татар оставалось мало что. Ратники, ругаясь, разбивали клети, шарили по
погребам. Хмурясь, отводили глаза от детей и плачущих женок - кто не
убежал или не был уведен татарами. Сплевывая, выходили, нарочито не
закрывая за собою дверей. Густой мат висел в воздухе.
Монахи разоренных татарами монастырей, низя глаза, хлопотливо собирали
порванные книги (из книг выдирали дорогие серебряные переплеты), подымали
частью разбитые иконы (с икон срывали оклады, выламывали драгие каменья из
оправ). Сосуды, утварь - все было порушено и растащено.
мерзко было видеть расхристанным, разоренным не мордовскую деревню какую,
а Переяславль, как-никак стольный город самого Александра Невского! В
поместья Гаврилы Олексича он съездил сам. Вывез порты, утварь, угнал, что
осталось, скота. Запасы немолотого хлеба и сена сжег. Сжег и хоромы
Гаврилы Олексича. Челядь, что не разбежалась еще, кого забрал себе, кого
порубили тут же. Озирая дымящиеся головни, истоптанный снег и трупы, Олфер
удовлетворенно подумал: <Ну, Олексич! Сквитались! Ладно, не встретились
еще, утек ты от меня! Ежель и воротишься сюда, не скоро восстановишь!>
Олфер постоял в Переяславле еще, пока не пришла весть от князя, тогда,
разорив город и окрестные села вконец, ополонившись, он двинулся назад.
Мычание и блеяние угоняемых стад, разноголосый гомон и плач челяди,
угоняемой с родных мест, сопровождали движение рати.
волки, озираясь, выходили на дороги, нюхали и, обойдя кругом, начинали
жрать падаль. Поедали трупы и, от вкуса человечины наглея, начинали
нападать на одиноких путников, беженцев и даже на отдельных, отставших от
своего полка ратных.
обратной волной, татарская конница, начали выползать из лесов уцелевшие
обмороженные, оголодавшие люди. Собирали уцелевших лошадей, уцелевших
коров, уцелевших детей. Ночами заползали в клети, еще не рискуя днем
оставаться в деревнях.
покойнику: <Матенка моя родная, не пожила ты да не погостила!..> Первый
вопль понесся, срываясь на верхних горестных звуках, под серебряной
мертвой луной, рождая неуверенное движение, как первый крик новорожденного
младенца, происходящих от соприкосновения с этой жизнью, где каждому
суждены и крест, и мука крестная.
вступил в устрашенный Владимир и остался там с малом дружины, разослав
прочих по волости. Он устроил роскошный пир для Кавгадыя и Алчедая и
богато одарил всех татарских воевод. Семен и Жеребец оба были еще в
походе. На душе у Андрея было смутно. Город молчал, присмирев, будто
загнанные морозом внутрь жители ожидали скорого конца. Бояре кланялись,
был молебен в соборе. Епископ Федор славил нового великого князя. Все было
как следовало быть, и все же радости не было. Радость должен был
испытывать он сам, а не ждать ее от владимирцев, что в ужасе ждали резни и
пожаров, - какая уж тут радость! И Семена не было рядом...
Орды радостный, словно даже помолодевший, загорелый до черноты. <Сейчас
или никогда!> И под бурным натиском Семена с Андрея враз слетели все
сомнения, и речи покойного митрополита, и сиденье в Новгороде с братом, и
он ответил: <Сейчас!> Семен узнал о готовности новгородских бояр,
выслушал, чего просили новгородцы, - суда торгового и посадничья,
архиепископских сел и даней, - кивнул головой: <На все соглашайся! Там
наше дело будет: дать или не дать!> И тотчас заговорил о рати: как удалось
сговорить Туданменгу, кому и сколько дано, кто был против и сколько придет
татарских туменов; и Андрей, который все еще в душе страшился войны с
братом, решился. Такой ясной силой веяло от лица, от светлых,
повелительных глаз и этой, на загаре очень видной, седины Семена, сейчас
словно совсем и не старившей его, от этих новых, волевых и резких складок
на переносье... И ведь ему, Андрею, уже тридцать! Годы, когда надо
торопиться, ибо потом уже наступает стариковское <никогда>, и он принял,
поверил, уверовал и повторил: <Сейчас!>
чем не повинный Муром, он, еще спокойно взирал на первые трупы на дорогах.
И все было ничего. Приходили князья, кланялись, приводили рати, угодливо
улыбались. Откровенное искательство Федора Ярославского сильнее всего
показало ему, что сила тут, на его стороне.
разгромленный Переяславль, и вдруг он понял, какой сейчас разор по всей
стране! А давеча еще этот, вдруг потрясший его, рассказ о лошадях...
пировала старшая дружина, и остановился. Гомона, обычного в застолье, не
было, и это заставило его приодержаться. Что-то рассказывали, он
приотворил двери и стоял, слушая. Поскольку все слушали, князя заметили не
вдруг.
женка с им. И детей двое, трое ли - уж волки объели - не видать. А кони
тут и ходили, по ложбине. Дерево там, наверху, и тут тоже обгрызено до
ствола. Пройдут - и назад. И опять. И сдохли, тоже с голоду. Вот ты мне
скажи теперича, поведай, почто кони не ушли?! Ну, в упряжи были, дак
оторвались от саней, однаково! Как кто водил!
дереве зубы конски видать было!
глазами застолье.
Переяславль и никуда больше, где все это было, он не поедет. В Новгород,
да побыстрей!
для князей ихних сговоренное подавай! С Костромы опять новый налог
выколачивали!
правах...
мертвого хозяина, и то еще, что рассказ о мертвяках был как о привычном,
на что и смотреть не стоило... Это что ж, вся земля?! И Семен снова
скажет, что сильному позволено все, и, наверно, так, наверно, так, и не
иначе! (Что я стал бы делать без Семена!) Скорее в Новгород! Скорее туда,
где ждут, куда просят, скорее в неразоренное, в неустрашенное человеческое
тепло!
дружины и к Новгороду подходил уже с немалою силою. Он еще верил, что все
можно повернуть. Но на льду Ильменя его встретила новгородская рать и
преградила путь.
полк был в бронях под шубами. Посверкивало железо. Щетинились копья. На
глаз их было и то больше, чем ратных Дмитрия, а ведь это только передовой
полк!
князю вступать на землю Новгорода. Это уже был конец. Он вспомнил холодные
волны Балтики. Неужели бежать за море, к свейскому королю? Дмитрий впервые
пал духом. Он вспятил дружину на Сытино, к Куньей Горе, и стал держать
совет. Бежать, бросить дружину? Всех за море не уведешь! Казна - в Ладоге.
Жена с дочерьми - в Новгороде. Старший сын Иван лежит трясовицей под
шубами в соседней избе... Сдаться?
свечей.
Сожидают...
горящим лицом, Федор сказывал, как было дело. Князь и бояре тесно
сгрудились вокруг стола, не разбирая чинов, навалясь, кто ударял кулаком
по столешнице, кто восклицал, взвизгивая. Наконец-то у них (а кто уже и
думал втайне бежать, предавая своего князя!) нашелся друг! И уже беда не
беда, и уже неважно, придется или нет отдавать крепость, с казною все
легче! Слушали.
всеобщую растерянность, расставил дозоры по дорогам. В ответ на требование
Новгорода очистить крепость попросту задержал гонца. К нему были вести из
города, и он рассчитал правильно, решив напасть на Ладогу первого генваря,
в тот день, когда новгородская рать всею силою вышла на лед Ильменя