во что не вступлюсь, а что я теперь сделал, то нельзя было не сделать,
берег свою голову>.
радости всего города. Ягайло с Ульянией, выпущенные из-под стражи,
переезжают в Витебск.
теперь умеет ждать, а с годами это свойство укрепляется в нем. В
знаменитой битве с тевтонами на поле Грюнвальда он тоже ждал. Ждал и
молился в шатре, пока рыцари громили плохо вооруженные литовские дружины
Александра-Витовта. И едва не дождал разгрома всех своих ратей. Спасли
сражение, понеся страшные потери, русские смоленские полки. А если бы не
спасли? А если бы вал бегущих опрокинул и смял не вступившую в дело
польскую конницу? Гибелью и Литвы, и Польши могло обернуться поле
Грюнвальда, и только потому, что Ягайло паче победы над врагом хотел
ослабить своего двоюродного брата! И почему он отказался затем от
предложения чехов сдать ему крепость Мариенбург, последний крестоносный
оплот, и тем навсегда покончить с Орденом? Мог. И не сделал! Сорвавши
победу над вековым врагом! И тем заложил основу всех прочих бед,
протянувшихся через столетия.
Грюнвальдскую битву!
сына, и ее ненаглядный Ягайло вновь вступили в сношения с немцами. Послом
и клевретом Ягайлы теперь стал его брат, Скиргайло (именно он, поскольку
далеко не все дети Ульянии разделяли взгляды и замыслы Ягайлы).
вокруг себя верных соратников и холопов, готовых на любое преступление
ради господина своего, деятельно выискивая врагов Кейстутовых, которых
тоже хватало среди тогдашних литвинов. (А нет горшей гибели, чем раздрасие
среди людей одного языка, готовых губить друг друга вместо того, чтобы
совокупными силами защищать страну, нет горшей беды для народа!)
держалась на том, что они имели дело с отцом. При мертвом Ольгерде - да
еще перед лицом виленских свар - все должно было пойти и пошло иначе.
Дмитрий-Корибут, князь Новгорода-Северского, отказал в послушании дяде.
Кейстут собрал войско и двинулся за Днепр. Тотчас Ягайло с матерью
посылают к немцам. Рыцари Тевтонского ордена немедленно выступают в поход.
(Это их звездный час, этого мгновения упустить нельзя!) Рыцари берут
Вильну! Почти без боя! Вильна растеряна. К Вильне подступает прежний
великий князь! Ему (а не немцам!) открывают они ворота.
готово, да и кто знал! Спешно кидают на конские спины переметные сумы с
казною. Бирута, замотанная до глаз, уже на коне. Витовт еще медлит, озирая
отцовские хоромы... Скорее! Крепость бросают без боя. Рыцари, обнаживши
мечи, уже въезжают в сонные Троки под неистовый лай собак и звонкий
куриный пополох, когда последние литовские дружинники, горяча коней,
проскакивают по двое через долгий деревянный мост. Глухой и звонкий топот
копыт. Короткое ржанье. Смолистый факел прощально пылает на башне. Где-то
в городе уже вспыхивает огонь... И уже издали доносит тот утробный,
низкий, неразборчивый и заполошный зык, который восстает всегда, когда
враг нежданно врывается в селение...
посылает гонца к отцу.
известие ночью. Бормочет: <Так и знал!> Но не знал он ничего, тоже верил,
как и Витовт, Ягайле.
с ратью на Жемайтию. Жмудины стекаются толпами. Дружина Кейстута растет.
Теперь уже можно начинать!
Ягайлы. У Кейстута втрое больше воинов, и исход сражения почти несомненен.
Но тут в стане завтрашних победителей появляется Скиргайло, посланный
братом, с униженною просьбою о мире. Мол, решил было вернуть себе великий
стол, но ныне раскаялся, отдает все и всего отступает, молит унять меч и
не губить ратных в междоусобной войне. Клянется не изменять впредь
Кейстуту... Ну и так далее, все, что говорится обычно в подобных случаях.
дабы там заключить окончательный нерушимый договор. Кейстут было отказался
наотрез, но Витовт начал уговаривать отца, а потом Скиргайло в палатке
Кейстута принес клятву, что Кейстуту в Вильне не угрожает никакая
опасность. Он клялся по-литовски, по-древнему, будучи, однако,
христианином, для которого языческая клятва необязательна (так же, как для
язычника необязательна христианская клятва). Скиргайло был таким же
безразличным к вере и святыням, как и его брат, как и отец; не веруя ни во
что истинно, он применял любую веру так и тогда, когда ему это было
выгодно.
