делал в "Пражских беседах" между своей старой работой "Бытие и ничто" и
"Критикой диалектического разума". Настолько ясно, что мы позволим себе
привести весьма пространную выписку из текста этих бесед. "Существовала, -
говорит он, - еще одна проблема, мной не решенная. Я описывал это сознание,
которое проистекает из бытия и существование которого является некоторым
бытием меньшего рода, описывал его как обязанное бытию в своем проекте.
Основной проект человека - это всегда быть чем-нибудь, тогда как в
действительности мы никогда не являемся ничем в особенности - ни трусами, ни
смельчаками, ни писателями. Мы - завербованные, у которых преобладает то
трусость, то смелость, а иногда мы являемся и человеками-писателями. Когда я
описывал эту своего рода постоянную ошибку сознания, которое одержимо
стремится быть тем, чем оно не является, я не показывал причин, которые
приводят к тому, что сознание всегда выбирает причины, отличные от истины.
Через несколько лет, когда я перечитал эту книгу, я увидел, что эта
постоянная тяга сознания к бытию была ни чем иным, как неведомым для меня
описанием мира отчуждения. Ибо для человека этой диалектической и
изменяющейся реальности зависимость от бытия есть ни что иное, как
фундаментальная схема отчуждения. Быть отчужденным - это находиться под
законом другого и возвращаться к себе в качестве другого, чтобы командовать
собой. Это мне показало, что выбор бытия не является в своем исходном пункте
данностью, а имеет своим источником социальную обусловленность. Я тогда
увидел, что невозможно дать отчет о человеческой реальности с ее решениями,
ценностями, практикой, не погрузив ее снова в социальную среду, не
рассматривая ее в той фундаментальной реальности, которая заключается в том,
чтобы быть от мира сего, быть определенной своими потребностями и орудиями и
связью своих потребностей с потребностями и орудиями других, т.е. быть
определенной производственными отношениями. Я был, таким образом, приведен
за 10 лет от экзистенциализма к марксизму... Необходимо было передумать все
в свете марксизма. Поэтому я написал "Критику диалектического разума". Я не
потерял своей начальной точки зрения".
видеть в проявлениях "социальной материи", т.е. факта существования в
обществе сил и отношений, независимых от индивидов и их сознания40, только
внечеловеческую и таинственную силу, которая околдовывает людей и их
отношения и ткет вместе с ними нить фактической истории. А по сути дела он
лишь переводит этот элемент душевной жизни личности в условиях отчуждения в
способ объяснения истории, одевая его в понятия "орудия труда",
"производительные силы", "экономические производственные отношения",
"материальные потребности", "социальные структуры", "обусловленность" и т.д.
Но действительным содержанием этих понятий остается мифологическое
восприятие. Если мы - атеисты, как Сартр, и так же, как он, не принимаем
традиционных объективно-идеалистических и спиритуалистических представлений
о законах общественного развития, но сохраняем при этом моральную
настроенность "несчастного сознания", то единственным таким внечеловеческим
агентом истории будет, конечно, вещественная форма предметного человеческого
мира - является ли эта форма объектом потребности (в этом случае Сартр
рассматривает материальную зависимость в терминах редкости, нехватки,
отсутствия) или орудием, инструментом деятельности (здесь она
рассматривается Сартром в терминах инерции, противопоставляемой живому труду
и самодеятельной сознательности). Она становится демоном этого глубоко
христианского по своей сути сознания. С ней и отождествляется социальная
материя. Рассказываемая Сартром с этого момента история очень напоминает
притчу о "первородном грехе", тяготеющем над человеческим родом. Только
вместо греховного, но все же приятного проступка, из-за которого люди
заслужили вечное проклятье, здесь фигурируют малопривлекательные и
абстрактные порождения суровой философской фантазии - "обработанная
материя", "очеловеченные вещи", "другое" и т.д. И притча эта довольно
страшная, потому что, перекладывая ответственность на вещественные выражения
человеческой деятельности и ее мотивов, на сам факт общественно-предметной
активности человека, мы или признаем вечным и отчуждение, и раздавленность
человека, или превращаем реальные противодействующие моменты в утопию - в
идею царства непосредственно личных "человеческих отношений", которых в
действительности никогда не может быть без материально-производственной
деятельности человека, без все более развивающегося и усложняющегося
отношения человеческой истории к природе41. Экзистенциализм - и книга Сартра
это ясно доказывает - должен будет строить мифы до тех пор, пока
экономические отношения, как таковые, представляются ему ущербным суррогатом
общественных связей людей, появляющимся там, где люди не являются единой
"группой", слитой с какой-либо общей нравственной эмоцией.
