Чтение 63–й страницы книги ~Тривселенная~

Даэна отвернулась от меня, бросила взгляд на сгоревший дом, прерывисто
вздохнула и медленно пошла вниз по склону. Я пошел следом, но женщина, не
оборачиваясь, сделала отстраняющий жест, будто кошку отшвырнула с дороги, и
я остановился.

- Я люблю тебя... - сказал я, надеясь словами возбудить в Даэне если не
чувство, отданное мне целиком, то хотя бы воспоминание о нем.

- Я люблю тебя, - отозвалось эхом, и слова вернулись ко мне, не будучи
восприняты никем в этом мире. Я не желал принимать их обратно, и мое
признание в любви осталось блуждать между вершиной холма и его подножием,
будто мечущаяся в клетке птица.

- Я люблю тебя... Я люб... те...

Все стихло - мне показалось, что навсегда.

Даэна стояла, уронив безнадежно руки, у развалин своего дома, а потом
опустилась на колени и принялась собирать эту труху, и втирать себе в плечи,
будто крем от загара; то, что составляло суть дома, впитывалось быстро,
оставляя на коже розовые пятна, а то, что было в доме наносным и ненужным,
шелухой падало на траву и впитывалось почвой. Я стоял и смотрел, и через
несколько минут от дома ничего не осталось - даже идеи.

Дома не было и у меня, и я сказал:

- Зачем? Отдав любовь, ты только отдалила конец. Вместе мы, возможно,
смогли бы...

Даэна не ответила. Разве она спасла меня? Нет - только предоставила
отсрочку. Сколько времени нужно Ученому, чтобы придумать другой способ
справиться со мной? Минута? Час? Год?

В этом мире больше не было никого, кто мог бы помочь мне. Ормузда,
своего Учителя, я убил. Антарм, мой соглядатай, исчез. Я обнял Даэну, она не
сопротивлялась, но я не мог обмануться - ей было все равно.

- Даэна, - сказал я. - Любимая моя, мы всегда будем вместе, слышишь?
Всегда и везде. Мы будем вместе, и все вернется.

Вернется? Что? То, чего еще не было?

Даэна легко высвободилась из моих объятий и тихо пошла куда-то мимо
низкорослых деревьев, больше похожих на кусты, кучно стоявших у подножия
холма. Я догнал ее и пошел рядом.

- Даэна, - сказал я минуту спустя, - Минозис хотел, чтобы я покинул
Землю. Я остался, и тогда он отнял тебя. Может быть, мне действительно уйти?
И тогда... тогда ты станешь собой?

Может быть. Впрочем, я не мог выполнить требование Ученого, даже
признав свое перед ним поражение. Покинуть Землю - как? Какими транспортными
средствами пользовались для межпланетных перелетов в этом мире? Какими
законами природы? Где искать космодром, если он вообще существует? И нужно
ли покупать билет?

Кстати, есть ли здесь деньги? До сих пор мне не приходилось
сталкиваться с этой проблемой: все необходимое для жизни - жилье, еду, воду
- я, как и все, создавал сам в собственном воображении, и закон сохранения
действовал безотказно, энергия воображения переходила в энергию вещества, и
я получал хлеб и воду, и даже любимый кофе "Элит". Я понимал, что мог и
вовсе обходиться без пищи, прямо преобразуя духовную энергию в созидательную
энергию материи. Старые привычки заставляли меня цепляться за былые
условности. И не только меня - вот в чем парадокс! Разве Ормузд не создавал
себе время от времени пирожка с повидлом? Это не казалось ему странным, и
значит, не связывалось в его сознании с памятью о прошлой жизни.

- Извини, - сказала Даэна голосом равнодушным, как лежавший на дороге
камень. - Не иди за мной больше, хорошо?

Она так и не обернулась в мою сторону. Ускорила шаги и через минуту
скрылась за деревьями. Мне показалось, а может, это произошло на самом деле,
что деревья, пропустив жещину, склонили кроны, преграждая мне путь.

Я стоял в высокой траве, но ощущение было таким, будто я лежу, и
травинки касаются моих щек, а из глаз текут слезы, содержанием которых была
не соль жидкости, а соль моей ушедшей любви.

Я лежал, прижавшись щекой к жесткой траве, и я стоял в чистом поле, и
шел к лесу тоже я, а еще я летел в это время над полями на высоте птичьего
полета, и все это происходило одновременно. Чувства, а не разум подсказали
мне, что среди четырех ощущений я должен выбрать одно. Одно - и правильное.

Я, летевший над землей, увидел сверху, как Даэна блуждает среди
деревьев и тоже не может выбрать свою дорогу. Я, стоявший на холме, увидел,
как над западным горизонтом, куда медленно падало солнце, возник еще один
шар и поплыл ко мне. И еще я, лежавший в траве и плакавший слезами памяти,
видел, как мое прошлое, все, что было мне дорого, впитывалось почвой и
уходило в мир.

Выбор, как я подумал в тот момент, был ясен - иного выбора я сделать не
мог.

Я поднялся еще выше и только тогда удивился тому, как удается мне
держаться в воздухе, став то ли Ариэлем из старого беляевского романа, то ли
Друдом из еще более старого романа Грина - я читал обе эти книги в детстве,
когда еще не забыл, какое это удовольствие - держать в руках пластиковую
книгу. Я помнил Ариэля и знал, что летать невозможно. Подняться в воздух
может дух, воображение, но я оставался собой, я видел себя: руки,
распростертые в воздухе, и ноги, которые я поджал, чтобы повернуться вокруг
оси и направить движение прочь от шара, парившего в двух-трех километрах от
меня и, похоже, не одобрявшего мой выбор.

