его умирающим с голоду и взяли к себе. Вот что я услышала. Я знала, что это
не может быть абсолютной правдой -- как ни мало мы сделали для Себастьяна,
по крайней мере его деньги ему пересылаются,-- но выехала, как только
смогла.
о нем было известно; он находился в лазарете при одной из миссий. По
сведениям консула, в Тунис он приехал в один прекрасный день в автобусе из
Алжира и хотел поступить в миссию медицинским братом. Отцы-миссионеры только
посмотрели да него и принять отказались. И тогда он начал пить. Он жил в
маленькой гостинице на краю арабского квартала. Я потом там была; это
небольшой бар, а наверху несколько номеров. Хозяин там грек. Во всем доме
пахнет горячим маслом, и чесноком, и перекисшим вином, и старой одеждой, и
там собираются мелкие торговцы-греки, играют в шашки и слушают радио. Там он
прожил больше месяца, пил греческую полынную водку, иногда уходил куда-то,
они не знали куда, потом возвращался и снова пил. Они боялись, как бы с ним
чего не случилось, и иногда незаметно ходили за ним следом, но он бывал
только в соборе или же нанимал автомобиль и ездил в монастырь за городом.
Его там любили. Его, как видите, по-прежнему любят, где бы и в каком бы
состоянии он ни находился. Это его свойство, оно всегда останется при нем.
Слышали бы вы, как о нем говорил хозяин гостиницы и все его домочадцы,
говорили со слезами на глазах; они, несомненно, грабили его, как только
могли, но при этом ухаживали за ним и старались, чтобы он обязательно
что-нибудь ел. Их это страшно пугало -- что он отказывался есть, что при
таких деньгах он был худ как щепка. Кое-кто из тамошних завсегдатаев забрел
в гостиницу, пока мы вели этот разговор на своеобразной разновидности
французского языка, и все повторяли на всевозможные лады одно и то же --
такой хороший господин, говорили они, больно было видеть, как он бедствует.
Они очень дурно отзывались о его родных, которые допустили его до подобного
состояния; у них, греков, такого не могло бы случиться, говорили они, и,
вероятно, были правы.
монастырь и разговаривала с отцом игуменом. Это суровый старый голландец,
пятьдесят лет проживший в Центральной Африке. Он рассказал мне то, что было
известно ему: как Себастьян в один прекрасный день появился в монастыре,
действительно с бородой и с чемоданом, и просился к ним в санитары.
"Намерение его было совершенно серьезно,-- подчеркнул игумен (Корделия
изобразила его гортанный выговор; у нее еще в детстве, как я вспомнил, был
дар подражания).-- На этот счет, пожалуйста, не питайте ни малейших
сомнений: он полностью в здравом уме, и намерения его совершенно серьезны".
Он хотел, чтобы его отправили в джунгли, куда-нибудь как можно дальше, к
первобытным племенам, к каннибалам. "У нас нет каннибалов",-- сказал отец
игумен. Тогда он сказал, хотя бы к пигмеям, или просто в какую-нибудь
дикарскую деревню над рекой, или к прокаженным -- к прокаженным лучше всего.
Игумен ответил: "Прокаженных у нас много, но они живут в наших лепрозориях
под наблюдением докторов и святых сестер. И там все благоустроено". Он
помолчал, подумал и сказал, что, пожалуй, прокаженные -- это не совсем то,
что ему нужно, а нет ли у них где-нибудь небольшой церкви над рекой -- ему
непременно хотелось, чтобы была река,-- где он мог бы присматривать за
порядком в отсутствие священника. Игумен ответил: "Да, такие церкви у нас
есть. Теперь расскажите мне о себе".-- "О, я ничего собой не представляю",--
сказал он. "Нам случается видеть людей со странностями,-- Корделия снова
обратилась к подражанию,-- он, безусловно, человек со странностями, но
намерение его было вполне серьезно". Отец игумен завел речь о послушничестве
и учении и заметил: "Вы не молоды. И не кажетесь сильным". Он ответил: "Да.
Я не хочу идти в учение. Не хочу делать ничего такого, что связано с
учением". И отец игумен сказал: "Мой друг, вам самому нужен миссионер",-- а
он ответил: "Да, это верно". И он велел ему уйти.
решил стать послушником и поступить в учение. "Но к несчастью,-- сказал отец
игумен,-- есть такие вещи, которые для человека, работающего в джунглях,
недопустимы. Одна из таких вещей -- пьянство. Это не худший из пороков и,
однако же, совершенно губительный, перечеркивающий все усилия. И я отослал
его". Тогда он стал приходить по два три раза в неделю, неизменно пьяный,
так что в конце концов игумен распорядился, чтобы привратник больше не
впускал его. Я сказала: "Боюсь, он причинил вам очень много беспокойства",--
но таких вещей они там, конечно, не понимают. Отец игумен просто ответил: "Я
не видел, чем я могу ему помочь, кроме молитвы". Он очень святой старец и
различает это в других.
