читателя, то многие могут подумать, что я тебя разоблачаю. Но это величайшее
заблуждение. В сущности, я люблю Абесаломона Нартовича, может быть и
несколько странною любовью, но люблю.
аморальности или, вернее, доморальности. Писатель неизменно испытывает
приступ нежности, встречая в жизни своеобразную натуру. По-видимому,
стремление к своеобразию -- в природе художественного творчества, иначе это
преклонение перед своеобразием ничем объяснить невозможно. Некоторая
доморальность заключается в том, что писателю в момент встречи со
своеобразной натурой практически все равно, какое это своеобразие -- высокое
или низкое. Но нравственное чувство писателя заключается в том, что он со
всей доступной ему точностью передает истинные черты своеобразной натуры, не
стараясь низкое выдать за высокое или, наоборот, высокое за низкое. И чем
своеобразнее своеобразное, тем сильнее его любит писатель. Тут, видимо,
сказывается еще неосознанная благодарность за облегчение работы. То есть чем
меньше приходится привносить, чтобы сделать образ законченное, тем
благодарней ему писатель за близость натуры к собственному идеалу.
заключается именно в этом причудливом сочетании, и у писателя чешутся руки
обязательно сохранить его.
уродов, скорбел. Уверяю, что, описывая Ноздрева, Плюшкина, Собакевича,
Гоголь испытывал самую высокую творческую и человеческую радость. Конечно,
очнувшись и увидев, что он создал парад уродов, он несколько опешил и
растерялся. Но, создавая их, он испытывал только радость.
с места сюжет. Итак, мы все еще стоим на обочине дороги, теперь уже в
обществе, Абесаломона Нартовича, и продолжаем обсуждать достоинства и
недостатки близлежащих ресторанов. Кстати, строительству этих ресторанов
Абесаломон Нартович уделял особенно большое внимание, когда был у власти.
Ему мы обязаны рестораном в Эшерском ущелье, где в самый жаркий день царит
влажная прохлада, ему мы обязаны рестораном на развалинах старой крепости,
на вершине мухусской горы и многими другими. Он не только способствовал
строительству этих ресторанов, но и заботился о том, чтобы они снабжались
картинами местных художников.
Нартович поглядывал на проезжающие машины, и под его взглядом некоторые из
них Притормаживали, он здоровался с сидящими за рулем и небрежным движением
руки отправлял их дальше, показывая, что в сложившихся обстоятельствах люди,
сидящие именно в этих машинах, ему не нужны.
потерявшим власть кумиром, чем тот, что сразу же начинает ему хамить. В
первом все-таки проявляется некоторое чувство ответственности за Свое
прошлое рабство, ему как бы стыдно сразу переходить в новое состояние, он
как бы чувствует, что сам этого не заслужил еще. Тогда как второй, хамством
мстя за свое прошлое раболепство, выявляет готовность раболепствовать перед
новым кумиром.
гениальной догадке оказался именно тот человек, который повез нас в деревню.
Сначала он вышел из машины и познакомился со всеми. Потом, услышав наши
обсуждения достоинств и недостатков окрестных ресторанов, внес свое
предложение.
деревне ждет родственник, у которого мы посидим лучше, чем в любом
ресторане. Поехали?
возьмем фейхоа.
санатории, болеет какой-то болезнью, от которой помогает фейхоа. А при
институте Абесаломона Нартовича есть хороший фруктовый сад, где среди прочих
экзотических насаждений растут и деревца фейхоа. (Семейство миртовых,
кисло-сладкие, продолговатые плоды, зеленого или желтого цвета, если вам это
так важно знать.)
Наконец наша компания окончательно утряслась, и для любителей точности мы
теперь можем пересчитать, сколько нас было человек. Я со своим другом,
которому помог выйти из тюрьмы, и его приятелем -- трое. Кстати, мой друг
при виде такого большого в прошлом начальника, как Абесаломон Нартович,
совсем скис. За весь день он и пару слов не промолвил. По-видимому, кроме
всех остальных прелестей тюрьма еще развивает в человеке комплекс
несовместимости с начальством. Может, я напрасно ввел его в это
повествование? Он -- герой совсем другой вещи. Хотя нет -- в конце он
понадобится.
