Чтение 63–й страницы книги ~Глухомань~

- Я утром поеду к ней.

- Нет, ты никуда не поедешь. Танечка очень просила, чтобы ты не приезжал.

- Почему? Как так - не приезжал? Я же люблю ее. Люблю!

- Дурак ты, крестный, - вздохнув, сказал Валера. - И она тебя любит,
понимаешь? А она - женщина, и пока ей не пересадили кожу, она тебе
показываться не хочет, это ты, надеюсь, понимаешь? Женщина она. Настоящая
женщина, не то что эти вертихвостки кругом.

И я понял, что и Танечка права, и он - прав. И мы замолчали. Потом
Валерий молча поднялся и направился на кухню.

- Куда ты?

- Жрать хочу. Есть что в холодильнике? Я приготовлю, ты сиди покуда.
Привыкай к новостям.

И вышел.

А я ни о чем не мог думать. Я не мог собрать мысли для того, чтобы ими
пользоваться. Предо мной стояла Танечка. Моя Танечка. Моя рыжая Танечка,
которая однажды надела паричок...

Стоп. Не понимаю, почему, но мысли мои встали в строй и опустили руки по
швам. Паричок. А о нем дважды упоминала Тамара, ненавидя за этот паричок мою
Танечку. Один раз это промелькнуло в записях Метелькина, которые сохранил
несчастный сын его, думая, что это - фотографии. А второй... Второй - в
армянском зале ресторана Херсона Петровича, когда я случайно отклонился и
попал в точку, в которой услышал разговор Спартака с Тамарой. Она что-то
упомянула о паричке, а он ее оборвал, сказав - я ясно вспомнил эту фразу:

- Оставь свое бабство!..

А сегодня мне звонил Зыков. Спросил о застрявших в Ростове вагонах и
сказал:

- Это не несчастье. Это - предупреждение.

Это - предупреждение. То, что искалечили мою Танечку, всего-навсего
предупреждение мне, чтобы не вздумал задерживать вагоны с пиками и трефами.
Если я этого не сделаю, они найдут способ убить Танечку. Сомнений тут быть
не может. Никаких сомнений: деньги сегодня - превыше всех жизней, не говоря
уже о любви.

Вернулся Валерий с сковородкой яичницы на сале.

- Есть будешь?

- Нет. Слушай, Валерий, если мы их не уничтожим, они убьют сначала
Татьяну, а потом и нас с тобой. Ты это понимаешь?

- Понимаю, крестный, - сказал он, с аппетитом поглощая яичницу. - Я уже
решил, что делать.

- Что именно?

- У тебя есть отличная взрывчатка на заводе. Я обмотаюсь ею, подключу
взрыватель, приду в их логово и взорву всех к чертовой матери.

- Ты решил стать камикадзе? С чего это вдруг?

- Потому что я люблю твою Татьяну. Люблю давно, она об этом не знает, а
тебе сказал только потому, что ради такой женщины я готов взорвать себя
вместе со всей этой кодлой. Надеюсь, ты не ревнуешь?

- Тебя не подпустят к этой кодле и на пушечный выстрел. Там очень охрана
будь здоров.

- Как-нибудь...

- Как-нибудь не получится. Туда пропустят только меня, если я сошлюсь на
застрявшие вагоны. Но при этом ощупают с ног до головы, и вся твоя затея со
взрывчаткой тут же и закончится, а меня пристрелят в подвале. Это - первое.
Второе в том, что покуда где-то гуляет взорвавший Андрея Федор, мы должны
остальное пока отложить. Время еще есть, потому что они не могут убить меня,
не получив своих вагонов. Вот его мы и потратим на то, чтобы поймать Федора.
Поймать и наказать так, как ему и не снилось в кошмарном сне.

- Какое-то время у нас есть... - задумчиво сказал Валера.

- Андрей говорил, что лучшие разведчики - ребятишки. Используй их
пронырливость, если сможешь.

- Понял, крестный. Это - дело. Посплю часа два и...

Он внезапно замолчал.

- Чего ты примолк?

- Посплю два часа и поеду к Танечке. Ты уж извини меня, но ей это
необходимо. А потому я пошел спать. Вернусь от Танечки - продолжим, как
говорится, наши игры. Не беспокойся, Федор от нас не уйдет.

- Да, еще одна новость, - вдруг вспомнил я. - Ко мне заходил Спартак.
Спрашивал, где Федор, клялся всеми святыми, что в лагере его нет, и, знаешь,
я ему поверил. Ты это учти, пусть парнишки шуруют в других местах.

- Понял, крестный. Я пошел спать.

И вправду рухнул на диван, даже не сняв ботинок. Я его кое-как раздел,
накрыл одеялом и стал ждать неизвестно чего.

