из-за рубежа. В это время я лишь слушаю и не позволяю себе задавать
вопросы или выдвигать предложения. После того как все новости изучены, в
двенадцать тридцать две - второй ленч. Триста граммов вареной
глубоководной рыбы - без соли, пять сырых яиц перепела - великолепная
профилактика от склероза, чашка кофе, ломтик сыра. В тринадцать - подвожу
итоги полученной информации, выдвигаю несколько гипотез и прошу
перепроверить их в нашем бюро электронного вычисления. Причем я не
позволяю себе идти вразрез с мнением моих экспертов, ибо они молодые люди,
они заинтересованы в деле, поскольку вошли в правление, а не остались
служащими. Но они не изучали латыни, - улыбнулся Дюпон. - И лишь знание
предмета позволяет мне выдвигать гипотезы - ничего больше. К тринадцати
тридцати мы получаем из вычислительного центра анализ первых двух часов
работы биржи и принимаем решения. В четырнадцать часов я начинаю прием
иностранных представителей. В пятнадцать часов я уезжаю к себе и полчаса
плаваю в бассейне. До семнадцати часов - предобеденный сон. В семнадцать -
полстакана крепкого бульона; я не верю, что бульон - это зло, как
утверждают некоторые медики... Они видят в бульоне некий суррогат,
абортируемый мясом, насквозь пронизанный "органическими ненужностями".
Утренняя еда римских императоров предполагала стакан бульона, а древние
были умнее нас. После бульона - пятиминутная беседа с женой. Потом слегка
обжаренная дичь с вареньем из кислой сливы, пятьдесят граммов икры с
лимоном и два индийских абрикоса. В девятнадцать тридцать - две партии в
шахматы с моим садовником, мсье Бикофф. В двадцать часов ко мне приезжает
помощник по внешнеполитическим вопросам, и мы работаем до двадцати
тридцати. В двадцать тридцать - вечерний чай. В двадцать один - полчаса
чтения. Плутарх или Флеминг. В двадцать один тридцать я ложусь в постель.
В двадцать два я сплю. И время не может сыграть со мной свою обычную
штучку. Я не отдаю времени - время. То, что я сегодня нарушил график,
рассказывая о своей системе, свидетельствует о моем самом добром отношении
к вам, Дорнброк. Не считайте только, что, следуя системе, я жертвую
чем-то. Я любил выпить, но я и сейчас позволяю себе коктейль по субботам,
в девятнадцать пятьдесят, после одной партии с мсье Бикофф. Ожидание этого
коктейля все дни недели - это тоже стимул. Я не знаю, что слаще -
запретный плод или ожидание, когда ты его вкусишь. Раз в месяц, по
воскресеньям, - концерт. Я ломаю график, если гастролируют Менухин, Рихтер
или Армстронг, - я преклоняюсь перед искусством великих. И последнее:
лишите себя воскресенья, Дорнброк. Это страшный день. За один этот день
человек стареет не на минуты или часы, он стареет в этот отвратительный
день всеобщего лицемерия на день, да, да, на целый день! До свидания,
Дорнброк".
обнесенному глухим забором особняку Дорнброка: в кабинете старика горел
свет. Такого не случалось вот уже пятнадцать лет.
неторопливо расхаживал из угла в угол громадной, почти совершенно пустой
комнаты - лишь стол тахта, два кресла и большие портреты жены и старшего
сына Карла, погибшего в последний день войны. - Я не сплю с тех пор, как
вернулся Ганс. Видимо, и вы приехали ко мне в связи с его состоянием?
сына. Старик так же, как и дома, расхаживал из угла в угол.
будешь стоять на своем. Проиграют миллионы людей, которые доверили нам
свои сбережения, которые купили акции, которые положили деньги в наши
банки. Проиграют рабочие наших заводов, словом, проиграют немцы... немцы,
наши с тобой сограждане. Молодости свойствен эгоцентризм. Ты смотришь на
себя со стороны, ты не хочешь смотреть на себя как на человека,
принимающего участие в громадном деле... Ты, я надеюсь, не веришь пока
еще, что я работаю во имя личного обогащения? Ты ведь знаешь мои
требования к жизни: овсяная каша и чашка бульона. Я работаю и живу во имя
нации, во имя будущего Германии, во имя будущего Европы, во имя будущего
твоих детей, Ганс...
это. Я о другом. Неужели думать о будущем нашей нации следует, лишь убивая
людей?
позвонить мне. Если он не звонит, значит, его тоже убили.
светлое будущее нации"! "Политики не в состоянии обеспечить будущее
нации!" Ты ведь так говоришь! "Они обрекают Германию на положение
второразрядной державы! Нашим генералам позволяют командовать танковыми
маневрами, а кнопки в руках американцев! Кто пустит нас испытывать свое
оборонительное оружие в Сахаре? Французы?! Американцы? Или англичане в
Тихом океане?! Союз униженных спасет нас! Полигон в Азии или
Южно-Африканской Республике, или Израиле, - во имя будущего!" Это ты
внушал мне все время! И от радиоактивных осадков снова гибнут люди! И
умирает та, которую мне послал бог!
мой преемник. Тебе выпала горькая и великая участь продолжать дело. Ты
ответствен перед богом за судьбу нации.
перестал бояться. Раньше я боялся только за тебя: "Что с папочкой? Как он
там, в этой тюрьме? Что с ним?" Потом я боялся за нас с тобой. А когда ты
решил ввести меня в дело, я перестал бояться вообще, и мне даже поначалу
нравилось быть сильным! А теперь не нравится! Наше дело убивает, отец! Оно
сейчас убивает мою любимую!
Поэтому она и погибла рано...
мальчик... Ты болен.
следует понять тебя, отец?
договорим. Я прошу тебя, сынок... Давай завтра поговорим обо всем
спокойно. Я согласен - ты отойдешь от дел, ты будешь заниматься чем
угодно... Давай уедем завтра в горы и будем там жить вместе, как раньше...
Будем рано вставать, бродить по лесу, Ганс... Давай сейчас уедем домой...
Завтра мы вышлем самолет в Токио, и твою девушку привезут к нам в дом...
Только давай сейчас уедем...
кончится, папа. Я готов уехать с тобой, но пусть Бауэр уйдет от нас.
только, пожалуйста, поедем сейчас со мной...
Ганс!
тебя сдает память, папа. Раньше я не замечал этого за тобой... Красному не
поверят - ты прав. Поверят мне.
услышал, как старший Дорнброк выходит из комнаты. Яркий свет резанул глаза
- старик широко распахнул дверь, а Бауэр сидел в холле, не включая лампы.
Деяние, каким бы страшным оно ни было, обречено на прощение, если служит
делу. У Дорнброка не будет иного выхода. Он останется один и не сможет без
Бауэра - ему не пятьдесят, ему семьдесят восемь.
подумал Бауэр. - Как бы ни было оно рискованно, чем бы ни грозило. Если
Дорнброк останется один, тогда я приму его дело, я спасу его дело, я
доделаю то, что он начал. Он не сможет не понять этого".
растерянность. - Побудьте с ним. Я опасаюсь за него. Вызовите врачей,
предпримите что-нибудь...