вечерам ужин простой и общество браконьера и говоруна Акима Филипповича
Акиньшина.
шестидесятым) удивительным проснувшийся в Остякове (послe первого сборника
со стихами не только о Москве и Ильиче, но и о газете "Юманите" и острове
свободы - Кубе) русский дух, тяга к земле, воде, к старинным обрядам,
церковным праздникам и мужицким разговорам. В самом деле.
прочитал. Хотя и не он один. Рукопись пролистал вначале Василий Иванович
Кухарев, правда, никаких карандашных помет или закладок не оставил, пробежал
глазами, вызвал Смолера и вручил ему папку со следующим напутствием:
сыровато, возьми, поработай с материалом и автором.
года мук за рабочим столом. И каков вердикт, каков тон, какие слова -
"сыровато", -материал",- бюрократ, тля номенклатурная...
Гаврилович на Кухарева, а уж на Смолера и подавно. Если невмоготу,
пожалуйста - на прием к Борису Тимофеевичу Владыко ногами топать и по столу
стучать. Это он, наш добрый знакомый, и знать не зная о таком певце красот
Черемховского района, как Егор Остяков, однако, заказал ему, Остякову, быть.
Тимофеевич. Борис Тимофеевич, товарищ Владыко, последние года три жил мечтой
напоить города промышленного Южбасса, все думал, все прикидывал в
государственной своей голове, как сезонные перепады сделать круглогодичным
полноводьем, как сдержать весенний, все смывающий паводок и с глаз долой
убрать неопрятные камни, островками желтеющие среди задумчивых осенних луж.
Как сделать реку поистине могучей и величавой с апреля по октябрь. А
перекрыть, советовали люди, параллельно с начальством думавшие о пользе
народной, как раз у Бычьего Горла, у Синих Камней воздвигнуть плотину,
гидротехническое сооружение и с высоты прогресса научно управлять явлениями
природы.
уверяли патриоты и специалисты, а уж города, уж города (индустрия тяжелая и
очень тяжелая, химическая, но жизненно необходимая) так просто дух
переведут, плечи расправят, ни избытка, ни дефицита - достаток ни потопов,
ни перебоев, одно лишь (разумное, конечно, и рачительное) обливание,
плескание, водные процедуры - Иван Купала в каждом доме и в любое время дня
и ночи.
бедных, тощих, полезных обществу минеролов не содержащих, красотой своей
красотой своей субъективно и самодовольно кичащихся. В самом деле
ерундовская, если уж так разобраться, площадь затопления, и двухсот тысяч не
будет, две копеечные монеты на карте области, вот здесь если решкой вверх,
то под орлом сущая чепуха - лес да пара деревень, какое-то Шестопалово,
Илиндеево да еще Землянухино, а вот малюсенькие Дачи, на карте не видно, но
они за краем, то есть на берегу.
ухмылялись вслед молодцам с теодолитами:
иначе как нефть.
московским институтом и утверждаться будет осенью, не позднее
сентября-октября, как только биологи ЮжГУ веско и неопровержимо докажут, что
заявления о необходимости сохранения этого уголка дикой природы, а уж
Шестопаловского заповедника, национального парка тем более,- ни на чем не
основанные, ничем не подкрепленные узковедомственные амбиции, а что до
реликтовой, на всю страну безответственно разрекламированной илиндеевской
липовой рощи, то нет ее уже, можно считать, неизлечимо больна, фактически
уже погибла, шелушится кора, корни гниют, биоценоз, геоцентризм, круговорот
жизни, короче, вырубить ее скорее и залить холодной водой.
(Шестопалово там, Землянухино, Гусяты Старые и так далее), дабы поскорее
забылось прежнее бездоказательное, бездумное славословие ("жемчужина
среднего течения"), в начале года в конфиденциальной беседе с
представителями прессы и печати просил Борис Тимофеевич уже считать
вышедшими из употребления.
Смолера и склочный характер Остякова, сообщать не стал ни тому, ни другому.
Просто счел материал сырым и попросил "подработать".
