и велела прочесть про звезды, отыскать по летописи. Слушала, откинувшись в
кресло, полузакрыв глаза, знакомое, читанное уже не раз, и каждый раз
по-новому понимаемое древнее речение.
превелика, луча имуща аки кровавы, восходяща с вечера по заходе солнечном, и
пребысть за семь дней. Се же проявлялось не на добро: по сем быша усобицы
многия, и нашествие поганых на землю Русскую. Сия бо звезда была аки
кровава, и проявляла крови пролитие. Таковыя же знаменья древле приключахуся
при Антиохе, в Иерусалиме... По сем же при Нероне царе... И паки при Устьяне
царе..." - Дьячок мерно перечислял описания старинных бедствий. - "Знаменья
бывают с небесе, или в звездах, или в солнце, или птицами, или другим чем,
не на благо бывают, но знамения сии на зло бывают: или проявление рати, или
глад, или смерть проявляют".
думала. Сказала:
повторяла, беззвучно шевеля губами, некоторые слова. И тогда была звезда
хвостата и предвещала нашествие татар на Москву, "яко же и бысть гневом
Божиим". ("Яко же и бысть", - неслышно повторила Марфа.) - Ну, будет на
сегодня, иди! - сказала она громко дьячку.
страниц. Взгляд упал на знакомые, любимые строки, впервые указанные ей
покойным Василием Степанычем. Случилось это давным-давно, когда киевские
князья, наследники Ярослава Мудрого не поладили друг с другом и предали
землю свою на поругание половцам.
в вежи к сродникам своим. Много роду христьянска: страждущие, печальни,
мучимы, зимнею стужею оцепляеми, во алчбе и в жажде и в беде, потускшими
лицами, почерневшими телесы, незнаемою страною, языком воспаленным, наги и
босы ходяще, ноги имуще сбодены тернием, со слезами отвещеваху друг другу,
глаголюще: "Аз бех сего города". И другой: "Яз сея волости..." И тут вдруг
древний летописец восклицал со всею силою души:
бо тако Бог любит, яко же ны возлюбил есть? Кого тако почел есть, яко же ны
прославил есть и вознесл? Никого же! Им же паче ярость свою воздвиже на ны,
яко паче всех почтени бывше, горее всех содеяхом грехы!"
повторила Марфа, закрывая книгу. - Кого Бог возлюбил, паче нас? По то и
карает, чтобы ся покаяли, ибо отступили от него, забыли мы Бога!
приказала подать шубу. Медленно оделась. Вместе прошли по темному переходу к
вышке.
было. - Ладно, после!
подалась. Наконец открылось небо, неоглядное, почти черное. Внизу
разбегались городские огоньки, вверху - затканный холодными голубыми
россыпями алмазов, бесконечно раскинувшийся простор. Звезда, косматая и от
того как бы стремительно несущаяся по небесной тверди, висела над городом.
подняв бледное лицо к холодной, далекой и грозной звезде. Только пар от ее
дыхания белыми клубочками подымался и таял в морозном воздухе.
Кому только?
Глава 21
Васильевич Третий достиг вершины своего могущества.
татарами, с Литвою и в междоусобных бранях рать, во главе с опытными,
поседелыми, послушными его воле воеводами. Твердой рукой обуздав редкие
вспышки своеволия, он держал подручных князей и своих братьев на положении
послушных союзников, скорее даже слуг, обеспечив, наконец, себе и потомкам
новый, в боях и заботах утверждающийся московскими государями закон
престолонаследия, по которому власть и земли безраздельно передавались
только по прямой линии, одному старшему сыну царствующего государя и никому
другому, чем пресекалась раз и навсегда опасность раздробления страны на
удельные княжества. Сыну без видимого труда давалось то, на что отец положил
полжизни. Вчерашние уделы на глазах вливались в Московское государство.
Рязань и Тверь уже считали дни своей призрачной независимости. Еще грозной
тенью нависала Орда, но смуты внутренние, постоянная резня из-за престола и
неоднократные победы москвичей уже разбили сказ о непобедимости степной
конницы. Уже не раз Сарай, столицу Золотой Орды, брали изгоном вятские,
новгородские и низовские рати. В Казани, после многократных походов, сидел
замиренный, покорный Ивану Третьему царь. С далеким Крымом налаживалась
дружба, которой дальновидный Иван не изменил во всю последующую жизнь.