другая! Когда нет обязательной морали, а есть мораль только к случаю и по
поводу (вроде <классовой морали>, прикрывающей полный аморализм). Страшен,
ибо не на кого опереться, не к чему, ни к каким нерушимым символам, не
можно воззвать. Трудно найти приверженца, друга, даже единомышленника...
Найдись в потомках Ольгерда с Кейстутом двое таких, каковы были Кейстут и
Ольгерд, и, как знать, не по-иному ли потекла бы вся дальнейшая история
Литвы?
направляются с горстью дружины в Вильну, заключать <нерушимый договор>. О
чем они думали?! О чем думал Витовт, который едет со всею семьею, со
своими сокольничим и поваром? Смешно! И горько. У всех ворот Вильны -
немецкая стража. В верхнем замке - сплошь Ягайловы прихвостни. Отца с
сыном хватают. Заковывают в цепи. Разводят поврозь.
под надзор тамошней челяди. С ним лишь один слуга, допущенный к
обслуживанию своего господина, и более никого. Прочие или отступились, или
перебиты.
крохотное, забранное решеткой оконце видна лишь воздушная твердь над
страшным провалом вниз, к изножью горы, над пропастью.
его разрешают навещать жене со служанкою. Ибо город взволнован и войско,
неодоленное, ропщущее, стоит за Троками и ждет - теперь уже неизвестно
чего! И некому их сплотить и повести на бой выручать своих предводителей,
тем паче что слухи - один другого диковинней. Кто говорит, что Кейстут с
сыном арестованы, кто - что уряжен мир и они пируют в княжеском замке... А
время идет, и воины, не бившиеся, начинают потихоньку разбредаться по
домам. (Многие бояре подкуплены и не держат ратных, не собираются к бою.)
Поразительно это! Пожалуй, поразительнее всего! Ведь они шли с ним и за
ним, шли с Кейстутом! Но... были бы там, в Вильне, одни немецкие рыцари...
А Ягайло все же великий князь! Головы идут кругом, и армия распадается, не
бившись. Не будучи одоленной. Не потребовав от Ягайлы хотя бы узреть
господина и предводителя своего!
вражеского шатра! Кейстут, коего не держало никакое железо, никакие стены,
что же он? Или годы уже не те и силы не те, или надломился дух старого
воина? Он позволяет довезти себя, закованного в цепи, до кревского замка,
позволяет всадить в подземелье... Чего он ждет? На что надеется при
таковом племяннике? Или уже и сам решил умереть, сломленный мерзостями
окружающей жизни? Или ждал суда, прилюдного разбирательства дела своего?
От кого ждал?
Кейстут давно бы ушел из затвора! Тем паче что при нем слуга, Григорий
Омулич, русский. Любимый и верный, не бросивший господина в беде и в
отличие от Кейстута не закованный в цепи. Что произошло со старым рыцарем?
Быть может, он перестал верить и собственному сыну Витовту и потому хочет
умереть? Ибо, ежели изменяет сын, взрослый сын, твоя плоть и кровь, твое
продолжение во времени, жить уже не стоит и незачем... Вс° так! И все-таки
- почему?
все - Прокоша, Лисица, Жибентий и Кучук (последний из них - крещеный
половец, а Прокоша - русич, преданный Ягайле <до живота>), теснясь,
спускаются по витой каменной лестнице, отпирают железную дверь, входят в
сводчатую сырую камору. Они в оружии, и Григорий, поняв все, кидается на
них с голыми руками: схвативши скамью, сшибает с ног Жибентия и тут же
падает, пронзенный саблями.
умирающего слуги, кричит высоко и страшно:
отступают поначалу, и только почуявши плечами друг друга и вновь охрабрев,
кидаются на него.
закованного в кандалы, заламывают связанные цепью руки и наконец, прижав к
полу, давят, обматывая сухое старческое горло золотым шнурком от его же
собственного парадного бархатного кафтана. Давят, навалясь, слушая
предсмертные хрипы, следя вытаращенные, вылезшие из орбит глаза. Давят и,
наконец додавив, когда уже и тело, обмякнув, перестает дергаться и
вздрагивать под ними, встают, тяжко дыша. И Прокоша первый говорит вслух:
Земляной Андрей
Корнев Павел
Круз Андрей
Посняков Андрей
Каргалов Вадим
Шилова Юлия