принялся читать, изредка вставляя запятые. Одолев страниц пятьдесят, Гарри
Аркадьевич встал, открыл шкафчик, налил себе рюмочку (больше до обеда ни-ни)
азербайджанского коньяка южносибирского розлива, хлопнул, поглядел в окно,
снял с полки зеленые тома Даля, положил и справа, и слева, и перед собой,
высморкался и начал сначала.
слово "балакирь", поставил рядом вопросительный знак, еще раз прочел
объяснение с ятями и сверху круглым почерком написал правильный вариант:
"балакарь". Трудился Смолер никак не меньше недели, все "сырое" в
"материале" отметил, а в половине случаев не счел за труд, подыскал разумную
замену. Но благодарности от Остякова не дождался.
Аркадьевич и такт известный проявил, и деликатность, начал с похвал, с
комплиментов, к недостаткам подвел плавно, с сожалениями, и вообще в течение
всей беседы вопреки обыкновению ни разу не употребил сакраментального своего
обращения "старик".
редактором о заглавии и о сибирских диалектах. Остяков просто обомлел, когда
открылась его взору исчерканная карандашом первая страница, потом вторая,
третья. Гаврилыч умолк и лишь угрюмо (все угрюмее и угрюмее) глядел на
курчавый лоб Гарри Аркадьевича, который, ощущая опасность всем организмом, в
правоте своей тем не менее не усомнился ни на мгновение.
собственной земле сидит какой-то картавый в нерусском костюме, в сорочке
нейлоновой заграничной и с убежденностью сатанинской долдонит, будто
младенчик Побирухи пересемывать не моги, а только пересемени, равно и
Дмитрий-Волга права быть ерником не имеет, ибо не вор, не бродяга, а всего
лишь злой на язык человек, что же касается слова "гоношиться", которое
попадается через страницу, то в смысле "беспокоиться" его употреблять просто
никак невозможно".
отставил стул и двинулся к двери. Истинный крест, просто хлопнуть хотел,
хряснуть. треснуть, да увидел статуэтку на шкафу, ну и сорвался, взял
заморского рыцаря за талию и швырнул, целя в ненавистный лоб, да паскуда
редактор, слизняк, ловкач такой, увернулся.
потрохами продавшегося" (опять прямая речь), правды, то есть смены
редактора, не добившись. Кстати, забавно, но сам Гарри Аркадьевич всячески
отрицал свою принадлежность к семитскому племени, с горячностью недостойной
утверждая, будто бы он по крови белорус и фамилия его не Смолер, а Смоляр.
нас от волшебного (magical), невероятного (mystery) путешествия (tour) из
Южносибирска в Москву. Но, с другой стороны, следуя правде жизни, и не
только ей одной, могли ли мы из одного лишь природного отвращения к тьме
низких истин не объяснить генезиса той ненависти, той ничем вроде бы не
оправданной готовности к шумному скандалу, с коей взирал Егор Гаврилович на
приближающегося к нему Лысого, даже не на него самого, а на грудь
страдальца, на майку с самодельным трафаретом и надписью "John Lennon".
появления (справедливости так и не добившегося) поэта (прозаика?), мастера
слова в купейном, стремительно мчащемся на запад вагоне. Довольно.
какие чувства в нем возбуждает шсстопаловская муза, когда глядит поэт в
спину молодого человека, как мы помним, проворно выскочившего вслед за
Винтом в коридор.
кстати, узнаем беспокойного пассажира, полчаса назад без спроса заглянувшего
в служебное купе справиться о длительности стоянки в городе Барабинске.
самодовольства рожу, все же должны, непременно еще раз должны отметить,-
пьян был бандит, как сапожник, как слесарь, как киномеханик, как весь
поселок Южный в субботу вечером, и тем, конечно, достойнее восхищения и
удивления все его сегодняшние подвиги.
расположения духа терять не собираясь.
в Москву еду, понял, дембельнулся и еду поступать. А служил в особых частях.
- добавил неожиданно с новой интонацией в голосе. - Слыхал?
слабости сердечной мышцы.
хвастовства,- в Москву еду поступать, ну, там девушки, столица, сам
понимаешь, приодеться хочется.