стоит и смотрит на меня. Я ведь его не видела с прошлой ночи, а он
мальчика не видел, и я ему говорю: "Зайдите, посмотрите на него", - а он
поглядел на меня и говорит, все оттуда же, из-за двери; "Я пришел уз-
нать, когда вы хотите с ним увидеться", - я говорю: "С кем?" - а он го-
ворит: "Им, наверно, придется послать с ним помощника шерифа, но я сумею
уговорить Кеннеди, чтобы он его отпустил", - я говорю: "Кого? - он гово-
рит: "Лукаса Берча", - я говорю: "Да", - а он говорит: "Сегодня вечером?
Вас устроит? - и я сказала: "Да", - и он ушел. Постоял там, а потом
ушел. - Она плачет, и Хайтауэр смотрит на нее с тем отчаянием, которое
охватывает мужчину при виде женских слез. Она сидит выпрямившись, держа
ребенка у груди, и плачет - не громко и не горько, но с терпеливым и
безнадежным смирением, не пряча лица. - А вы меня пытаете, сказала ли я
"нет", а я уже сказала "нет", а вы все пытаете, а он уже ушел. И я его
больше не увижу.
мается и, положив руку на ее склоненную голову, думает Слава Богу, Боже,
помоги мне. Слава Богу. Боже, помоги.
Он не знал, что она существует, и теперь, поняв, куда она ведет, в лико-
вании своем воспринимает это как добрый знак. Он верит Лине, но хочет
получить подтверждение ее словам - просто ради удовольствия еще раз это
услышать. Когда он приходит на фабрику, времени только четыре часа. Он
наводит справки в конторе.
годня утром уволился.
и сказал, что увольняется. Никаких объяснений. Вечно с ними так, с дере-
венскими.
чины славные и женщины. - Он выходит из конторы. Дорога в город ведет
мимо строгального цеха, где работал Байрон. Он знаком с мастером Муни.
Остановившись рядом с ним, он говорит. - Я слышал, Байрон Банч у вас
больше не работает?
шает; люди в комбинезонах наблюдают за потрепанным, странно сложенным,
малознакомым господином, который разглядывает с восторженным любо-
пытством стены, доски, загадочные механизмы, чье устройство и назначение
он не способен понять и даже заучить. - Если он вам нужен, - продолжает
Муни, - я думаю, вы найдете его в городе, в суде.
вынести обвинение убийце.
человек. Всего хорошего, всего хорошего, джентльмены. Всего вам хороше-
го. - Он идет дальше, и люди в комбинезонах смотрят ему вслед. Руки он
сцепил за спиной. Он шагает, спокойно и грустно размышляя: "Бедняга.
Бедный малый. Нет и не может быть оправдания человеку, отнимающему у
другого жизнь, и меньше всего - должностному лицу, доверенному слуге
своих сограждан. И если на это всенародно уполномочивают слугу закона,
который знает, что его жертва - называйте эту жертву как угодно - ему
зла не причиняла, чего же ждать тогда от обыкновенного человека, который
убежден, что его жертва причинила ему зло". Он идет уже по своей улице.
Вскоре показывается забор, вывеска; затем среди густой августовской
листвы - дом. "Итак, он отбыл, не зайдя ко мне попрощаться. После всего,
что он для меня сделал. Принес мне. Да: дал, вернул мне. Можно подумать,
что и это было припасено для меня. Но теперь уж, наверно, - все".
шерифом до полудня, - шериф все утро будет на заседании суда. "Вам при-
дется подождать", - сказали ему.
тиком, обращенным к южной стороне площади. Над узкой, вымощенной плитами
галереей поднимались к сводам каменные колонны со следами многих непогод
и жующих табак поколений. Под ними, размеренно и неутомимо, с бесцельной
сосредоточенностью, напоминая монахов на монастырском дворе, прохажива-
лись (а среди них стояли неподвижно или что-то цедили друг другу сквозь
зубы сравнительно молодые мужчины, горожане - частью знакомые Байрону
конторщики, адвокаты и даже торговцы, вдруг сделавшиеся похожими благо-
даря одинаковому выражению властности в облике, как у полицейских в
штатском, которых не очень заботит, высовывается из-под штатского поли-
цейский или нет) деревенские в комбинезонах и, тихо беседуя между собой
о деньгах и урожае, тихо поглядывали наверх, где суд присяжных при зак-
рытых дверях готовился отнять жизнь у человека, которого мало кто из них
видел и знал в лицо, - за то, что он отнял жизнь у женщины, которую еще
того меньше знали и видели. На площади выстроились повозки и запыленные
машины, привезшие их в город, а по улицам и магазинам бродили стайками
приехавшие с ними жены и дочери - медленно и тоже бесцельно, как скот
или облака. Байрон стоял там довольно долго, не шевелясь, ни к чему не
прислонясь - и хотя он прожил в городе семь лет, имя и лицо этого щупло-
го человека были знакомы деревенским еще меньше, чем имя и лицо убийцы
или убитой.
