данного текста содержит различные "типы точности", которые не вполне
сравнимы друг с другом. Хороший перевод отражает оригинал и в то же время
несет в себе черты собственного стиля переводчика. Машина, способная на
такой перевод, также проявила бы собственный стиль, а это означало бы, что
она имеет определенную индивидуальность, а не является всего лишь одной в
точности воспроизводимой ипостасью "единого алгоритма". Мы интуитивно
приходим к выводу - впрочем, хорошо известному, - что если процедуре
нельзя придать однозначность, то ее нельзя также и формализовать. Пусть
так, скажет кто-нибудь, пусть хорошие переводы образуют множество, может
быть, даже потенциально бесконечное, но можно справиться и с этим,
использовав понятие континуума. Это понятие подсовывает кибернетикам,
между прочим, и Таубе. Оно благородного рода, ибо происходит от
математики, но конструкторы, помня предостережение timeo Danaos et dona
ferentes 16, не хотят - осмотрительно! - принимать столь великодушный
подарок. Одно дело - почтенный, хоть и бессильный синонимический словарь,
и совсем другое - пресловутый континуум, чья бесконечность способна
разворотить любые словари. Разумеется, мы, когда беседуем, не страшимся
этого континуума - ведь мы-то п_о_н_и_м_а_е_м, ч_т_о г_о_в_о_р_и_м.
комфорта ("Как это мило - что-то понять!"), не предмет роскоши; процесс
понимания нельзя также считать интеллектуальным аналогом чувственного
наслаждения, который можно столь же просто отделить от акта
информационного сношения, как удается отделить приятственность физического
сношения от его естественных физиологических последствий. Понимание - это
труд, который должен быть произведен, он представляет собой ничем не
заменимый, уже м_и_н_и_м_а_л_ь_н_ы_й критерий языкового отбора, который
нельзя свести к более простому, а именно к чисто формальному виду. Наш
мозг не потому так сложен, что мы представляем собой нейрально
вырождающийся вид, и не потому, что какое-то накопление мутаций в процессе
генетического дрейфа совершенно зазря нагромоздило эту избыточность. Наш
мозг таков, каков он есть, потому что, будь он м_е_н_е_е с_л_о_ж_н_ы_м -
как у обезьян, например, - он не был бы способен к процессам порождения
мысли и языка. Если бы з_н_а_ч_е_н_и_я не были эволюционно, биологически
полезны, если б их присутствие в нашем языковом бытии не было необходимо,
они вообще не возникли бы.
смелых его логических продолжениях, согласно которым проблему "значения"
можно будет полностью отбросить, когда мы научимся с величайшей точностью
исследовать материальные процессы, лежащие в основе процессов психических.
Это был бы путь создания "финального алгоритма", когда состояниям мозга,
наблюдаемым извне, точно сопоставляются его внутренние состояния,
познаваемые в интроспекции. Имея "словарь" таких соответствий, можно было
бы запрограммировать "немыслящую" машину, которая переводила бы на уровне
самых лучших переводчиков. Но представляется весьма вероятным, что одним и
тем же материальным состояниям мозга не обязательно однозначно сопоставимо
определенное внутреннее его состояние: нейральные коды лишь на
элементарных уровнях интеграции близки друг другу. Чем выше мы поднимемся
по ступеням мозговой иерархии (по уровням информационной интеграции), тем
более индивидуальным становится код, и код, в котором один мозг реализует
свои состояния, может совсем не походить на код другого мозга: ведь каждый
мозг является статистической системой, которая стартует от полуслучайного
начального распределения и движется по индивидуальной динамической
траектории. Это рассеяние кодов приводит к тому, что материальные
динамические конфигурации мозга, сопоставленные, скажем, восприятию
красного цвета, по-видимому, одинаковы в мозгу у разных людей, может быть,
даже людей и обезьян, тогда как конфигурации, отвечающие "внутреннему
восприятию" тоски, столь различны от индивидуума к индивидууму, что
бессмысленно говорить о каком-либо "классе материальных конфигураций",
которому можно было бы сопоставить как инвариант символ "тоска".
вторгнуться сразу в область сложнейших интеллектуальных операций, овладеть
всей этой областью, пробиваясь напролом, напрямик, не следуя тому
гигантскому пути, на котором нейронные формации все более позднего
эволюционного происхождения наслаивались на древнее ложе прамозга,
унаследованного людьми еще от панцирных рыб; и кибернетике удалось
поначалу автоматизировать определенные логико-арифметические операции.
