Чтение 62–й страницы книги ~Чапаев и пустота~

- Показать? - спросил Чапаев.

- Покажите.

Он покачнулся, сунул руку под стол и вытащил свой никелированный
маузер. Я едва успел схватить его за кисть.

- Хорошо, хорошо. Только не надо по бутылке стрелять.

- Правильно, Петька. Давай лучше выпьем.

Наполнив стаканы, Чапаев задумался. Казалось, он никак не мог
подобрать нужные слова.

- На самом деле, - сказал он наконец, - для самогона нет ни блюдца,
ни стакана, ни бутылки, а есть только он сам. Поэтому все, что может
появиться или исчезнуть, - это набор пустых форм, которых не существует,
пока самогон их не примет. Нальешь самогон в блюдце - это ад, нальешь в
чашку - это рай. А мы вот пьем из стаканов. Это, Петька, и делает нас
людьми. Понял?

За окном опять грохнуло. Уже не надо было подходить к нему, чтобы
увидеть в стекле багровые отблески пожара.

- Кстати, насчет ада, - сказал я, - не помню, говорил я вам или нет.
Знаете, почему нас так долго не трогают эти ткачи?

- Почему?

- Потому что они искренне верят, что вы продали душу дьяволу.

- Да? - удивленно спросил Чапаев. - Интересно. А кто продает душу?

- В каком смысле?

- Ну вот говорят - продал душу дьяволу, продал душу Богу. А кто тот,
кто ее продает? Он же должен отличаться от того, что продает, чтобы это
продать?

- Знаете, Чапаев, - сказал я, - мое католическое воспитание не
позволяет мне шутить такими вещами.

- Понимаю, - сказал Чапаев. - Я знаю, откуда идут эти слухи. Ко мне
тут действительно приходил один человек, который интересовался, как
продать душу дьяволу. Такой штабс-капитан Овечкин. Ты с ним знаком?

- Встречались в ресторане.

- Я ему объяснил, как это можно сделать. И он совершил весь ритуал с
большой аккуратностью.

- И что случилось?

- Ничего особенного. Денег у него не появилось, вечной молодости -
тоже. Единственное, что произошло, - во всех полковых документах вместо
фамилии "Овечкин" появилась фамилия "Козлов".

- Это почему так?

- Нехорошо быть обманщиком. Как можно продавать то, чего у тебя нет?

- Так что же выходит, - спросил я, - у Овечкина нет души?

- Конечно нет, - сказал Чапаев.

- А у вас?

Чапаев секунду словно вглядывался в себя, а потом отрицательно
помотал головой.

- А у меня есть? - спросил я.

- Нет, - сказал Чапаев.

Видимо, на моем лице отразилось смятение, потому что Чапаев
ухмыльнулся и потрепал меня по локтю.

- Нету, Петька, никакой души ни у меня, ни у тебя, ни у
штабс-капитана Овечкина. Это у души есть Овечкин, Чапаев, Петька. Про душу
нельзя сказать, что она у всех разная, нельзя сказать, что у всех одна.
Если и можно что-то про нее сказать, так это то, что ее тоже нет.

- Вот тут я уже совсем ничего не понимаю.

- Это такое дело, Петька... Тут и Котовский ошибся. Помнишь, была
такая лампа с воском?

- Помню.

- Котовский понял, что формы нет. Но вот что воска нет, он не понял.

- Почему его нет?

- А потому, Петька, - слушай меня внимательно - потому что и воск, и
самогон могут принять любую форму, но и сами они - всего лишь формы.

- Формы чего?

- Вот тут и фокус. Это формы, про которые можно сказать только то,
что ничего такого, что их принимает, нет. Понимаешь? Поэтому на самом деле
нет ни воска, ни самогона. Нет ничего. И даже этого "нет" тоже нет.

Секунду мне казалось, что я балансирую на каком-то пороге, а потом я
ощутил тяжелую пьяную тупость. Мысли вдруг стали даваться мне очень
тяжело.

- Воска нет, - сказал я. - А самогона еще полбутылки.

Чапаев мутновато поглядел на стол.

- Это верно, - сказал он. - Но если ты все же поймешь, что его тоже
нет, я тебе с груди орден отдам. А пока я его тебе не отдам, мы с тобой
отсюда не выйдем.

Мы выпили еще по стакану, и некоторое время я прислушивался к
доносящейся из-за стены ружейной пальбе. Чапаев совершенно не обращал на
нее внимания.

- Вы правда не боитесь? - спросил я.

- А ты что, Петька, чего-то боишься?