забудете шофера Абесаломона Нартовича. А что я говорил с самого начала? Я
говорил, нас было человек восемь. Некоторые могут подумать, что я потом все
это подстроил, чтобы похвастаться неизвестно чем. Нет, конечно. С точки
зрения литературного правдоподобия было бы правильней, если бы я немного
ошибся.
цитрусовой плантации, остановились у двухэтажного дома под сенью лавровых и
камфаровых деревьев.
приемную, где за столом сидела молодая секретарша, и вошли в кабинет
Абесаломона Нартовича. Он уселся за свой стол, усадил нас на многочисленные
стулья, стоявшие у стен кабинета, и, придав лицу руководящее выражение,
нажал на кнопку звонка.
застенчивую иронию, неизвестно к кому обращенную. Возможно, к самому
Абесаломону Нартовичу. Если это так, мы можем только воскликнуть: "О, время,
время!" Дело в том, что еще в недалеком прошлом, на вершине своей карьеры,
Абесаломон Нартович славился как легендарный любовник. По слухам (врагов?
или сторонников?), ему нередко приходилось прерывать заседания совета
министров (местного, конечно) и удаляться с очередной фавориткой в особую
комнату, а притихшие министры пережидали приступ любовного кейфа как
неотвратимое и грозное явление природы или эпилептический припадок.
улыбкой, в то же время смущенно поеживаясь, сиротливо приподымая плечико и
даже как бы слегка отстраняясь, словно предугадывая непристойные предложения
и выражая своим телесным обликом не совсем поддую готовность выполнить их.
Сквозь эти многообразные чувственные маски тихо, но настойчиво проступала
тайная наглость юной женщины, помнящей о своей внеслужебной власти над
несколько аляповато молодящимся боссом. Во всяком случае, так мне
показалось.
-- излишне строгим голосом приказал Абесаломон Нартович, как мне показалось,
чтобы перекрыть впечатление от ее тайной наглости.
вынул из стола экземпляр своей книги "Певчие птицы Абхазии" и, надписав ее
космонавту, стал рассказывать о некоторых достоинствах этих птиц. Я все
ждал, что он скажет, когда дойдет до попугая, но до попугая он не дошел,
потому что вернулась секретарша с двумя вазами, наполненными яблоками,
грушами и виноградом.
винограда были водружены на стол. Абесаломон Нартович прервал свой рассказ
и, захлопнув книгу, вручил ее космонавту. Тот с таким видом прижал ее к
груди, словно давал клятву в следующий же свой космический полет забрать ее
с собой.
великолепного космонавта. Взгляд этот выражал почти обрядовую готовность
жрицы по первому же знаку своего идола тут же, не сходя с места, сорвать с
себя все одежды. Взгляд этот почти всех смутил, в том числе и Абесаломона
Нартовича. Я говорю почти, потому что космонавта этот взгляд не смутил. Не
поняв ее призыва, он мельком посмотрел на нее с высоты своего отличного
роста далеким, стерильным галактическим взглядом.
еще стараясь подчеркнуть свой полный контроль над происходящим.
и сверкающими зубами сделал мощный образцовый надкус.
торжественно, -- прохладительный напиток собственного рецепта... Надюша,
принеси стаканы.
выражение иронии на ее лице приобрело абсолютно универсальный характер,
охватывающий всех находящихся в кабинете. Она повернулась и, откровенно
смеясь над нами своими покачивающимися бедрами, вышла из кабинета.
Абесаломон Нартович несколько удрученно посмотрел ей вслед, а потом взглянул
на нас, как бы призывая не придавать слишком большого значения ее насмешливо
покачивающимся бедрам. Не без некоторого уныния мы согласились проглотить
это оскорбление.
в могилу, -- сказал Абесаломон Нартович, -- я в меру своих скромных сил
пытаюсь создать равноценный напиток.
делом? Все же могучая широта натуры Абесаломона Нартовича оставляла надежду,
что и делам своего института он не совсем чужд.
Шилова Юлия
Херберт Фрэнк
Контровский Владимир
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Никитин Юрий