Чтение 62–й страницы книги ~Трое из навигацкой школы~

-- Почему глупо и что значит твое "просто так"? -- невозмутимо спросил
Никита.

-- А потому что утро создано для умных мыслей, и вот что я придумал.
Пусть твой батюшка устроит нам аудиенцию у Бестужева, куда мы пойдем втроем.
Ты, Алешка, руками-то не маши, я дело говорю. Поймите, того, кто отдаст
Бестужеву эти бумаги, он озолотит. А если не озолотит, говорят, вице-канцлер
скуп, то исполнит любое наше желание, как джин из бутылки. Ну, я не прав?..

-- Мои желания вице-канцлер не может исполнить, -- сказал Никита, --
потому что я сам не знаю, какие у меня желания. Мне бы с отцом поговорить,
обсудить, посоветоваться...

-- А мои? -- Алеша вопросительно посмотрел на Никиту.

-- Твои?.. Не знаю. -- Никита обратился к Саше: - Понимаешь, Алешка
приехал в Петербург похлопотать за свою невесту.

-- Похлопотать? -- рассмеялся Саша. -- За невест не хлопочут у
вице-канцлера. Похлопотать! Какой ужасный жаргон! Впрочем, если ты нашел
невесту в Ливерпуле или в Венеции... Крюйс-бомбрам-стеньги! Свежий ветер
треплет вымпелы кораблей, чайки кричат над гаванью, таверны, бром, ром... И
вдруг ты видишь, пьяный шкипер обижает девицу. "Защищайтесь, сэр! "

-- По уху не хочешь? -- спросил Алеша беззлобно, но решительно.

-- А по уху не хочу!

-- Сашка, брось дурить. Алешкину невесту обижают сестры Вознесенского
монастыря. Их на дуэль не вызовешь...

-- Я же тебе рассказывал, Саш, -- примирительно сказал Алеша. -- Иль ты
спьяну ничего не понял? Отец Софьи в 33-м году угодил на каторгу. Вестей о
себе не подавал, мы даже не знаем, жив ли он.

-- Я думаю, что желания наши Бестужев соблаговолит выполнить только
росчерком пера, -- серьезно сказал Саша, -- а искать твоего будущего
родственника -- это что иголку в стогу сена...

-- Контору бы следовало организовать в России, -- едко заметил Никита.
-- Приходишь к подьячему... Отца, мол, взяли в такомто году, за что -- не
знаю, что присудили -- не ведаю, где он сейчас -- и предположить не могу. А
подьячий в шкафах пороется и все, что надо, сообщит... Удобно...

-- Вот что, сэры. Будем хлопотать вместе. Есть у меня один человек. К
нему путь короче, чем к Бестужеву, да и толку, я думаю, будет больше.
Алешка, расскажи поподробнее. Кто отец невесты?

-- Смоленский дворянин Георгий Зотов.

¶-10-§

Каждый новый правитель в России начинал свое царствование с амнистии
политических и уголовных преступников. Начала с этого и Елизавета. В ее
желании освободить пострадавших в прежнее царствование угадывалась не только
обязательная по этикету игра в либерализм, а живое человеческое чувство.
Среди огромного количества ссыльных находилось немало людей, которые
пострадали за верность ей, дочери Петра. И она помнила этих людей.

По осеннему бездорожью, по зимнему первопутку, по трактам Байкальскому,
Иркутскому, Тобольскому, Владимирскому... всех не перечислишь, потянулись
убогие кибитки и телеги. Назад... домой. Россия ждала свою опальную родню --
клейменую, пытаную, битую, а потом заживо похороненную в серебряных
рудниках, заводах, острогах и монастырях, где содержались они "в трудах
вечно и никуда не отлучно".

Старые доносы не считались больше заслугами, а расценивались теперь как
"непорядочные и противные указам поступки", но доносителей не наказывали,
разве что отставляли от должности, чтобы никуда не определять. Наверное,
каждый согласится, что эти "непорядочные поступки" заслуживают большей кары,
чем отставка с должности. Их бы туда, в Сибирь, на еще не остывшие и пока не
занятые нары! Но ведь если одни -- туда, другие -- оттуда, то всю Россию
надо с места поднять, не хватит ни дорог, ни кибиток, ни охраны, начнется
великая миграция народов -- вот что. Освободили пострадавших, и на том
спасибо.

Одним из первых вернулся в столицу прапорщик Семеновского полка Алексей
Шубин, попавший под розыск и прогнанный по этапу за любовную связь с
Елизаветой. Вернули из заточения князей Долгоруковых, Василия и Михаилу,
графу Мусину-Пушкину дозволили вернуться на жительство в Москву, детям
Волынского вернули конфискованное имущество отца. Вспомнили и об Антоне
Девьере, верном слуге Петра Великого. За безвинные страдания пожаловали его
прежним чином генерал-лейтенанта, графским достоинством и орденом Александра
Невского. А кто знает, безвинны ли его страдания, коли до сих пор жива в
народе молва, что поднес Девьер царице Екатерине яду в обсахаренной груше,
отчего и померла шведка в одночасье. Да теперь и не разберешь, прав иль
виновен. Да и надо ли? Все страдальцы.