прекрасный день они нашли Себастьяна у главных ворот без сознания. Он пришел
из города пешком -- обычно он нанимал автомобиль,-- упал и пролежал там всю
ночь. Сначала они подумали, что он просто опять пьян, но потом убедились,
что он очень болен, и положили его в лазарет, и он все это время был там.
старик с лысиной и с растрепанной бородой, но такой же милый, как раньше.
Его положили в отдельную комнату едва ли больше монашеской кельи, с
распятием на выбеленной стене и с железной кроватью. Сначала он почти не мог
говорить и нисколько не удивлялся моему появлению; потом удивился, но тогда
уже не хотел говорить; и только уже перед самым моим отъездом рассказал мне
обо всем, что с ним было. Почти все это касалось Курта, его немецкого друга.
Вы его видели и все знаете сами. Наверно, отвратительная личность, но
Себастьяну, из за того что он мог за ним ухаживать, было с ним хорошо. Он
рассказывал, что одно время даже совсем уже было перестал пить, пока они
жили вместе с Куртом. Курт болел, и у него была незаживающая рана. Себастьян
выходил его. Потом, когда Курт поправился, они поехали в Грецию. Знаете, как
в немцах иногда пробуждается чувство порядочности, когда они оказываются в
классической стране. Казалось, на Курта это подействовало. Себастьян
говорит, что в Афинах он почти приобрел облик человеческий. Но потом он
попал в тюрьму -- за что, я так толком и не поняла, как будто бы особой вины
его в этом не было--произошла какая-то драка с каким-то официальным лицом.
Как только он был интернирован, он попал в поле зрения германских властей. В
это время они как раз свозили немецких подданных со всего света, чтобы
сделать из них нацистов. Курт не хотел уезжать из Греции, но грекам он был
не нужен, и потому вместе с другими искателями приключений он прямо из
тюрьмы был под конвоем препровожден на пароход и отправлен на родину.
его все же нашел в каком-то провинциальном городке, облаченного в форму
штурмовика. Сначала он отказывался иметь с Себастьяном дело, изрыгал весь
набор официальных словес о возрождении фатерланда, о сыновнем долге перед
родиной, об обретении своего "я" в судьбах нации. Но это не пустило в нем
глубоких корней. Шесть лет с Себастьяном обучили его большему, чем один год
с Гитлером; в конце концов он от всего отказался, признал, что ненавидит
Германию и что хочет выбраться оттуда. Не знаю, насколько это была просто
тяга к легкой жизни, к праздности за Себастьянов счет, к теплым
средиземноморским купаниям, прибрежным кафе, вычищенной обуви по утрам.
Себастьян говорит, что этим все не исчерпывалось, что в Афинах Курт уже
начал становиться человеком. Может быть, он и прав. Как бы то ни было, он
решил сделать попытку вырваться. Но у него ничего не вышло. У него всегда,
по словам Себастьяна, все кончалось плохо, что бы он ни затеял. Его поймали
и посадили в концентрационный лагерь. Себастьяну не удалось поехать за ним,
он не получал от него никаких известий и не мог даже узнать, в каком лагере
он находится; так он провел в Германии еще почти год, опять много пил и
однажды, будучи сильно пьян, услышал от собутыльника, который, как
оказалось, только что приехал из того же лагеря, куда заключили Курта, что
Курт в первую же неделю повесился в своем бараке.
счастливо жил прежде, и понемногу перебирался по побережью из города в
город, покуда однажды, в период протрезвления -- запои у него бывают теперь
почти через равные промежутки времени,-- ему не пришла мысль податься к
дикарям. И вот он обратился в монастырь.
слишком слаб, чтобы вступать в пререкания. Когда я уезжала, он был настроен
вполне счастливо. Ему, разумеется, никогда не удастся поехать в джунгли или
вступить в орден, но отец игумен возьмет его под свое покровительство. У них
возникла мысль сделать его, так сказать, помощником привратника; в божьих
домах всегда есть разные странные служители, люди, не сумевшие
приспособиться ни к монастырской, ни к светской жизни. Я и сама, вероятно,
отношусь к их числу. Но так как я не пью, меня легче использовать.
над плотиной в конце последнего и самого маленького пруда; внизу под нами
высоко стоящие воды с шумом низвергались в реку. Дальше дорожка делала
поворот и вела обратно к дому Мы остановились у парапета, глядя на темную
воду.
этого моста и утонула.
познакомились.
не любила его так, как любим мы.
было прошедшего времени.
конец?
таких, как он, и верю, что они очень близки и милы богу. Он так и будет
Акунин Борис
Роллинс Джеймс
Сертаков Виталий
Лондон Джек
Лукьяненко Сергей
Смит Кордвейнер