посвящался поиску этих супругов.
Причем все, кто занимался розыском Гросвальдов, словно сговорились никогда
не называть причины, зачем они это делают. Сговорились, независимо от
явного соперничества и вражды между собой. Опарин чувствовал: еще немного,
и можно утонуть в исторических загадках, потерять убежденность, и, чтобы
отмести сомнения, он поехал в Киров.
Ученый Неверов оказался еще крепким, подвижным человеком лет пятидесяти,
весьма жизнерадостным и с совершенно светлым умом. Пятнадцатилетнее
пребывание в психбольнице, подавляющие волю уколы отразились лишь на одном:
глаза его были отделены от души, а тут еще врожденное косоглазие... Без
привычки было не понять, о чем он думает, куда смотрит и где в тот или иной
миг пребывает его душа.
Печально было видеть, что этот мыслитель болен...
Опарин знал, что Неверов живет один, но в доме ученого оказались ученики,
постоянно жившие тут около года: два американца, совсем молодая итальянка с
орлиным носом и альбиносного вида швед, которые записывали каждое слово
учителя, вели тот же образ жизни, что и он, и были в восторге от его
гениальности. Они безропотно и страстно исполняли всякую его волю, готовили
пищу, мыли полы в доме, мели двор, что-то ремонтировали, красили,
занимались рассылкой писем и ни минуты не сидели без дела. А сам Неверов,
босой, обряженный в платье из грязной мешковины, под которым ничего больше
не было, медленно расхаживал, сверкая голыми коленками, и время от времени
произносил нечто подобное:
- Правая нога человека существует для начала всякого движения. И прежде чем
что-то сделать, сосредоточьте на ней все свое внимание и лишь после этого
начинайте движение...
После освобождения из застенков лечебницы он несколько отошел от поиска
прародины человечества и увлекся идеями Порфирия Иванова, объявил себя его
духовным наследником и ходил по снегу босиком, обливался водой на морозе и
считал, что тело следует держать в постоянном холоде, чтобы через несколько
поколений понизить его температуру на один градус и тем самым замедлить
процессы старения организма. Журналиста Опарина он знал по газетам, и
потому, пользуясь случаем, решил сразу же сделать его своим соратником,
чтобы тот стал глашатаем холодного, северного образа жизни. Пришлось вместе
с ним и иностранцами походить босиком по земле, облиться ледяной водой из
колодца, поесть без хлеба и соли репчатого лука с сырой морковью и,
воспользовавшись паузой, когда у Неверова и учеников наступит обязательный
час молчания (по его мнению, такой ритуал дает наивысшее внутреннее
сосредоточение) - медитации, Сергей начал рассказывать о своих
предположениях относительно Таймыра и Беловодья. Но только подошел к теме,
как ученый нарушил обряд и резко оборвал его на полуслове.
- Молчать! Не смейте! - глаза и душа его впервые совместились, и Опарин
увидел перед собой сурового, жесткого и вполне здорового человека.
Американцы было раскрыли рты, мол, это очень интересно, и были тут же
по-зимогорски наказаны. Учитель достал из своей одежины две большие
булавки, на глазах Опарина и остальных учеников проколол им языки, оставив
эти булавки торчать. Затем продлил им молчание еще на час, а сам взял
Сергея под локоть жесткой рукой, отвел за огород и стал делать выговор:
- Что вы молотите языком, когда я объявил час молчания? Вижу! Вижу, зачем
вы пожаловали! И вижу, что вы человек посвященный!.. Но это не значит, что
надо разлагать мне учеников. Вы лишаете их радости познания бытия! Вы
порождаете в них сомнения в учителе!
- Ничего себе радость! - возмутился Сергей. - Зачем же им языки
прокалывать? Это ужас!
- Вы ничего не поняли! Ужас... - Неверов выпустил локоть. - Да они
счастливы! Счастливы, даже когда получают наказание. Они же все там
рехнулись от благополучия, лени и тоски! А я им приношу счастливые моменты
познания!
- Познания чего? Жестокости?
- Познание тайны русского народа! Они ведь за этим ко мне пришли...
