аллеям парка, он обнаруживал в изгибах черных стволов геометрические кривые
и немедленно начинал выводить их функциональные формулы. До поздней ночи он
просиживал у аппаратов, вслушиваясь в их глухой, монотонный гул, в шум
циркулировавших с головокружительной быстротой токов. Иногда его сознание
сужалось, как сжатый мраком серый круг, в котором бушевал хаос красок, линий
и образов, и он засыпал, положив голову на руки под большим экраном, где все
медленнее появлялись сверкавшие ледяным блеском зеленые кривые.
выведенную им после сотен бессонных ночей, - прямую и очевидную, как
неизбежность.
формулы, а потом терпеливо стал слушать, как в шорохе едва заметно
вспыхивающих ламп рождается первое произведение искусства, которое не будет
созданием человеческих рук. Наконец из отверстия автомата показался большой
лист бумаги. Он схватил его и поднес к свету. Лист был заполнен сложным,
ритмически повторяющимся рисунком. От бесконечного множества узоров рябило в
глазах; каждый из них распадался на сотни мельчайших деталей, и на этом
фоне, созданном железной логикой формул, в центре листа было завершение этой
мертворожденной композиции: пустой, идеально белый круг.
проверил правильность программы, порядок и очередность выполнения операций.
Он пытался наугад разобраться в деталях произведенного анализа, забирался в
математические дебри, с невероятным усилием пытаясь свести их воедино.
небе. Кровь глухо билась в висках. Он стоял, закрыв глаза, пытаясь остудить
разгоряченный лоб холодным металлом рамы, а в его мозгу мелькали бесконечные
вереницы назойливых алгебраических знаков. Наконец он обернулся, сделал шаг
вперед и замер. В углу у стены светился трионовый экран. Там стояла
вызванная несколько дней назад скульптура - голова Нефертити.
математики, исследующей качество; великая теория групп; все капканы
расчетов, которые он расставлял, стремясь свести искусство к формулам, как
сетка кристалла сводится к пространственным отношениям. Законам математики,
думал он, подчинена каждая мельчайшая частица материи: камень и звезда,
крыло птицы и плавник рыбы, пространство и время. Разве могло что-нибудь
ускользнуть из-под власти этого могучего оружия?
логарифмов, спокойно стояла гостья из другого мира - эта скульптура. Ее
глаза смотрели так серьезно, будто исполнялись все надежды, которые она
когда-нибудь питала. Дуги, которыми ее шея переходила в плечи, были похожи
на две внезапные паузы великой симфонии. Под тяжелым головным убором
фараонов виднелось узкое лицо со страстными губами, застывшими в молчании. И
все это было лишь каменной глыбой, котирую сорок пять веков назад обтесал
египетский ремесленник.
долго смотрел на Нефертити, наконец выпрямился, взял в руки творение
автомата, разорвал его, сложил, рванул еще и еще... Белые клочки разлетелись
в воздухе, как опадающий цвет яблони. Он хотел было выйти, но в дверях
остановился и вернулся назад. Подойдя к главному электромозгу, он нажал
аннигилятор. Зажглись лампы, послышался мягкий электронный гул. Он стоял,
внимательно слушая, как в шуме, похожем на шорох листьев, стирается с
металлических барабанов памяти вся гигантская теория, созданная его
многомесячным трудом, как мыслящий механизм навсегда забывает о его горьком
опыте.
ПАДАЮЩИЕ ЗВЕЗДЫ
миллиардов километров, и эта звезда красной искрой сияла теперь за кормой.
"Гея" мчалась полным ходом, направляясь к двойной системе Центавра, и нам
вторично пришлось быть свидетелями неуловимо медленного превращения звезд в
солнца..
показал недавний опыт, могла оказаться нам необходимой. Однажды вечером,
погуляв немного по саду, чтобы размяться, я направился к Борелям. Дома был
лишь их шестилетний сын. Он объяснил, что папа не приходил с утра, и просил
меня остаться поиграть с ним, но я ушел: если Борель не пришел к обеду, это
кое-что значило. Я отправился на верхний ярус.
