бурное проявление горя, словно быстрая езда, очень мучительно. В наш век,
полагал Дикерт, надо и передвигаться, и страдать потихоньку. Разве
кто-нибудь слышал, чтобы старый человек хоть раз закричал?
на одно, то на другое кресло, и никак не мог решить, где им сесть. - Вот!
- остановился он вдруг перед картиной Матейки. - Вот! - воскликнул он и,
глядя в глаза Ельскому, принялся заговорщически кивать головой, потом
нервно развел руками. - И ничего, ничего, - огорчился он.
где в каждом углу произведения искусства и памятники нашей культуры, -
такой ребенок!
словно бы вдруг сообразив, что перед лицом такой катастрофы остальное не
имеет значения, даже сохранение ее в тайне.
человек на старости лет. И того в конце концов дети лишают.
Не беспокойся, - крикнул жене, - не стоит! - Но она не послушалась и
засеменила за пледом.
неожиданное брюзжанье. Но в то же самое время, опустив кончики губ, мягким
тоном покорно соглашался с тем, что иначе и быть не может. - Но жене ни
слова, молчок!
том, что жене его отлично было известно.
случается, все думаешь, это теория. А здесь, понимаете ли, оказывается, и
практика была. Нам представлялось, он только читал, знакомился. Как дошло
до того, что он и сам стал действовать? Всегда так с детьми.
письменным столиком с романом в руках.
нее, а на ту барышню.
тоже на практике такие были романы!
как-нибудь все устроить, но ncu жалуются и жалуются, ибо для них
возвращение сына из тюрьмы не перечеркнуло бы ни одного часа пребывания ею
там. И Ельский чувствовал, они ждут от него не тою, что он вернет им сына,
а того, что они получат сына таким, каким он был до прихода полиции.
для них спасение, а не только близкое окружение.
увертки, то недомолвки. Будто я полицейский комиссар.
города. Тоже мне крупная фигура!
обращается ко мне с таким упреком. Ничего подобного ни от кого я не слышал
в магистрате, пока был президентом. Все ко мне тогда относились как к отцу.
детей, господь бог рискует проиграть человека.
словно это была тога из верблюжьей шерсти.
которого теряешь.
они были так привязаны к Янеку.
был покрыт коростой. Два года болел.
коже не было, которое бы не болело. Ни спать, ни сесть, ни опереться обо
что. И все чесался, чесался. Вечно приходилось воевать с этими его руками.
Всегда ухитрялся одну освободить. И давай сдирать с себя кожу.
ужаса.
желудок, то малокровие, то легкие. И знаете что, - она скорее мужа просила
подтвердить ее слова, чем старалась привлечь внимание Ельского, - болезнь
для него была словно алкоголь. Весь покрывался красными пятнами, чего-то
требовал, метался, все хватал. А как выздоравливал, будто в сон
погружался. Только книжки, да и то над одной неделями просиживал. За то
время, что его брат прочитает, скажем, все произведения Словацкого, Ясь
едва успеет кончить "Кордиана".
"Конрада", а?
недоразумение. Так что Ельский промолчал.
его старости.
недовольство ие успело еще исчезнуть. - Его спасал всегда один предмет.
Сначала география, потом математика.
зато у одного слишком много. Тот сначала жаловался на него, ведь Янек
ничуть не походил на отличника, которых в школе любят, таким учение на
пользу и здоровью не вредит. А тут-нет. Оя забивался на последнюю парту,
мрачный, пытался решить проблемы, которых не понимал; а те, с которыми уже
разобрался, вызывали у него скуку. У доски мучил учителя, ибо то решал
задачу в два счета, перескакивал от одного действия к другому, да еще в
уме, а то часами бился над простой вещью, сомневаясь в самих принципах.
математике. Учитель потребовал, чтобы Янек соответствовал общему уровню:
"Класс должен быть более менее ровньм, а ваш сын всегда отвечает чересчур
умно". Он намучился, пока приноровился к средним ответам, без чего, как
дал ясно понять директор, нечего и мечтать об окончании школы.
срезался и срезался бы каждый год. И мне это тоже ясно дали понять в школе.
коллеги он знал, что молодой Дикерт обладал исключительными
математическими способностями.
Который уж год слышу одно и то же, и на семинаре он, мол, профессора
загоняет в угол, и в Варшаве, дескать, один он сумел найти общий язык с
парижским ученым, и какому-то старшему товарищу вьшравил-де докторскую
диссертацию, а у самого, - глаза старика гневно сверкали, - даже и степени
нет!
прибавил: - Коммунизм этот.
где Янек шастал. Из родительской гостиной он старался улизнуть, как только
мог поскорее, вставал из-за стола и шел к себе, если изредка и соглашался
отправиться к кому с визитом, то сидел все время молча. Говорят, однажды
он заявил отцу, что именно эти светские выходы и привели его к коммунизму.
его так". Но в конце концов должен же был кто-то открыть перед ним иной
мир, который притянул его к себе. Кто, где, когда? В гимназические годы он
жил, отгородившись ото всех, потому с такой доверчивостью и льнул к
университетским товарищам. Однажды заявил, что вся математика на стороне
коммунизма. Но потом уже на эту тему ни слова, то ли он ученых имел в
виду, то ли саму науку. Хотя этого и представить себе невозможно.