Так мы объявили войну. Войну противнику, который был заведомо и
многократно сильнее нас, и если бы узнал о наших планах, нас бы уничтожили
быстро, ловко и беспощадно. Отсюда следовал вывод: никому, никогда и ни под
каким видом не проболтаться о нашей сверхзадаче. О нашем мщении за женщину,
которую, как выяснилось, мы оба любили.

Значит, пока следовало играть в их игры. Играть безошибочно, не
переигрывая, но и не поддаваясь без известной доли сопротивления. И пока
Валера спал, я позвонил Юрию Денисовичу.

- Не разбудил?

- А, это вы. - Голос был сонным. - Глаза продрал, но уже соображаю.
Что-нибудь новенькое?

- Просто хотел доложить, что переговорил кое с кем в Ростове. Так, по
старым связям. Мой знакомый подробно-стей не знает, но акт о выбраковке
вагонов видел собственными глазами. Обещал поговорить с теми, от кого это
зависит, и попросил на это два дня.

- Два дня - слишком большой срок.

- Зато это надежно.

- Ну, что же, - подумав, сказал Зыков. - Этот срок я принимаю. Даже
больше скажу: даю вам четыре дня. Результаты ваших переговоров с третьим
лицом прошу в обязательном порядке передавать мне. Полагаю, что мы, как
всегда, отлично поняли друг друга. Всего наилучшего.

И положил трубку. Но я был доволен: четыре дня безопасного существования
нам были гарантированы. А дальше... Дальше видно будет, что и как.

Валерий три часа проспал, что называется, на одном боку, позавтракал и
поехал в область. А я, естественно, пошел на работу.

Через два дня Валера вернулся. Танечку из реанимации перевели в обычную
палату, сейчас подлечивают, а затем начнется период пластических операций.
От свиданий со мной она по-прежнему отказывается, но говорит это виновато,
все время повторяя, что я должен ее понять.

Я ее понимал, что было, в общем-то, не удивительно. Удивительным было то,
что с Валерием мы любили одну женщину, а ревности к нему я никакой не
испытывал. Не могу объяснить, почему это так, но для подобного чувства в
моем сердце места уже не было. В нем почти все занимала любовь к моей
Танечке, а тот кусочек, что еще оставался, был туго набит ненавистью.

Да, это ни в коем случае не было любовью втроем. Это было обожание
вдвоем.

На работе я регулярно звонил в Ростов, морочил там кому-то голову
идиотскими намеками и разудалым пани-братством. В конце концов там бросали
трубку, но я, так сказать, отмечал свои старания, памятуя о том, что некая
Матильда велела своим девочкам записывать все мои разговоры и даже платила
за это. Девочки исправно получали свои доллары, а меня никто пока за руку не
схватил.

На третий, что ли, вечер внезапно, без звонка пришел Валерий. Не
раздеваясь, объявил, едва закрыв за собой дверь:

- Выяснено.

- Что выяснено?

- Где Федор бывает. Я пошел его брать, поскольку, по всем расчетам, он
там сегодня должен объявиться. Если все пройдет, как задумано, позвоню и
скажу одно слово: "Андрей". И ты сразу же приедешь на недостроенный
кирпичный завод. Знаешь, где он?

- Рядом с карьером?

- Точно. Жди.

И вышел. А я стал ждать.

Если вспомнить, что было самым мучительным в этот период моей жизни, то
могу сказать точно. Им было ожидание. Оно накладывалось на мои постоянные
думы о Танечке, о том, как ей больно и как ей плохо. Только об этом, и ни о
чем больше.

Я ничего не мог делать. Я слонялся из угла в угол, курил одну сигарету за
другой и ни о чем, решительно ни о чем не мог думать. Даже о том, где именно
Валера надеялся перехватить Федора.

Звонок телефона раздался, когда только-только начало темнеть. Я схватил
трубку:

- Слушаю.

- Андрей. - И трубку бросили на рычаг.

Но я узнал голос Валерия и сразу же выехал на забытое и заброшенное
строительство кирпичного завода подле тоже забытого и уже заросшего карьера.
Это было за чертой города, в месте уединенном и отдаленном от жилья.

У развалин завода стояла машина Валерия. Я остановился за нею, и он
тотчас же вышел ко мне из правой дверцы. За рулем, как тут же выяснилось,
сидел Вадик.

- Ну? - тупо спросил я.

- Ты был прав, крестный, - усмехнулся Валера. - Мальчишки - лучшие
разведчики. Уже через сутки после получения задания донесли, что Федор через
два дня на третий посещает некую молодку, и всегда в одно и то же время:
около девяти. Ну я и взял его в темном подъезде без шума и толкотни.

- Где же он?

- На заднем сиденье. Связан и обмотан пластырем, как кукла. Сейчас мы
вместе с Вадиком оттащим его в присмотренный мной подвальчик под этими
руинами, снимем пла-стырь и поговорим по душам.