Окапываясь на занятом участке, она начала торопливые вылазки с
захваченного плацдарма во всевозможных направлениях, но следующие атаки
уже не удались, не увенчались подобным же познавательным и практическим
успехом. Первая победа оказалась только тактической, равно как и
локальной, причем была совершена тяжкая, хотя психологически и понятная,
ошибка. В глубине души многие полагали, что уж если удалось придать
"автоматизм" таким "элитарным", таким трудным - с точки зрения школьника
или домохозяйки - операциям, как операции логического исчисления, то более
трудным все прочее попросту оказаться не может. Не заметили при этом, что
одно дело - использовать логику на основе знания силлогизмов, и совсем
другое - столкнуться с ней в семантико-синтаксической структуре уже
имеющегося языка. Даже мозг пускающего слюни имбецила, который едва
способен говорить и почти не понимает, что ему говорят, этот мозг как
система, в которой функционируют значения, с
информационно-приспособительной точки зрения несравненно более
универсален, чем вычислительная машина, работающая со скоростью миллиона
операций в секунду.
человека. Столь радикальный тезис нуждается в оговорке. Требование создать
машины, которые ведут себя "понимающе", конечно, не означает, будто мы
настаиваем на наделении машин-переводчиков "полнотой внутренней жизни"
человека; однако мы просто не знаем, в какой мере можно "недодать
личность" машине, которая призвана хорошо переводить.
зачатке. Мы считаем, что даже "без понимания" можно успешно действовать в
реальном мире - этому учит нас существование операционального языка
эволюции, и потому мы рассмотрим далее различные варианты "апсихической
техники познания". Не представляется, однако, возможным эффективно
использовать операциональный язык до конца в качестве орудия перевода в
сфере языков дискурсивных - мыслительных. Либо машины будут действовать
"понимающе", либо по-настоящему эффективных машин-переводчиков не будет
вовсе. Ибо операциональность полностью сводима к отношению, тогда как
мыслительный процесс, также имеющий эту черту, является к тому же чем-то
еще. Итак, мы стоим перед длительной осадой. Не надо слушать советов тех,
кто уговаривает отступить, - это пораженцы, их и в науке немало, -
особенно когда осада обещает быть длительной и тяжелой. Найдутся также
многочисленные знахари, которые станут осыпать нас заверениями, будто они
открыли как раз "лекарство от значения". Им также не следует слишком
доверять, - как и в медицине, избыток лекарств против какой-то болезни
означает, что ни одно из них не является по-настоящему целебным. Даже если
краткого пути и нет, дорога на вершину все же есть, хотя, может быть, нам
придется преодолевать ее "с самого низа", с уровня самых элементарных
процессов - взять ее не штурмом, а терпеливым методическим натиском.
1
машинах, изд-во "Прогресс", 1964, стр. 65-75.
2
русскому изданию книги Таубе. В приложении к работе Таубе помещены статьи
А.Л.Сэмюэля, У. Росс Эшби и П.Армера, высказывающих взгляды, отличные от
пессимистических оценок Таубе. - Прим. ред.
3
1966, No 4.
4
механизмов мозга, изд-во "Мир", 1965. - Прим. ред.
5
6
spolecznego" - "теория общественной системы" намекает на название "teoria
ukladu slonecznego"- "теория солнечной системы". Вторая часть фразы тем
самым как бы говорит, что "теория общественной системы" должна содержать
гораздо больше "параметров", чем ее астрономическая "тезка". - Прим. ред.
7
8
9
вопрос о своем имени ответил, будто его зовут Никто. Благодарный Полифем
пообещал съесть Одиссея последним. Ночью Одиссей и его уцелевшие спутники
выжгли захмелевшему циклопу единственное око. На вопросы сбежавшихся на
рев Полифема циклопов, пострадавший отвечал, что его губит Никто.
Рассерженные циклопы посоветовали Полифему успокоиться, поскольку его
никто не обидел. Одиссею удалось спастись. - Прим. ред.
10
метаматематику (ИЛ, 1957) и А.Френкель и И.Бар-Хиллел. Основания теории
множеств (изд-во "Мир", 1966). В первой из них он найдет формулировку и
доказательство теоремы Геделя, о которой идет речь, во второй -
Акунин Борис
Бажанов Олег
Никитин Юрий
Маккэфри Энн
Шилова Юлия