Впрочем, чего тут было не понимать, если на то пошло? Энергия переходит
из нематериальной формы в материальную и наоборот. Полная энергия
сохраняется. Теряя что-то в своей духовной, нематериальной сути, неизбежно
приобретаешь физическую энергию, которая, вообще говоря, может оказаться
любой. Кинетической энергией движения, например, или потенциальной энергией
поля тяжести.

Я лежал в поле тяжести Земли, на одной из бесчисленных поверхностей,
которые в физике, кажется, назывались эквипотенциальными. Я заскользил по
наклонной плоскости, отбирая энергию тяжести небольшим порциям и преобразуя
ее в кинетическую энергию полета. Вперед... Вперед...

Я летел все быстрее. Лишь однажды я оглянулся, запоминая: Даэна,
вышедшая на поляну, осыпанную солнечными лучами, будто яркозелеными
стеблями, и шар, висевший над деревьями и будто раздумывавший над тем, что
ему делать. Шар не проявлял агрессивности, но в любой момент мог стать
врагом, и если в первом бою меня спасла любовь Даэны, то чья любовь или чье
иное сильное чувство могли спасти меня теперь?

Сколько продолжалось мое скольжение с высоты? Десять минут? Час?
Солнце, казалось, стояло на одной высоте, решив дождаться моего приземления
и лишь затем продолжить свой путь к горизонту. Поняв, что в следующую
секунду я коснусь земли, и вытянув ноги, чтобы не упасть, я обнаружил себя
не в лесу, не на поляне, а в месте, которое мне было совершенно не знакомо.
Площадка, покрытая упругим веществом, и множество плоских дисков вокруг - от
полуметра в диаметре до огромных десятиметровых махин. Вблизи диски были
похожи на древесные пни, отличаясь от них разве что цветом, иссиня-черным,
не ассоциировавшимся в сознании с зелеными насаждениями.

Солнце устремилось к горизонту с такой скоростью, будто желало
наверстать упущенное время. Темнота должна была упасть с минуты на минуту, и
в воздухе вовсе не носились идеи, ухватив которые я мог бы понять, где
оказался и что теперь нужно делать.

Я сделал несколько шагов в сторону ближайшего ко мне диска, дрожавшего
в нетерпении, будто резвый конь в ожидании всадника. Возникшее в мыслях
сравнение вовсе не показалось мне неуместным и породило другую ассоциацию,
точнее, воспоминание.

Когда мне было семь лет и родители были еще живы, отец повел меня в
зоопарк. Московский зоопарк - вообще странное место, где не всегда
понимаешь, кто на кого пришел смотреть: люди на зверей или звери на
посетителей. Многие животные здесь были либо генетическими конструктами,
либо дефектными клонами. Мы направились к вольерам с тиграми, подошли к
барьеру, и я в смятении отступил, потому что тигр (а может, это была
тигрица?) стоял, положив передние лапы на бетонную перекладину, и смотрел
мне в глаза абсолютно разумным взглядом. Не нужно было быть ни телепатом, ни
знатоком звериной психологии, чтобы понять, что хотел сказать этот
уссурийский красавец. Даже мне в мои семь лет и при отсутствии опыта общения
с хищниками было ясно: животное любило меня - не так, как любит человека
собака или кошка, а так, как меня могла любить только мама. Во взгляде было
столько чисто человеческой теплоты, участия, желания приласкать и накормить
сладкой кашей, что я невольно поднял ногу, чтобы перепрыгнуть через
протянутую низко над землей нить заградительного кабеля, и если бы не
железная хватка отца, вцепившегося изо всех сил в мою курточку, в следующее
мгновение случилось бы непоправимое. Мне не грозила гибель в тигриной пасти,
но электрический разряд поразил бы меня наверняка...

Я остановился метрах в трех от диска, манившего меня так же, как манила
к себе тигрица. Я заставил себя остановиться. Я заставил себя перевести
взгляд в темневшее небо. Я заставил себя думать о тигрице из зоопарка, а не
о том, как я сейчас вскарабкаюсь на дрожащий в нетерпении диск, и тогда...

Что - тогда?

- Я не сделаю того, что вы от меня хотите, - сказал я вслух.

К кому я обращался? К Минозису? К Фаю? Или к природе, чьи законы сейчас
проявляли себя?

Между облаками, безжизненно висевшими в зените, возник блестевший в
солнечных закатных лучах шар, пикировавший на меня так же, как совсем
недавно пикировала на нас с Виктором патрульная полицейская машина. Шар
излучал единственную концентрированную мысль: "Вперед! На корабль!"

Что ж, теперь это стало понятным. Черный цилиндр был космическим
кораблем, предоставленным в мое распоряжение, чтобы покинуть Землю. Значит,
я находился на космодроме. Значит, мой полет был ничем иным, как выполнением
приказа Ученого? Значит, и Даэну я оставил одну, выполняя чужой приказ и
даже не задумавшись о том, что совершаю преступление?

Но ведь ни Минозис, ни Фай не были свободны в выборе поступков. Если
законы морали - это объективные природные законы, связавшие духовную суть