- Немного, - сказал я.

- А чего?

- Смерти, - сказал я. - Точнее, не ее самой, а... Не знаю. Я хочу
спасти свое сознание.

Чапаев засмеялся и покачал головой.

- Я что-то смешное сказал?

- Ну ты даешь, Петька. От тебя не ждал. Ты что ж, с такими мыслями в
атаку ходил каждый раз? Это как если бы лежал клочок газеты под фонарем и
думал, что он хочет спасти свет, в котором он лежит. Да и от чего ты
хочешь спасать сознание?

Я пожал плечами.

- От небытия.

- А небытие разве не объект сознания?

- Опять началась софистика, - сказал я. - Даже если я клочок газеты,
который думает, что хочет спасти свет, в котором он лежит, какая для меня
разница, если я действительно так думаю и все это причиняет мне боль?

- Да ведь клочок не может думать. На нем просто напечатано курсивом:
я хочу спасти свет фонаря. А рядом написано - о, какая боль, какая
истома... Эх, Петька... Как тебе объяснить... Весь этот мир - это анекдот,
который Господь Бог рассказал самому себе. Да и сам Господь Бог - то же
самое.

За стеной раздался взрыв, на этот раз такой близкий, что стекла в
окне задребезжали. Я явственно различил шорох рвущих листву осколков.

- Знаете что, Василий Иванович, - сказал я, - давайте завершать с
теорией. Лучше придумайте что-нибудь практическое.

- Практически, Петька, я тебе скажу, что, если ты боишься, нам обоим
скоро хана. Потому что страх всегда притягивает именно то, чего ты
боишься. А если ты ничего не боишься, ты становишься невидим. Лучшая
маскировка - это безразличие. Если ты по-настоящему безразличен, никто из
тех, кто может причинить тебе зло, про тебя просто не вспомнит и не
подумает. Но если ты будешь елозить по стулу, как сейчас, то через пять
минут здесь будет полно этих ткачей.

Я вдруг понял, что он прав, и ощутил стыд за свою нервозность,
которая выглядела особенно жалкой на фоне его великолепного равнодушия.
Разве не я сам совсем недавно отказался ехать с Котовским? Я был здесь
потому, что выбрал это сам, и глупо было тратить эти, быть может,
последние минуты моей жизни на опасения и страхи. Я посмотрел на Чапаева и
подумал, что, в сущности, так и не узнал ничего про этого человека.

- Скажите, Чапаев, а кто вы на самом деле?

- Ты, Петька, лучше себе ответь, кто ты на самом деле. Тогда и про
меня все поймешь. А то ты все время говоришь "я, я, я", совсем как этот
бандит из твоего кошмара. А что это такое - "я"? Кто это? Посмотри-ка сам.

- Я хочу посмотреть, но...

- Так если ты хочешь, почему же ты сейчас смотришь не на себя, а на
это "я", на это "хочу", на это "посмотреть" и на это "но"?

- Хорошо, - сказал я, - тогда ответьте на мой вопрос. Вы можете на
него просто ответить?

- Могу, - сказал он, - толку-то.

- Кто вы, Чапаев?

- Не знаю, - ответил он.

По дощатым стенам бани щелкнуло две или три пули, полетели выбитые
ими щепки, и я инстинктивно пригнул голову. Из-за двери донеслись тихие
голоса - кажется, они что-то обсуждали. Чапаев налил два стакана, и мы, не
чокаясь, выпили. После некоторого колебания я взял со стола луковицу.

- Я понимаю, что вы имеете в виду, - сказал я, откусывая от нее, - но
ведь можно, наверно, ответить и по-другому?

- Можно, - сказал Чапаев.

- Так кто же вы, Василий Иванович?

- Я? - переспросил он и поднял на меня глаза. - Я отблеск лампы на
этой бутылке.

Мне показалось, что свет, отражавшийся в его глазах, хлестнул меня по
лицу. И тут, совершенно неожиданно для себя, я все понял и вспомнил.

Удар был таким сильным, что в первый момент я подумал, что прямо в
центре комнаты разорвался снаряд. Но я почти сразу пришел в себя. У меня
не было потребности говорить что-то вслух, но инерция речи уже перевела
мою мысль в слова.

- Самое интересное, - тихо прошептал я, - что я тоже.

- Так кто же это? - спросил он, указывая на меня пальцем.

- Пустота, - ответил я.

- А это? - он указал пальцем на себя.

- Чапаев.

- Отлично! А это? - он обвел рукой комнату.

- Не знаю, - сказал я.