улице Фоссет прониклись ложным убеждением, что "мисс Люси" - особа
чрезвычайно образованная; иного мнения держался лишь мосье Эманюель, который
одному ему известным, а для меня непостижимым путем составил себе довольно
правильное представление о моих истинных талантах и старался не пропустить
возможности, злорадно ухмыляясь, шепотом доложить мне, что они довольно
ограниченны. Меня же их скудость нисколько не смущала. Больше всего на свете
я люблю отдаваться собственным мыслям; получаю я огромное наслаждение и от
чтения книг, но не всех без разбору: я предпочитаю такие книги, стиль и
мысли которых четко отражают душу автора, и неизбежно прихожу в уныние от
безликих книг, далее когда они изобилуют ученостью и другими похвальными
качествами: ведь я сознаю, что господь поставил предел возможностям и
плодотворности моего разума, благодарного, я надеюсь, за то, что ниспослано
ему, не претендующего на более ценный дар и не рвущегося к высотам знаний.
церемоний, не постучась, ко мне ворвалась вторая незваная гостья. Даже
лишившись зрения, я бы узнала ее. Свойственная мне сдержанность давно уже
оказала на поведение моих подопечных полезное влияние - теперь они редко
докучали мне бестактностью, что облегчило мне жизнь. А вот в начале моей
деятельности не раз бывало и так: подойдет ко мне какая-нибудь туповатая
немка, хлопнет по плечу и предложит бежать с ней наперегонки, или же эдакая
неугомонная уроженка Лабаскура схватит меня за руку и потащит к площадке для
игр, настоятельно требуя, чтобы я покаталась с ней на "Pas de Geant"* или
приняла участие в шумной игре, напоминающей наши прятки, которая у них
называется "Un, deux, trois"**; однако спустя некоторое время меня перестали
одолевать подобными мелкими знаками внимания, причем произошло это само
собой, без прямых указаний или замечания с моей стороны. Мне не приходилось
теперь ждать такого рода выходок, кроме как от одной особы, но, поскольку
она была английского происхождения, терпеть ее проделки я могла. Джиневра
Фэншо была способна, ничуть не стесняясь, схватить меня где-нибудь в carre и
насильно покружить в вальсе, наслаждаясь моим смущением и неловкостью. Вот
она-то и нарушила мое "серьезное времяпрепровождение". Под мышкой у нее был
огромный клавир.
миг огорошила я ее, - марш! марш!
провели каникулы, как отдали должное удовольствиям и вели жизнь, подобающую
светской даме. На днях я видела вас в концерте, и вы были одеты не хуже
других. А кто вам шьет?
интересует! Не виляйте, Джиневра, говорите, что вам от меня надо! У меня
вовсе нет желания проводить с вами время.
большое значение имеет ваше неудовольствие? Dieu merci**, я-то знаю, как
справиться с моей одаренной талантами соотечественницей, с этой "ourse
Britannique"***. Итак, Ourson****, вы знакомы с Исидором?
имен у меня лопнут барабанные перепонки. Как же поживает наш милейший Джон?
Прошу вас, расскажите мне о нем. Он, наверное, грустит, бедняга? Какого он
мнения о моем поведении на концерте? Не была ли я жестока?
удовольствие глядеть, как дуются и умирают от огорчения другие! Да еще эта
почтенная дама - моя будущая свекровь! Боюсь только, мы с леди Сарой слишком
пристально рассматривали ее.
тревожьтесь: ваши насмешки миссис Бреттон как-нибудь перенесет.
сын - дело другое! Что же он сказал? - я видела, он терпел страшные муки.
де Амаль.
заметил? Какая прелесть! Он, верно, с ума сойдет от ревности, не правда ли?
Неужели вы хотите, чтобы он оставил вас?
скажите, он действительно обезумел?
Можете себе представить: мы с двух сторон крепко держим его, а он беснуется,
как в бреду, и пытается вырваться. Даже кучер так перепугался, что потерял
дорогу.
из наших рук, выскочил из экипажа и поехал отдельно от нас.
события.
суровостью, - не забывайте поговорки: "Кому смех, а кому слезы".
хоть капля великодушия.
доктор Грэм Бреттон оставляет нетронутым приготовленный ему ужин - цыпленка
в кисло-сладком соусе, затем... но не стоит задерживаться на душераздирающих
подробностях; достаточно сказать, что никогда в жизни, даже когда он тяжело
болел в детстве, миссис Бреттон не приходилось столько раз поправлять ему
одеяло и простыни, как в ту ночь.
не только в том, чтобы подоткнуть одеяло, но, главным образом, в том, чтобы
оно вновь не падало.
Джиневру, проклинал этого дьявола - де Амаля, бредил золотистыми локонами,
голубыми глазами, белоснежными руками, сверкающими браслетами.
он, вероятно, впервые увидел браслет у вас на руке. Джиневра, - я встала и
резко изменила тон, - давайте прекратим этот разговор. Ступайте заниматься
музыкой. - И я отворила дверь.
Подобная откровенность с моей стороны едва ли доставит вам удовольствие.
Ступайте!
оснований оставаться на территории старшего класса, где распоряжалась я.
потому что я испытывала удовольствие, сравнивая истинные события с моими
выдумками и вспоминая, как веселился доктор Джон по дороге домой, с каким
аппетитом ужинал и в какой христианской умиротворенности отошел ко сну. А
это белокурое, хрупкое создание, причинявшее ему муки, вызывало во мне гнев
лишь тогда, когда я видела, что он и вправду страдает.
страстных мечтаний о радостных переменах к смирению перед привычным. Как-то
днем, пересекая carre по пути в выпускной класс, где мне надлежало
присутствовать на уроке по "стилю и литературе", я заметила у одного из
венецианских окон Розину, нашу консьержку. Вид у нее, как всегда, был
беспечный. Она вообще имела обыкновение "стоять вольно". Одну руку эта
барышня засунула в карман передника, а в другой держала письмо, невозмутимо,
но внимательно рассматривая адрес на конверте и сосредоточенно изучая
печать.
сейчас неодолимая магнетическая сила потянула меня к этому белому конверту,
запечатанному в центре красным сургучом. Не знаю, решилась ли бы я
предложить Розине хоть на мгновение показать мне его... нет, нет, я бы,
вернее всего, трусливо проскользнула мимо, страшась унизительной встречи с
Разочарованием: сердце так трепетало у меня в груди, словно уже слышалась
его тяжелая поступь. Но то было заблуждение, вызванное моим нервным
состоянием! Это звучали стремительные шаги профессора литературы, распознав