этом она любила пожаловаться на слабое здоровье, и
на вопрос "как вы себя чувствуете", отвечала: "Ох, не спрашивайте. Ужасно.
Вчера еле доковыляла до Консерватории, там Кисин исполнял Скрябина,
пришлось идти. А куда денешься? Нельзя же такое пропустить!"
- Так что, Илюша, у тебя опять сексуальный маньяк? - поинтересовалась Лидия
Николаевна, когда Илья Никитич сел за стол.
- Нет. У меня на этот раз убийство журналиста.
- А, ну тогда понятно, почему там звучали такие медицинские откровения.
Теперь модно вываливать на публику самые интимные подробности. Тебе сколько
котлет положить?
- Три. Они маленькие.
- Скажи, пожалуйста, журналист газетный или телевизионный?
- Универсальный. Мама, давай сначала поедим, - улыбнулся он, накладывая
себе в тарелку квашеную капусту, - ты же сама говорила, что от этого может
испортиться аппетит.
- Ах, универсальный? Как его фамилия?
- Артем Бутейко.
- Первый раз слышу. И что, многим были интересны его материалы?
- Ну, как тебе сказать? Если печатали, значит, кто-то читал. А в последнее
время у него была своя еженедельная ночная программа на телевидении.
- Там он тоже обсуждал такие интимные вещи?
- Мамочка, ну почему тебя это так заинтересовало? - Илья Никитич не спеша,
с удовольствием прожевал кусок котлеты.
- Ты же почти не читаешь газет, не смотришь телевизор.
- Ну как же? Я смотрю. По каналу "Культура" иногда показывают неплохие
передачи. Но дело не в этом. Мне кажется, в таком обостренном интересе к
интимной стороне жизни есть очевидная психическая патология. Судя по тем
нескольким фразам, которые я слышала, твой журналист был тяжело больным
человеком. А больной человек мог поступить неосторожно и спровоцировать
кого-то даже на убийство. Он ведь имел дело с известными, влиятельными
людьми.
- Да, конечно, - рассеянно кивнул Илья Никитич, - котлеты замечательные.
Скажи, пожалуйста, где у нас перец?
- Не надо тебе перца, Илюша. От острого у тебя изжога. Так вот, я думаю,
этого твоего журналиста могли убить, или, как теперь говорят, "заказать",
за то, что он слишком глубоко влез в чью-то интимную жизнь. Ты со мной не
согласен?
- Мама, те люди, которым он задавал свои бестактные вопросы, вольны были
отказаться от разговора с ним.
- Тем более! Человеку свойственно намного тяжелей переживать собственную
глупость, чем чужую бестактность и даже чужую жестокость.
- Ну, это ты, мамочка, преувеличиваешь, - хмыкнул Илья Никитич, встал и
полез в буфет.
- Илюша, если ты ищешь перец, то я его выкинула. И вообще, сядь, не
перебивай меня, пожалуйста. Я ничуть не преувеличиваю. Вспомни дело о
маньяке-кинорежиссере, которое ты вел четыре года назад. Вспомни Вареньку
Богданову, девочку, которая помогла следствию, выступила на суде, а потом
пыталась покончить с собой. - Лидия Николаевна тяжело вздохнула. - Мы ведь
вместе навещали ее в больнице. Она сказала, что самым тяжелым для нее было
не насилие, не гадость, которую ей пришлось пережить. Больше всего ее
мучило то, что она сама, добровольно, пошла вместе с маньяком, согласилась
войти в квартиру и даже раздеться. Ей ужасно хотелось сниматься в кино. И
этого она не могла себе простить, поэтому кинулась в Москву-реку. Ей было
стыдно. А стыд, Илюша, одно из самых сильных человеческих чувств.
- Не вижу связи, - пробормотал Илья Никитич и отправил в рот последний
кусок котлеты, - при чем здесь убитый журналист?
- Странно, - Лидия Николаевна пожала плечами, - обычно ты сразу понимаешь,
что я имею в виду. Связь, Илюша, очень простая. Кто-то из влиятельных
известных людей мог не простить самому себе, что позволил твоему журналисту