Чтение 63–й страницы книги ~Азеф~

властитель дум революционной молодежи! А Лопухин? Да вы бы видели его лицо?
Для чего ему лгать? Ведь я же нашел его, а не он меня?

- Невероятно, - бормотнул Савинков, - ничего не понимаю, но ни на
минуту, понимаете, ни на минуту не допускаю мысли.

- А кстати, где Азеф? - как бы не расслышав сказал Бурцев.

- На днях приезжает. Был в Испании.

- В Испании? Недурное местечко. А скажите, Борис Викторович, правда,
что Карпович тоже едет в Париж?

- Писал.

- Убивать меня едет?

- Писал и это.

- Так-так, - проговорил Бурцев. - А знаете, как он освободился? Нет?
Так я расскажу вам: - после бегства из Сибири, он встал во главе отряда в
Петербурге, не правда ли? Ну, вот, его совершенно случайно арестовали на
улице. Но Азеф, зная, что Карпович верит в него как в Бога и берется в меня
стрелять, защищая его честь, не перебивайте, не перебивайте... вместе с
Герасимовым отпускают его из тюрьмы. Да, да, посудите сами, какой вздор
разыгрывается среди бела дня. Опасного террориста, шлиссельбуржца, убийцу
министра Боголепова, главу отряда перевозит из тюрьмы в тюрьму околодочный
на простом извозчике. Больше того, у аптеки околодочный, кстати сказать,
переодетый Доброскок, "Николай золотые очки", слезает и говорит Карповичу: -
"посиди, я сейчас приду". - Выходит из аптеки, видит, что Карпович сидит, не
догадался. Поехали дальше. Околодочный останавливается у какого-то магазина,
опять "посиди". Но тут уж Карпович догадывается, бежит. И к кому же? Прямо
на квартиру к Азефу.

- Вы хотите, стало быть, сказать, что полиция и Азеф отправляют
террориста с незапятнанным именем убивать вас?

- Конечно! Именно так, Борис Викторович! А вы думаете, что в
департаменте все уж так и лыком шиты. Да там, батюшка, такие Мак-Магоны
сидят, такую тончайшую инквизицию разводят, что сам бы Торквемада в восторг
пришел. Это маги, Борис Викторович, маги своей техники!

- Владимир Львович, невозможно, - засмеялся Савинков, - вы больны
шпиономанией, больны! Маниакальные, навязчивые идеи! И все сходится как в
аптеке! Сверхъестественно и феноменально! Но поверить хитросплетению, не
обижайтесь, никак не могу.

- Да я и не обижаюсь. Я же знаю, что если меня Карпович и Бэла не убьют
до окончания суда, вы решительно во все поверите. Даже, пожалуй, Чернову и
то придется поверить, хотя он этого, ух, как сильно не хочет!

- Если суд вас оправдает, мы пойдем на конфликт с судом, - вставая
проговорил Савинков, - вы понимаете, что это не укладывается в голове.
По-ни-ма-е-те? - сказал он, указывая на лоб пальцем. - А если это будет
правдой, то надо понять и то, что все провокаторы взятые вместе не нанесли
бы такого удара террору, какой наносите вы, террорист Бурцев. Ведь вы же
сами сторонник террора?

Бурцев сделал вид, что не расслышал этой фразы и вставая сказал:

- Тогда б и суда не нужно. Только вот что, Борис Викторович, когда
увидитесь с Азефом, так уж, простите за напоминание, о Лопухине ни слова.

- Мы дали слово суду.

- Ах, знаете, дружба великая вещь, - улыбнулся

Бурцев. - Прощайте. А мучаетесь вы душевно, Борис Викторович? Ох, еще
как помучаетесь, когда узнаете с кем людей убивали.

- А это мы увидим, - сказал, выходя, Савинков.

В этот день на парижских извозчиках ехало много разнообразных людей. Но
едва ли был более встревоженный и беспокоящийся седок, чем тучный господин в
легком песочном пальто и светлой шляпе.

Извозчик вез его в узком кабриолете на рю де ля Фонтен с средней
скоростью, сдерживая кабриолет на углах, где неслись потоки встречных
экипажей.

Уж вечерело. Сеял дождь. Господин в песочном пальто и светлой шляпе
волновался не потому, что был без зонта и светлая шляпа от дождя могла
испортиться. Господин просто боялся, что вот сейчас, на рю де ля Фонтен, в
квартире "Мальмберг", он будет убит.

"Аргунов мог дать телеграмму, разоблаченье может быть с минуты на
минуту". Азефа передернула судорога. Он всматривался в номера домов.

- Иси, иси, - забормотал он и, остановив извозчика, слез.

Он перешел на обратную дому Савинкова сторону. И шел походкой вора,
идущего на дело. Он кутался в тени домов, подъездов. Не доходя остановился.
Отсюда видел: - окна квартиры Савинкова освещены, за ними мелькают
человеческие тени. "Собрание. Может кончено?" Тени в окнах замелькали
толпой. Отхлынули. Окна стали чисты и светлы. "Уходят". Азеф почти отбежал к
следующему подъезду.