Люди эти были близки ко двору, о них радела сама государыня.
Возвращение же людей малых чином и знатностью шло много медленнее. Не только
дальняя дорога и болезни мешали им вернуться в родные края. Должны были
амнистированные иметь усердных напоминателей, которые бы неустанно и
настойчиво, продираясь через бумажную волокиту, тупое равнодушие и леность
советников, сенаторов, президентов и вице-канцлеров, секретарей, асессоров и
прокуроров, щедро раздавая взятки, хлопотали бы о безвинных жертвах
бироновщины.

Темное было то время, смутное. Манштейн, даром что немец, русский
побоялся бы, да и не до того было, накропал в книжечку сочинение и сберег в
мемуарах для потомков страшную цифру -- двадцать тысяч человек упекла в
Сибирь Анна Иоанновна, а из них пять тысяч таких, которых и следу сыскать
нельзя.

Тайная канцелярия часто ссылала людей, не оставляя в своем архиве ни
строчки в объяснение, за что и когда был сослан подследственный. Особо
опасным или по личным мотивам неугодным преступникам меняли имя, и ехал
осужденный под кличкой, недоумевая, почему охранники зовут его Федоров, если
ок Петров. Иногда о перемене имени не предупреждали Тайную канцелярию, след
человека совсем терялся, и как бы рьяно и отважно не боролись за возвращение
ссыльного родственники, все их усилия были бесплодны. Одна надежда-если не
умер от тоски и болезней, то, услышав о великих переменах в государстве, сам
позаботится о своей судьбе.

Всего этого Белов не знал и только после встречи с Лядащевым понял,
какую непосильную задачу поставил перед собой, пообещав Алеше сыскать след
пропавшего Зотова.

К Сашиному удивлению, Лядащев с готовностью вызвался помочь. Он
удивился бы еще больше, если бы мог прочитать мысли Лядащева: "Поищем
выдуманного родственника... По доброй воле мальчишка лишнего слова не
скажет. Но если его рядом иметь да осторожно тянуть за ниточку, то, может, и
выведет меня он куда-нибудь... в нужное место".

-- Если этот твой родственник серьезным заговорщиком был, -- сказал
Лядащев, -- то, пожалуй, его нетрудно будет отыскать -- в каком-нибудь
остроге или монастыре. Но если он мелкая сошка, как говорится сбоку припека,
то долго в бумагах придется покопать.

-- Может, письмо написать на высочайшее имя?

-- Письмо надо написать. Его наверняка подпишут в утвердительном
смысле. Но надо найти сперва, откуда возвращать человека.

Встретились они через три дня.

-- Садись. --Лядащев указал на приставленную к окну кушетку. -- У меня
перестановка, всю мебель передвинул. Сплю теперь при открытом окне,
бессонница замучила. По ночам смрадом с Невы тянет, но все легче, чем в
духоте.

Перестановка произошла не только в комнате, но, казалось, и в самом
хозяине. Саша впервые увидел его без парика. Вместо золотистых, пышных
локонов -- короткая щетина черных волос, и от этого лицо его стало старше,
обозначились болезненная припухлость под глазами, запавшие виски, собранная
гармошкой кожа на лбу. Время от времени Лядащев быстрым плотным движением
приглаживал стриженые волосы, и жест этот, такой незнакомый, рождал мысли о
нездоровье и душевном смятении.

-- Ну, стало быть, как там наш Зотов? За этим пришел? Саша смущенно
кивнул.

-- Задал ты мне задачу, Белов. Бумаг в архиве до потолка. Обвинения
самые разные. Фамилию твоего родственника я пока не нашел. В тридцать
третьем году много дел было начато. Давай вместе будем думать -- от какой
печки плясать. Я тут кой-какие выписки сделал.

-- Вряд ли я смогу быть вам полезен, --сказал Саша поспешно, но
Лядащев, словно не услышав этих слов, принялся листать изящную книжицу.

-- Разговоры о делах царского дома, -- прочитал он вполголоса. -- Это
не то...

-- Да разве за это судят? -- удивился Саша. -- Об этом вся Россия
разговаривает. Это всех надо брать.

-- Всех и брали. Всех, на кого донос имели, -- задумчиво сказал
Лядащев, продолжая листать книжицу. -- Поинтересовался человек, чем великая
княжна больна да в какой дом великий князь гулять любит... Любопытство --
дело подсудное. Кнут и Сибирь.

-- А скажите, Василий Федорович, -- Саша поерзал на скрипучей кушетке,
не зная, как начать, -- вот вы разыскиваете по моей просьбе Георгия
Зотова... Я знаю, вас и другие просили о помощи и получали ее...

-- Откуда знаешь? -- насторожился Лядащев. -- Ягупов говорил. Так
вот... такая помощь -- ведь большая работа. Денег вы не берете. Взяток, я
имею в виду. "Барашка в бумажке"... И разговариваете так откровенно.

Саша окончательно смутился, покраснел и заметался взглядом. "Я идиот",
-- мелькнула у него короткая и ясная мысль.

-- Пока еще доноса на меня никто не настрочил, -- угрюмо сказал Лядащев
и подумал: "Надо же... как все на один лад устроены. На коленях стоят, руки
ломают -- помоги, узнай... А потом тебя же и обругают, трусы! И мальчишка
туда же... "- Он опять уткнулся в книжку. -- По расхождению в спорах
богословского характера не могли твоего Зотова привлечь?

-- Кто его знает? Может, и выступал где-нибудь за древнюю веру, -- с