развит объективный материалистический метод социального исследования, то
остается лишь переносить эмоциональные состояния личности, отделенной в
своем "подлинном" человеческом содержании от создаваемой природы, на
реальное строение самих объективных зависимостей этого созидания,
объективировать их в этом строении, а затем преподносить как теоретическое
понятие о том, что такое вообще "материальность", "социальная
обусловленность" и т.д. Материальные элементы исторического действия вообще
обнаруживаются Сартром лишь с той их стороны, с какой они создают
определенные культурно-психологические состояния индивидов, определенные
эмоциональные комплексы. А мы уже показывали, что содержанием этих
комплексов является восприятие всяких материальных зависимостей
исторического творчества как чего-то иррационального и внечеловеческого,
обладающего враждебными и колдовскими свойствами. Этим и объясняется, что
если марксизм под материалистическим характером исследований, обращающихся в
анализе человека к производству им предметов природы, понимает утверждение,
что это производство и есть производство и развитие человеческого
содержания, то Сартр видит "материализм" в рассказе о том, каким образом
"через социализированную материю и материальное отрицание как инертное
единство человек конституируется в качестве другого, чем человек"42.
причин, которые вытекают из логики "несчастного сознания" и по которым
отчуждением для Сартра является вообще существование материальных
зависимостей в структуре исторического действия).
образований в структуре сознания, всегда направленного, как выражаются
феноменологи, на бытие стремящегося к нему и являющегося всегда "сознанием
о...", и только (в этом смысле оно и определялось как второсортный род
бытия) в дальнейшем уже рассматривались абстрактные соотношения в этих
структурах, их динамика, течение феноменологической "логики" восприятия
(особенно в психологическом взаимодействии людей) и т.д., по отношению к
которым было достаточно учитывать бытие как нечто не являющееся сознанием,
как не-Я, "другое" (этим "другим" обозначались и внешние человеку предметы
культуры и просто другие люди). Отсюда характерное для феноменологии занятие
абстрактнейшими определениями отношений сознания и бытия, выступающего в
поле восприятия просто в виде "другого" и т.д. Теперь же Сартр, не
фиксировав бытие особо от сознания в социально-исторических категориях
содержательного анализа деятельности (а не феноменологического), хочет
просто опрокинуть свой мир "феноменов сознания" на действительность и
переписать те же элементы феноменологических образований восприятия
действительности под другим знаком, выведя их уже как бытие, создающее
социальную обусловленность и материальную зависимость индивида. Но вместо
реальной обусловленности мы будем тогда анализировать те же образования
сознания, только онтологически и абстрактно переодетые. До действительного
бытия мы так и не дойдем. Пересматривая теперь весь феноменологический мир с
точки зрения этой мнимой объективности, "онтологии", мы "по дороге",
естественно, опустим все содержательные связи людей, происходящий в них
обмен деятельностью. И остается, как это делает Сартр, погружать индивида (с
присущим ему способом организации живого труда) в социальную среду через
"другое" вообще - через "обработанную вещь" и "дискретную количественность
людей". Причем об "обработанной вещи" речь идет не в смысле ее содержания -
оно, как мы показывали, элиминируется, - а в смысле той формы человеческой
субъективности, в которую она одета, - это потребность в этой вещи,
"практический смысл", "значение" и т.п., и материальная взаимозависимость
людей оказывается просто зависимостью человека от своих потребностей,
объекты и орудия которых являются объектами и орудиями потребностей также и
других людей. Вот, например, как описывает Сартр различие между натуральным
продуктом и вступлением его в обмен. "Именно начиная с обмена, - пишет он, -
объективный запрос как момент свободной практики другого образует продукт
как другое"43. Но речь ведь должна идти об определенном типе самой
материальной организации, о том или ином содержании обмена деятельностью, а
не о существовании "другого" вообще, иначе мы должны будем считать всякий
обмен деятельностью и материальное отношение людей отчуждением, как это и
получается у Сартра.
доказательствах социальности человека, материальной обусловленности его
деятельности и фактического сознания (метафизические рассуждения о "другом"
и т.д.), вся эта головоломная и абстрактнейшая попытка ввести объективные
социальные отношения людей через "дискретную материальность" числа людей и
вещественность продуктов и орудий их труда возникает у Сартра потому, что, в
отличие от марксизма, под "материальным" в обществе он понимает орудия,
машины и прочие "инструменты" как вещи, а не определенное содержание
отношений людей и их общественно-человеческих сил, выраженное в форме
объективных предметов культуры. Но социальная материя, т.е. объективное
общественное бытие и объективные зависимости челoвеческой деятельности, -
это не вещи, а определенные содержательные отношения людей, оперирующих
вещами и обменивающихся таким образом своей деятельностью. В качестве
объективного общественного бытия (т.е. материальной обусловленности
человеческой деятельности) марксизм выделяет именно эти отношения. А то, что
эта социальная материя может принимать вид отношений вещей, присвоивших себе