Думаете, приятно ходить в этих лохмотьях, лить на себя воду или морозить
ноги на снегу?.. Да я с детства холода боюсь! Но они же ждут этого! Ждут
чего-нибудь необычного, нестандартного! А поскольку у них сознание на
примитивном уровне и они ни о чем, кроме всяких индейских обычаев или
загадок инков не слышали, то приходится изобретать нечто им знакомое. Язык
проколоть - это они понимают!.. Человек чувствует себя счастливым, когда
познает тайну через знакомые ему образы и ритуалы. Им же потом у себя на
родине придется открывать подобные школы. А чем они привлекут к себе
обожравшуюся и тоскующую публику? Да только "зимогорством"! Потому что у
них разум дремлет, а душа пустая, как бубен. Вот и радуются всякой дикости!
И им не нужно знать ничего ни о родине человечества, ни тем более о
Беловодье.
- Значит, ваш научный труд о Таймыре - такая же авантюра и выдумка, как и
школа? - спросил Опарин, теряя доверие.
- С чего вы взяли?.. Труд о родине человечества создан для внутреннего
национального пользования, а не для этих... - он кивнул в сторону дома. - А
мне нравится ваша идея насчет таймырского Беловодья. Есть рациональное
зерно. Главное, там холодно, всегда холодно и можно не обливаться... Если у
вас есть благородные замыслы - действуйте! Действуйте без промедления, пока
мир окончательно не превратился в сумасшедший дом и не опустился в бездну
мрака и хаоса. Несите эту светлую мысль, освещайте путь людям. И пусть
прозреют слепые!
Можно было прощаться с ним и уезжать, однако Неверов снова схватил за
локоть, притянул.
- Вижу, вы человек не только посвященный, а еще мыслящий... Что мне
посоветуете? Видели эту макаронницу у меня? Глубоко несчастная барышня, и
больна. Семнадцать попыток суицида. Насмотрелась с детства сексуальной
заразы и ей втемяшилось, что совокупление с ней - божественно. Нет,
вылечить, конечно, можно, дать ей возможность, к примеру, почувствовать
русскую бабью долю. Но ведь уедет и опять заболеет. Потому что страшна, как
баба-яга, кто с ней в постель ляжет? Опять завихрения начнутся... Как вы
считаете, если я объявлю ее богиней любви - поможет? Но с полным запретом
секса? Какой у богини может быть плотский секс!.. Поможет?
- Не знаю, - чтобы отделаться, сказал Опарин.
- Вот и я пока не знаю. Сомнения мучают. Объяви, так эти убогие американцы
с нее не слезут. Им же так-то женщины не нужны, но если макаронница -
богиня и есть запрет - в доску расшибутся. Любовь, не любовь - они уже
этого не понимают. Конечно, рискованно, да пусть хоть чуть-чуть почувствует
себя женщиной...
Сергей высвободил руку и пошел задами, выискивая проулок между огородами,
чтобы выйти на улицу.
- А что со шведом делать - не посоветуешь? - вслед спросил Неверов. - Сын
миллионера, свой самолет есть, даже человечину пробовал. Ни холодом, ни
обливанием уже не поможешь! Ты не знаешь, чем бы его таким полечить?..
Полоса крупных разочарований еще не убила надежду, и Опарин решил испытать
последний шанс - встретиться с академиком Насадным. В Питер он приехал
ранним весенним утром и, невзирая на время, стал стучать в двери - звонок
оказался отключенным. Достучался лишь к вечеру...
Исследователь звездных ран кипел от гнева, когда открывал, однако, пытливо
взглянув на гостя, смилостивился и впустил. Дело было первого мая, в
праздник по советскому календарю, и по этому случаю академик обрядился в
парадный костюм с двумя звездами Героя Социалистического Труда и десятком
орденов. Столь мощный "иконостас" на груди никак не сочетался с внутренним
убранством квартиры, и бескорыстный искатель счастья для униженных и
оскорбленных в тот же час отнес Насадного к своим пациентам.
- Что вам угодно, молодой человек? - встретил он журналиста ледяным
вопросом, и что бы потом Опарин ни говорил, какие бы доводы ни излагал,
каменный тон академика не изменился. Его никак не поколебала повесть об
отсидке в политической тюрьме, о доле диссидента в России, впрочем, как и
рассказ о журналистской деятельности, приведшей к новому противостоянию
власти. И лишь когда он поведал, что ищет страну счастья - Беловодье, иначе
говоря, родину человечества, голос Насадного чуть оттаял и сделался
старчески дребезжащим.
- Вы больной человек... Понимаете, что вы - больной человек?
- Возможно, - согласился Опарин. - Есть элемент навязчивой идеи... Почему
Соломатина Татьяна
Жюль Верн
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Вронский Константин
Херберт Фрэнк