стоял на пороге. Постепенно взгляд привык к темноте, и я различил экраны
телетакторов, отсвечивавших серебристой, как бы собранной в огромных линзах
звездной пылью. Обычно здесь всегда было людно, теперь же у экранов не было
никого. Астрофизики столпились около аппарата, стоявшего в углу комнат. Была
полная тишина, и я невольно стал на цыпочки. Казалось, все вслушивались в
какой-то звук, которого я не слышал. У пульта радиотелескопа стоял Трегуб;
он держал обе руки на рычагах и медленно их поворачивал. Большой диск перед
ним то угасал, то вспыхивал ярче, и тогда голова астрофизика выступала на
фиолетовом фоне черной тенью. Я уже хотел шепотом спросить, в чем причина
всеобщего молчания, когда мой слух уловил очень слабый шелест, словно кто-то
сыпал мак на натянутое полотно. Трегуб продолжал двигать рычаги
радиотелескопа, и шорох перешел в густую, звонкую барабанную дробь. Когда
звук достиг максимальной силы, профессор опустил руки и подошел к
репродуктору. Люди наклонили головы, чтобы лучше слышать. Однообразные звуки
в конце концов стали надоедать мне, и я шепотом спросил у стоявшего рядом,
что это такое.
лицо. Оно оставалось серьезным.
мой голос раздался как гром в царящей тишине.
несколько дуговых минут от солнца А Центавра, сиявшего ярким пятном в левом
верхнем квадрате экрана.
локатора в репродукторах, я попытался вспомнить все, что знал о системе
Центавра. Планете, с которой поступали сигналы, по своему положению
соответствовала в нашей солнечной системе Венера; это была Белая Планета,
вращением которой так интересовались астрономы.
производит непонятные эволюции: звезды медленно перемещались. Теперь я
задумался над этим.
палеонтолог ответил, почувствовал, как замерло у меня сердце, потому что я
угадал этот ответ.
выйти из него, но он каждый раз вновь ловил нас.
скоплений звезд! Предположение сменилось уверенностью, и, как бы в ответ на
тысячи вопросов, роящихся в моей голове, в репродукторах слышалось
пронзительное тиканье, похожее на торопливые слова на неизвестном языке:
"Так, так, так, так..."
несколько миллиардов километров, нашли "Гею" и возвращались туда, откуда они
были высланы, неся отраженное изображение посланца Земли.
затмевая ближайшие звезды, росли и отдалялись друг от друга. Солнце А уже
казалось огромным огненным шаром, по которому пробегали ясно видимые в
гелиографах пятна. Но наша цель по-прежнему оставалась искрой, сверкающей во
мраке, хотя ее движение, уже можно было обнаружить за несколько часов - так
быстро меняла она свое положение среди звезд.
посылали последовательно повторявшиеся ритмические сигналы, но в ответ мы не
получали ничего, кроме сигналов локаторов, звучавших в прежнем ритме и
усиливавшихся по мере нашего приближения к планете. А расстояние,
разделявшее нас, сокращалось очень быстро: "Гея" мчалась со скоростью
тридцати тысяч километров в секунду - идти с такой скоростью в пространстве,
где встречалось много планет, было рискованно, но нас подгоняло огромное
нетерпение. Мертвый металл атомных двигателей словно загорался возбуждением
людей, и за кормой росли и растягивались во мраке столбы ядерного пламени.
На сорок третьи сутки с того памятного дня, когда мы впервые перехватили
сигналы локаторов, "Гея" оказалась над планетой.
Пронзительное тиканье локатора стало таким сильным, что простое электронное
приспособление, присоединенное к внешней оболочке корабля, позволяло
услышать его без помощи усилителя.
суживающейся спирали. Все люди, стоявшие в молчании на палубах, с бьющимся
Корнев Павел
Афанасьев Роман
Сертаков Виталий
Андреев Николай
Круз Андрей
Прозоров Александр