Чтение 63–й страницы книги ~Экипаж "Меконга"~

Бенедиктов не ответил.

- Надеюсь, - продолжал Опрятин, - вам не понравится, когда не ваша, а
чужая грудь первой коснется ленточки финиша?

Нет, Бенедиктову совсем не улыбалась такая перспектива. Столько
мучений, столько жертв - и ради чего? Чтобы уступить первенство? Чтобы
очутиться в жалкой роли того чудака, который не так давно своим умом дошел
до дифференциального исчисления?..

- Завтра еду на остров. - Он пристукнул ладонью по столу. - Буду
форсировать. Но учтите: если мы соберем установку, а ножа к этому времени
не достанем, мы сядем на мель.

- Нож будет, - спокойно сказал Опрятин. - И не только нож, но и кое-что
другое. Может быть, более важное. В январе я еду в Москву. И Бугрова
возьму с собой.

- А кто будет возить меня на остров?

- Любой институтский моторист. В лабораторию, разумеется, его не
пускайте. О деталях поговорим перед отъездом.

Одна в пустой квартире...

Днем еще ничего: школа, уроки, разговоры в учительской - все это
отвлекает. Но по вечерам Рита не находит себе места. Сядет с книгой в
любимой позе, в уголке дивана, - книга падает из рук. Ничто не мило.
Позвонить к кому-нибудь, пойти в гости? Нет. Не хочется.

Брошенная жена...

В телефонной книге разыскала номер Опрятина. Достаточно пять раз
покрутить диск - и услышать его голос... Сказать ему: "Толя, приходи,
прости, не могу одна..."

Нет. За что просить прощения? Ни в чем она не провинилась. Он пусть
просит.

Но грызет и грызет одна мысль: не доглядела, не остановила вовремя,
значит - виновата...

Подруга прислала письмо из Москвы, зовет к себе на каникулы.
"Проветришься, но театрам походишь..." Может, в самом деле поехать в
Москву?.. А вдруг он вернется? Нет, нельзя уезжать.

Рита вздрагивает от неожиданного звонка. Бежит открывать. Сумасшедше
колотится сердце.

Входит Опрятин. Вежливо здоровается, улыбается. Она молча стоит у
двери, губы ее дрожат.

Наконец она берет себя в руки, приглашает гостя в комнату.

- Не хотите ли чаю? - спрашивает холодно. Он не должен видеть ее
смятения...

Спасибо, чаю ему не хочется. Они пили с Анатолием Петровичем. Да, он
здоров, нарыв почти затянулся.

- ...Он у меня под неослабным контролем. Я советовался с опытным
врачом. Конечно, нелегко, но он отвыкнет. Уверяю вас, Маргарита Павловна,
он понемногу снижает дозы. Конечно, эта привычка требует длительного
лечения, но я уверен, что с течением времени он войдет в норму и вернется
к вам. Пока вам не следует искать встреч с ним.

Она молчит. Ни на единую секунду этот человек не должен подумать, что
ей хочется плакать.

Что он там еще говорит?

- ...Быть может, скоро мы с Анатолием Петровичем заявим о крупном
открытии. Это произошло бы еще скорее, если б у нас в руках был известный
вам нож. - Он пристально смотрит на нее умными холодными глазами.

Она молчит.

- Маргарита Павловна, - продолжает он. - Это в ваших же интересах.
Отдайте нам нож.

- У меня нет никакого ножа, - говорит она ровным голосом. - Вы отлично
знаете, что нож упал за борт.

- Он не упал за борт, - тихо отвечает Опрятин. - Но если вы не
расположены к этому разговору, то оставим его. Очень, очень жаль... - Он
встает, прощается. - Что передать Анатолию Петровичу?

- Передайте привет. Скажите, что я уезжаю в Москву.

- В Москву?

- Меня зовет подруга. Еду на время школьных каникул.

- Разрешите узнать, когда?

- Сразу после Нового года.

- Удивительное совпадение, - говорит Опрятин, улыбаясь одними губами. -
Я тоже еду в командировку. Надеюсь, встретимся в Москве, не так ли?

8. ПРИВАЛОВ И НИКОЛАЙ ПОТАПКИН ПОСЕЩАЮТ ИНСТИТУТ
ПОВЕРХНОСТИ. НИКОЛАЯ ВДРУГ ОСЕНЯЕТ ДОГАДКА

И как хватит он по струнам.

Как задаст им, бедным, жару!..

Чтоб тебе холера в брюхо

За твой голос и гитару!