Угрожающее продвижение на Восток Литвы было прочно остановлено, и
подготавливалось обратное движение отвоевыванье старинных областей Русского
государства. Псков послушно ходил в руке Ивана. Новгород, укрощенный, уже
склонил непокорную голову перед великим князем Московским. Юный сын,
наследник престола, рос и радовал сердце государя.
держала древний Смоленск, угрожая самому сердцу страны, и Новгород еще не
был одолен полностью, и татарское ханское подворье, как знак данничества
Москвы, еще стояло в самом Кремле, и еще не выросли новые стены, соборы и
палаты славного для потомков кремлевского велелепия, но все это - и победы
ратные, и каменная красота, и величие власти - уже как бы содержались,
созрели, были уготованы и означены Ивану, и лишь не исполнены, но и
исполнение их уже начинало воплощаться в образы, телесными очами зримые...
явления и награды власти, чем сама власть, с неизбежной старческой немощью,
сгущающимися заботами, вспышками давно, казалось бы, угасших бунтов,
размышлениями о наследниках, грызнею в собственной семье и неодолимо
растущим, год от году, царственным одиночеством, - всем тем, что пока и не
мерещилось молодому, полному сил государю.
был повенчан с тверскою княжной Мариею, дочерью Бориса Александровича
Тверского, двенадцати лет. В семнадцать Иван уже стал отцом княжича Ивана,
ясноглазого отрока, что ныне мужает у него на глазах. А еще через девять лет
Мария умерла. По Руси гулял мор. Тело покойной безобразно распухло на
смертном одре. Шептали, что государыня умерла от отравы. Бояр Алексея и
Наталью Полуэктовых, приставленных к Марии и косвенно виновных в
недоказанном преступлении, Иван хотел казнить и лет шесть не допускал потом
перед очи. Ее одну он любил. Глядя на сына, вспоминал порой полудетские
ласки покойной.
целиком, без остатка. Та страсть, которая превышает и земную любовь, и жажду
богатства, которая выше, чем страх смерти, ибо из-за нее одной часто идут на
смерть - страсть власти. И супругу теперь он искал себе не по любви, а по
той же единой страсти, владевшей им. Вослед славнейшим из древних князей
киевских, вослед и в подражание Великому Владимиру, иже крестил Русь,
задумал Иван жениться на византийской царевне. И ей уже было подобрано имя,
вернее, избрано одно из тех имен, которые носила Зоя Палеолог, дочь деспота
Морейского, Фомы Палеолога, племянница последнего византийского императора
Константина, павшего на стенах Царь-града, - имя Софья, что значит
"мудрость", имя, осенившее древнейшие храмы Руси: Святую Софию Киевскую -
храм великих держателей золотого стола киевского, от Ярослава Мудрого и до
Ярослава Всеволодовича, отца Александра Невского, и Софию Новгородскую.
отказала французскому королю и герцогу Медиоланскому, так как не желала
иметь мужа-католика. Слухи привез грек Юрий, посланный кардиналом
Виссарионом, и деятельно раздувал Иван Фрязин, прижившийся на Москве и
вошедший в доверие к Ивану Третьему оборотистый итальянец-денежник,
прозываемый у себя на родине Джан Баттиста Вольпе (он даже принял
православие, что, впрочем, будучи в Италии, тщательно скрывал).
Иван Фрязин. Двадцатитрехлетняя царственная невеста была сиротой и
бесприданницей. Братья ее сорили чужими деньгами в Риме, проедая блеск
ушедшей в прошлое славы Византиской империи. И не король французский с
герцогом Медиоланским, а всего лишь кипрский король Иаков и мантуанский
маркиз, Лодовико Гонзага, были ее несостоявшимися женихами. И не Зоя
отказала им - тучная, созревшая уже к четырнадцати годам гречанка, томясь,
мечтала выйти за кого угодно, а сами женихи не пожелали связывать судьбу с
невестой, все приданое которой состояло из блестящей, но - увы! - никак не
переводимой в звонкий металл родословной. Да и папа римский, желая выгодно
отделаться от обременительной подопечной, отнюдь не думал искать Зое
Палеолог греческой веры жениха. Наоборот, посылая Зою на Русь, он мечтал
Шилова Юлия
Орлов Алекс
Посняков Андрей
Березин Федор
Афанасьев Роман
Шилова Юлия