ослеплен, пленен) и тем спасены тысячи невинных людей! Но зло порождает
зло, и никто из покусившихся на предательство ничего не выиграл и ничего и
никого не спас... <А крестный, а Калита?> - кричала совесть... Мысли
текли, сражались, падали, сталкиваясь одна с другою, мысли неможно было
согласить, и он едва превозмог себя, едва поднялся с колен.
нельзя и неможно было бы изменить в задуманном...
Голгофу.
друга. Алексий занял свое кресло, князь Дмитрий свое. Московские великие
бояре с беспокойством поглядывали то на великого князя, то на владыку. Не
часто доселева судили князей на Москве!
отложить! - твердо отверг Михаил после первых же притязаний двоюродника.
изнесли древние книги законов, своих и византийских. Бояре высказывались в
свой черед.
который начинал уже ежиться и прятать взор, то на князя Дмитрия с
митрополитом, - почто московский князь Данила Лексаныч не отверг дарения
ему Переславля князем Иваном Дмитричем?
на московских скамьях, но Алексий предостерегающе поднял сухую руку,
отягощенную владычным перстнем.
не имел наследников, да! Но позже на совете княжом переведен был все-таки
в волость великого княжения, как и надлежало по закону! И князь Дмитрий
Костянтиныч, шурин твой, по решению тому владел Переславлем, егда был на
великом княжении владимирском!
тверских бояр, рискнув возразить Алексию.
с укоризною глянув на не в черед молвившего тверича.
подобру-поздорову, часть княж-Семеновой вотчины придет-таки отдать. И он
уже было согласился с этим, но тут москвичи высказали нежданное: Городок,
построенный Михаилом на Семеновой земле, от него требовали отдать тоже. И
отдать даже не брату Еремею, а москвичам. Кровь бросилась Михаилу в
голову.
брови, забыв на миг, где сидит и с кем ведет спор. Но как будто бы этого
от него и ждали великий князь с митрополитом. Они переглянулись, и Дмитрий
ломающимся юношеским баском потребовал от Михаила - не Твери, нет, - но
подписи под грамотою, удостоверяющей, что великое княжение владимирское -
его, Дмитриева, московская отчина навек. Михаил встал:
привставая в кресле, - что ты поиман мною! Ты и бояре твои!
с утра. Сумасшедшая мысль ринуть в сечу молнией промелькнула в мозгу
Михаила, рука рванулась к поясу... Оружия не было при нем. И ни у кого из
бояр тоже. Он выпрямил стан, отвел рукою подступивших стражей, грозно
поглядел на Алексия, вопросил, перекрывая голосом восставшую молвь:
помедлив, пристальным темным взором глядя прямо в глаза Михаилу Тверскому.
пытаясь сгрудиться около князя своего.
ратников. - Не пастырь ты больше граду Твери, ни мне, великому князю
тверскому! И ты, Дмитрий, попомнишь неправду свою! - выкрикнул он еще
перед тем как его наконец взяли за плечи и силой повлекли из покоя.
что он видит страшный сон. Его отвели сперва в какую-то горницу здесь же,
во дворце, приставив к дверям стражу. Он приник к окну: далеко внизу был
сад, дальше - стена, за которой подымались купола храма. Даже ежели он
сумеет выбраться из окна, дальше сада ему не уйти.
развели розно. Даже своего холопа ему не вернули.
верхнее платье и повели к выходу. У крыльца стоял поднятый на колеса
возок. Михаила всадили внутрь, и за ним, гремя оружием, влезли несколько
стражей, <детей боярских>, уселись молчаливо по бокам и напротив него и
всю дорогу сопели, готовые молча схватить князя и начать крутить ему руки.
башню, не в земляную тюрьму, а на боярский Гавшин, как он узнал тут же,
двор, и это уже было каким-то смягчением участи и какою-то надеждой. Сам
хозяин, четвертый сын покойного великого боярина московского Андрея
Кобылы, скоро вышел к нему. Поклонился, сказал:
мы верные слуги господина своего! Велено держать тебя неотлучно. Теперь
поснидай, княже! - продолжал он просительно, заглядывая Михаилу в глаза. -
А там и спать ложись. Утро вечера мудренее!
прошел вслед за хозяином в предоставленную ему келью (так мысленно
окрестил небольшую горницу в боярском доме с единым забранным кованою
решеткою крохотным оконцем). Сел за трапезу, заставил себя есть и пить, не
разбираючи блюд, не чувствуя вкуса пищи. Слуга, убрав со стола, принес в
горницу ночной горшок с крышкой, принял ферязь, стянул с князя сапоги.
кошмаров сон... Его преследовали, за ним скакали, неслись, конь под ним
превращался в дракона с крыльями и, скаля зубастую пасть, поворачивал в
сторону князя свою змеиную сплющенную голову. После он лез куда-то,
обрываясь и раз за разом падая в яму. Проснулся утром в жару и в поту.
Вошедшему слуге велел выставить оконницу - в покое было не продохнуть. К
счастью, тот послушал князя (да и решетка все одно оставалась на окне!), и
стало можно хотя бы набрать свежего воздуху в грудь...
кормили, поили, выносили горшок. Через четыре дня сводили в баню,
устроенную тут же на дворе, внутри усадьбы.
пытался молитвами отогнать ярость и тоску и не мог. Горько думал о том,
что Алексий, сам сидевший, говорят, в яме в плену у Ольгерда, мог бы лучше
других понять, во что ввергает его, Михаила... Или его замыслили убить?
Или идут рати на Тверь, и весь его удел будет, пока он сидит здесь,
завоеван московитами?! Вырваться, бежать!
Михаил оглядывал молчаливую сторожу у ворот, измерял на глаз высоту тына.
Через тын можно бы и перемахнуть, но кто поможет, кто будет ждать с
лошадью?
кожаных переплетах - все божественные, иных, видимо, в Гавшином дому не
держали. Единожды повестил, оглядываясь:
дак ты уж, княже, тово, не молви о том...
про тоненький кусочек бересты, осмотрительно спаленный им на свече. Маша
вошла, и он тихо ахнул, так постарела, огрузнела, увяла сестра. Перед ним
стояла старая женщина, из-под повойника выглядывали повитые сединою
волосы. Стояла и смотрела на него со страхом и надеждою, и только по этому
взгляду, робкому и гордому одновременно, узнал он ее, Марию, Машу, которую
сам когда-то уговаривал идти за князя Семена.
сестра же все всхлипывала, вновь возрыдала, уронивши голову на стол, и он
гладил ее по плечам, как когда-то, давным-давно, еще в той неправдоподобно
далекой счастливой жизни.
собою.
можешь? Кони, люди, побег? - деловито вопросил он. Марья отрицательно
потрясла головою:
ежели отказывает, стало - не может пособить вовсе.
слушал и не слушал, пока не понял, что она толкует о каких-то важных
татаринах, днями прибывших на Москву. Звали их, кажется, Карачай, Ояндар и
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Орлов Алекс
Афанасьев Роман
Витковский Евгений