но он продолжал как ни в чем не бывало.
- Он вознесся, но не на крыльях, это не были крылья ни
ангелов, ни демонов. Он поднялся на конце веревки, той
самой, на которой вы видели его в саду, петля захлестнула
его шею в тот миг, когда он высунулся из окна. Вы помните
Уилсона, слугу, человека исполинской силы, а ведь Уинд почти
ничего не весил. Разве не послали Уилсона за брошюрой
этажом выше, в комнату, полную тюков и веревок? Видели вы
Уилсона с того дня? Смею думать, что нет.
- Вы хотите сказать, - проговорил секретарь, - что Уилсон
выдернул его из окна, как форель на удочке?
- Да, - ответил священник, - и спустил его через другое
окно вниз, в парк, где третий сообщник вздернул его на
дерево. Вспомните, что переулок всегда пуст, вспомните, что
стена напротив глухая, вспомните, что все было кончено через
пять минут после того, как ирландец подал сигнал выстрелом.
В этом деле, как вы поняли, участвовали трое. Интересно,
можете ли вы догадаться, кто они?
Троица во все глаза глядела на квадрат окна и на глухую
белую стену за ним, и никто не отозвался.
- Кстати, - продолжал отец Браун, - не думайте, что я
осуждаю вас за ваши сверхъестественные выводы. Причина,
собственно, очень проста. Вы все клялись, что вы
твердокаменные материалисты, а, в сущности говоря, вы все
балансируете на грани веры - вы готовы поверить почти во что
угодно. В наше время тысячи людей балансируют так, но
находиться постоянно на этой острой грани очень неудобно.
Вы не обретете покоя, пока во что-нибудь не уверуете.
Потому-то мистер Вэндем прошелся по новым религиям частым
гребнем, мистер Олбойн прибегает к Священному писанию, строя
свою новую религию, а мистер Феннер ворчит на того самого
бога, которого отрицает. Вот в этом-то и есть ваша
двойственность. Верить в сверхъестественное естественно и,
наоборот, неестественно признавать лишь естественные
явления. Но хотя понадобился лишь легкий толчок, чтобы
склонить вас к признанию сверхъестественного, на самом-то
деле эти явления были самыми естественными. И не просто
естественными, а прямо-таки неестественно естественными.
Мне думается, проще истории не придумаешь.
Феннер засмеялся, потом нахмурился.
- Одного не понимаю, - сказал он. - Если это был Уилсон,
то как получилось, что Уинд держал при себе такого человека?
Как получилось, что его убил тот, кто был у него на глазах
ежедневно, несколько лет подряд? Ведь он славился умением
судить о людях.
Отец Браун стукнул о пол зонтиком со страстью, какую
редко выказывал.
- Вот именно, - сказал он почти свирепо, - за это его и
убили. Его убили именно за это! Его убили за то, что он
судил о людях, вернее, судил людей.
Трое в недоумении уставились на него, а он продолжал, как
будто их здесь не было.
- Что такое человек, чтобы ему судить других? - спросил
он. - В один прекрасный день перед Уиндом предстали трое
бродяг, и он быстро, не задумываясь, распорядился их
судьбами, распихав их направо и налево, как будто ради них
не стоило утруждать себя вежливостью, не стоило добиваться
их доверия, незачем было предоставлять им самим выбирать
себе друзей. И вот за двадцать лет не иссякло их
негодование, родившееся в ту минуту, когда он оскорбил их,
дерзнув разгадать с одного взгляда.
- Ага, - пробормотал секретарь, - понимаю... И еще я
понимаю, откуда вы понимаете... всякие разные вещи.
- Будь я проклят, если я что-нибудь понимаю, - пылко
воскликнул неугомонный джентльмен с Запада. - Ваш Уилсон
просто-напросто жестокий убийца, повесивший своего
благодетеля. В моей морали, религия это или не религия, нет
места кровожадному злодею.
- Да, он кровожадный злодей, - спокойно заметил Феннер.
- Я его не защищаю, но, наверное, дело отца Брауна молиться
за всех, даже за такого, как...
- Да, - подтвердил Браун, - мое дело молиться за всех,
даже за такого, как Уоррен Уинд.
--------------------------------------------------------------
1) - Сапфира - жена одного из членов первохристианской
Г.К. Честертон
Злой рок семьи Дарнуэй
Перевод Н. Санникова
Два художника-пейзажиста стояли и смотрели на морской
пейзаж, и на обоих он производил сильное впечатление, хотя
воспринимали они его по-разному. Одному из них, входящему в
славу художнику из Лондона, пейзаж был вовсе не знаком и
казался странным. Другой - местный художник,
пользовавшийся, однако, не только местной известностью, -
давно знал его и, может быть, именно поэтому тоже ему
дивился.
Если говорить о колорите и очертаниях - а именно это
занимало обоих художников, - то видели они полосу песка, а
над ней полосу предзакатного неба, которое все окрашивало в
мрачные тона: мертвенно-зеленый, свинцовый, коричневый и
густо- желтый, в этом освещении, впрочем, не тусклый, а
скорее таинственный - более таинственный, чем золото.
Только в одном месте нарушались ровные линии: одинокое
длинное здание вклинивалось в песчаный берег и подступало к
морю, так близко, что бурьян и камыш, окаймлявшие дом, почти
сливались с протянувшейся вдоль воды полосой водорослей. У
дома этого была одна странная особенность - верхняя его
часть, наполовину разрушенная, зияла пустыми окнами и,
словно черный остов, вырисовывалась на темном вечернем небе,
а в нижнем этаже почти все окна были заложены кирпичами - их
контуры чуть намечались в сумеречном свете. Но одно окно
было самым настоящим окном, и - удивительное дело - в нем
даже светился огонек.
- Ну, скажите на милость, кто может жить в этих
развалинах? - воскликнул лондонец, рослый, богемного вида
молодой человек с пушистой рыжеватой бородкой, несколько
старившей его. В Челси он был известен всем и каждому как
Гарри Пейн.
- Вы думаете, призраки? - отвечал его друг, Мартин Вуд.
- Ну что ж, люди, живущие там, действительно похожи на
призраков.
Как это ни парадоксально, в художнике из Лондона,
непосредственном и простодушном, было что-то пасторальное,
тогда как местный художник казался более проницательным и
опытным и смотрел на своего друга со снисходительной улыбкой
старшего; и правда, черный костюм и квадратное, тщательно
выбритое, бесстрастное лицо придавали ему несомненную
солидность.
- Разумеется, это только знамение времени, - продолжал
он, - или, вернее, знамение конца старых времен и старинных
родов. В этом доме живут последние отпрыски прославленного
рода Дарнуэев, но в наши дни мало найдется бедняков беднее,
чем они. Они даже не могут привести в порядок верхний этаж
и ютятся где- то в нижних комнатах этой развалины, словно
летучие мыши или совы. А ведь у них есть фамильные
портреты, восходящие к временам войны Алой и Белой розы и
первым образцам английской портретной живописи. Некоторые
очень хороши. Я это знаю, потому что меня просили заняться
реставрацией этих полотен. Есть там один портрет, из самых
ранних, до того выразительный, что смотришь на него - и
мороз подирает по коже.
- Меня мороз по коже подирает, как только я взгляну на
дом, - промолвил Пейн.
- По правде сказать, и меня, - откликнулся его друг.
Наступившую тишину внезапно нарушил легкий шорох в
тростнике, и оба невольно вздрогнули, когда темная тень
быстро, как вспугнутая птица, скользнула вдоль берега. Но
Лукин Евгений
Посняков Андрей
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Белогорский Евгений
Афанасьев Роман