Г.Гейне, "Сосед мой дон Энрикец"

Голубой автобус с прозрачной крышей несся по заснеженному шоссе.
Мелькали за окнами березовые рощи, проплывали поля, прикрытые белым
одеялом зимы. Автобус миновал небольшой подмосковный город, прогрохотал по
мосту через замерзшую реку, и вдруг стало темно: дорога врезалась в
вековой бор.

Николай с любопытством смотрел в окно. Стена могучих разлапых сосен.
Буреломы. Тяжелые ветки тянутся к автобусу и, вздрогнув, осыпают снег.
Заповедный лес, в котором некогда охотился на красного зверя царь Иван
Васильевич...

Позавчера Николай и Привалов прилетели в Москву по делам
Транскаспийского. Вчера весь день они провели в управлении по
строительству трубопроводов. Теперь они ехали в Институт поверхности, один
из новых академических институтов.

Шершавые стволы раздвинулись, зимнее солнце брызнуло в окна, и в
автобусе сразу стало уютно.

- Приехали, - сказал Привалов, складывая газету.

Они вышли из автобуса. Голубой морозный полдень. Тишина и острый запах
хвои. Покалывает в ноздрях. Весело хрустит под ногами снег.

На Привалове теплое пальто с меховым воротником и высокая генеральская
папаха. Снаряжение Николая куда легче: на нем демисезонное пальто и шляпа.

- Вам не холодно, Коля?

- Нисколько. - Николай косится на приваловскую каракулевую башню: - А
вам не тяжело?

- Жарковато, - признается Привалов и поправляет папаху. - Жена
заставила надеть. Конечно, из самых лучших побуждений...

Хруп, хруп! - похрустывает снег под ногами.

- Даже странно, - говорит Николай, - шестнадцать градусов мороза, а у
меня перчатки в кармане лежат: нет надобности.

- Сейчас жесткость погоды здесь меньше, чем у нас, - замечает Привалов.

- Жесткость погоды?

- Да. Градусы мороза плюс удвоенная скорость ветра.

- Не знал, - говорит Николай. И тут же принимается подсчитывать: -
Шестнадцать градусов без ветра, значит, жесткость - шестнадцать единиц. А
у нас зимой не бывает ниже пяти градусов, зато ветер - скажем,
четырнадцать метров. Значит, жесткость - тридцать три!.. Теперь понятно,
почему я не мерзну в Москве.

- И почему москвичи мерзнут у нас, - добавляет Привалов.

Они проходят широкую вырубку, где разместился жилой городок института.
Белые двухэтажные коттеджи на зеленом фоне леса - красиво! Неизбежные
кресты телевизионных антенн. Дальше лесная полоса, за ней другая вырубка -
коммунальная зона. Клуб, магазины, школа, ателье... Еще полоска леса - и
вот перед ними широкий проспект лабораторий и производственных корпусов.

- Здорово! - восхищается Николай. - Вот это размах!

- Видите круглое здание? - показывает Привалов. - Там, наверное,
ускоритель заряженных частиц. Какой-нибудь бетатрон.

По тропинке, протоптанной в глубоком снегу, они идут к небольшому
двухэтажному дому. Войдя в вестибюль. Борис Иванович поскорее стягивает с
головы папаху и вытирает платком лоб и затылок.

Зеленая дорожка коридора. Номерки и таблички на дверях. Привалов и
Николай вдруг останавливаются: из-за толсто обитой двери со световой
вывеской "Не шуметь!" приглушенно доносятся музыка и пение. Они вяжутся со
строгой обстановкой Института поверхности не лучше, чем мычание коровы с
симфоническим оркестром.

Бренчит гитара. Басовые струны щелкают по медяшкам ладов, и под лихой
топот подошв молодой голос задорно выводит:

Порошок в кармане носишь, отравить хотишь меня.

Паровоз в кармане носишь, задавить хотишь меня...

Николай и Привалов переглядываются: Юрин голос... Сверточек
ферромагнитной ленты со звукозаписью "обстановки эксперимента" уже попал
сюда...

В институте предупреждены о приезде Привалова и Николая. Их ведут в
большую комнату без окон. Ее стены сплошь уставлены пультами и панелями
приборов. В потолке - широкий овальный световой люк. Голубой глаз неба...

Из-за стола навстречу инженерам поднимается сухощавый человек в черном
костюме. У него высокие скулы, резко очерченный нос, аккуратный седой
пробор. Николай осторожно пожимает ему руку, запинаясь, называет свою
фамилию. Он чувствует себя стесненно: перед ним - ученый с мировым именем.