будь неделю назад он чувствовал бы себя по-другому. Тогда он не стоял бы
здесь, где всякий может увидеть его и, чего доброго, узнать: Байрон Банч
- пожал, чего не сеял, хлопотал о чужой девке, пока ее милый добывал ты-
сячу долларов. И ничего за это не получил. Байрон Банч - охранял ее доб-
рое имя, когда она выкинула это доброе имя на помойку, помогал родить
пригульного ребенка в тишине и покое, взял на себя все расходы, и за это
ему позволили послушать детский крик. Не получил ничего, кроме разреше-
ния привести к ней обратно другого мужчину, когда он выколотит свою ты-
сячу, и Байрон станет не нужен. Байрон Банч. "Теперь я могу уехать", -
подумал он. Он начал глубоко дышать. Он чувствовал, что дышит глубоко,
словно каждый раз тело пугалось, что при следующем вдохе оно не доберет
воздуха, и случится что-то ужасное, и что в любой миг он может взглянуть
на свою грудь - дышит ли - и не увидит никакого движения, как в динамит-
ном патроне, когда он только начинает, напрягается для вот Вот ВОТ, а
форма, наружность палочки не меняется; что прохожие, глядя на него, не
замечают перемены: щуплый человек, на котором не задержишь взгляда, а
взглянув, никогда не поверишь, что он мог сделать столько, сколько сде-
лал, и чувствовать столько, сколько чувствовал; который верил, что там,
на фабрике, в субботу после отбоя, когда он один, у него не будет случая
причинить себе горе.
гать в такт: "Мне надо куда-то уехать". Это поможет ему идти. Он все еще
повторял эти слова, когда подошел к пансиону. Окно его комнаты выходило
на улицу. Еще не осознав, что он смотрит в ту сторону, он уже отвел
взгляд. "Еще увижу, как кто-нибудь читает или курит в окне", - подумал
он. Он вошел в коридор. После солнечного утра глаза ничего не видели. Он
чувствовал запах влажного линолеума, мыла. "Все еще понедельник, - поду-
мал он. - Я уж и забыл. Может, это - следующий понедельник. По всему по-
хоже, что так". Он не дал знать о себе голосом. Глаза понемногу привыкли
к темноте. Послышались шлепки швабры, то ли в конце коридора, то ли на
кухне. Затем в прямоугольнике света - задней двери, тоже открытой, - по-
казалась наклоненная голова миссис Бирд, а затем, силуэтом, вся фигура,
двигавшаяся по направлению к нему.
жизни разве что на это ведро наберется, не постарается быть..." Опять он
не смог придумать слово, которое Хайтауэр наверняка бы знал и произнес,
не задумавшись. "Видно, я без него не только сделать ничего не могу - я
и думать не могу без его помощи". - Я... - сказал он. И стоял там, не в
силах даже объяснить, что пришел попрощаться. "Может, и нет, - размышлял
он. - Когда человек прожил в комнате семь лет, его не выселяют в один
день. Только вряд ли это помешает ей сдать комнату другому". - Я, кажет-
ся, задолжал вам за комнату, - сказал он.
что недоброжелательное.
селились на лето в палатку. - Она смотрела на него. И наконец сказала.
Она преподнесла это мягко и деликатно - в меру возможности. - Мне уже
заплатили за эту комнату.
на чистую, застланную линолеумом лестницу, истертую в числе прочих и его
ногами. Три года назад, когда настелили новый линолеум, он первым из
жильцов поднялся по ней наверх. - Да, - сказал он. - Тогда мне, пожалуй,
надо...
у меня в комнате. Но если хотите, можете сами подняться и посмотреть.
хватает на вас терпения. Даже в шалопутстве меры не знаете. А мера-то,
по правде сказать, - наперсток. И, думаю, не приспособь вы какую-нибудь
женщину себе на подмогу, вас бы всех до единого мальцами десятилетними
уволокли бы в рай.
Контровский Владимир
Никитин Юрий
Бажанов Олег
Емилина Ника
Лондон Джек
Шилова Юлия