Он видел, как выходили. Узнал всех. "Боевики". Сердце захолонуло и
упало. Вот - Савинков с непокрытой лысоватой головой, в одном пиджаке,
провожает. Прощается с двумя женщинами - Рашель и Бэла. За ними -
Вноровский, Слетов, Зензинов, Моисеенко. Услыхать хоть бы самое короткое
слово. Он видел, как помахал рукой Савинков, повернулся и пошел в дом.

"Ерунда", - мотнул бычьей головой Азеф и наискось стал переходить
улицу.

И все же сердце билось не оттого, что была крута лестница. Азеф
поднимался тяжело, останавливался в пролетах поворотов.

В кабинете был зеленоватый полусумрак от стоявшей на письменном столе
лампы. Азеф вошел за Савинковым усталой походкой. Лицо словно налилось
водянистым жиром. И яркие, вывороченные губы казались краснее обычного. По
лицу, походке Савинков увидал в нем волнение. Азеф сел возле стола, от
абажура толстое лицо стало зеленым.

- Расскажи подробно обо всей этой гадости, - пробормотал он. - Как это
меня измучило и разбило.

- Страшен чорт, Иван, да милостив Бог. Конечно неприятно, но сейчас у
меня были боевики, для всех ясно, что Бурцеву при обвинении его судом,
ничего не остается, как пустить себе пулю в лоб. Он даже сам так сказал
Бэле.

- Так сказал? - скороговоркой проговорил Азеф.

- Да. Главный его козырь - охранник Бакай, бежавший из Сибири; он был
сослан за связь с Бурцевым.

- Я ему давал деньги на побег, - пробормотал Азеф.

- Бурцев говорил, что ты приходил вместо Чернова. Он тебя и тут
обвиняет, маньяк. Говорит, что департамент по твоему распоряжению дал
телеграмму об аресте Бакая в Тюмени и будто только совершенно случайно Бакай
бежал.

- Какая чепуха, - прохохотал Азеф. - Ну, а дальше?

Савинков рассказывал о суде.

- А что это за "сенсация"?

- Какая сенсация? Ах да, Бурцев называет это "сенсацией".

- Что это такое?

- Я не вправе это сказать, Иван.

- Почему? Ты дал слово?

- Дал.

-Жаль, - проговорил Азеф. Савинкову показалось, что Азеф побледнел, но
свет был зелен, разобрать было трудно. - Опять какой-нибудь Бакай?

- Чиновник полиции.

- Высший?

- Довольно.

Азеф смотрел на Савинкова в упор.

- Неужели же ты мне не скажешь, Борис? Лопухин? - делая улыбку, сказал
Азеф.

- Может быть, Лопухин. Я дал слово, Иван. Я тебе ничего не говорил.

Азеф отвел глаза, вздохнул животом, после молчания проговорил быстрым,
гнусавым рокотом:

- Так ты говоришь, Кропоткин подозревает двойную игру с моей стороны?

- Да.

Азеф помолчал, ухмыляясь. И вдруг рассмеялся резко, звонко, на всю
комнату.

- Да, конечно. Не очень то вы умны, чтобы вас нельзя было обмануть. Вас
действительно ничего не стоит обмануть. Бурцев врет вам, приводит
"сенсации", а вы... хороши товарищи. Ну, Кропоткин из ума выжил, ему все
может придти в голову, а вы?

- Почему мы? Ты так говоришь, будто мы в отношении тебя что-то
упустили?

- Мы не должны были идти на суд, - зло проговорил Азеф, - это была
фантазия твоя и Виктора, что Бурцев будет разбит в две минуты и что я выйду
из всей этой грязи сухой. Вам до моего душевного состояния не было никакого
дела. - В мгновенном, змеином, плоском взгляде Савинков ощутил ненавидящую
злобу, которую знавал нередко.

Азеф сидел, сложа руки на животе. Он был, как безобразный Будда.

- Ты бросаешь упреки, это только неблагодарность. Если ты думаешь, что
тебя плохо защищают, иди сам на суд, опровергай вместе с нами, говори. Я
считаю, что это было бы хорошей защитой дела.

Азеф взглянул на него искоса.

- Я думал, вы, как товарищи, с которыми пуд соли съел, защитите.

- Мы делаем все, что можем, Иван.

Азеф молчал. Савинков знал и этот переход от отчаянной злобы к
ласковости, почти нежности. Азеф улыбался, не меняя позы. Потом хмурясь,
проговорил:

- Так ты думаешь, лучше, если я явлюсь на суд?

- Конечно.

Азеф откинулся. Савинков увидал громадный, зобастый подбородок и шею в
белом воротничке и красноватом галстухе.

- Нет, - проговорил он. - Этого я не могу. У меня нет сил на эту