которых они ели, - и перегибается через нее, широко раскрыв глаза и рот.
думал, что на него приятно смотреть, краснеет от этой искренности. Он
рассчитывал, что он опять почувствует себя здесь господином, что опять
возьмет над нею верх, но просчитался. Он смотрит на большие белые
полумесяцы у себя на ногтях. Внезапное ощущение действительности
парализует ему руки и ноги; его ребенок действительно умер, его песенка
действительно спета, эту женщину действительно от него тошнит. Осознав
это, он хочет получить все сполна, хочет, чтоб его окончательно приперли к
стенке, и без обиняков спрашивает:
царапает ему кончики пальцев, молит: _Боже, Боже милосердный, нет, не
забирай этого, Ты взял одного, так даруй этому жизнь_! Грязный нож
поворачивается в запутанной тьме у него внутри. Открыв глаза, он по ее
развязной позе видит, что она задалась целью его помучить.
хочу.
словно заключая в магическое кольцо, и хотя от его прикосновения она
вздрагивает и отворачивает голову на мускулистой белой шее, к нему
возвращается чувство, что он снова взял над нею верх.
время думала...
трется лицом о ее щеку. Нос у него мокрый. - Пусть он будет, пусть будет,
- упрашивает он.
потом вырывается от него. Лицо ее вспыхивает, и она наклоняется вперед,
как перепуганное животное.
деле прикосновение смерти.
насчет твоей жены? Как насчет сына?
бы с удовольствием стал мужем всех на свете. Почему ты не можешь раз и
навсегда решить, чего ты хочешь?
прокормить? Все твои работы - это пустой номер. Ты ни на что не годен.
Может, ты когда-то и умел играть в баскетбол, но теперь ты не умеешь ровно
ничего. Как, черт возьми, по-твоему, устроена жизнь, ты хоть о чем-то
думаешь?
когда так, а когда не так. С тобой так. И с Дженис иногда было так. А
иногда вообще все не так.
чувствуешь?
отворачивается и смотрит на стену. Стена вся в буграх оттого, что ее
слишком часто красили по облупившейся старой краске.
потом подумаем.
раз более уверенно. - Знаешь, где я была, когда ты в тот день приходил? Я
была у родителей. У меня есть родители. Не бог весть какие, но уж какие
есть. Они живут в Западном Бруэре. Они знают. То есть знают кое-что. Они
знают, что я беременна. Беременна - это прекрасное слово. Это может
случиться со всеми; чтобы забеременеть, много думать не надо. Я бы хотела
выйти за тебя замуж. Хотела бы. Я не отказываюсь ни от каких своих слов,
но если бы мы поженились, все было бы в порядке. А дальше разбирайся сам.
Разведись со своей женой, которую ты так жалеешь раз в месяц, разведись с
ней или забудь про меня. Разберись сам. А если ты ни в чем не можешь
разобраться, я для тебя умерла. Я для тебя умерла, и этот твой ребенок
тоже умер. Ну а теперь, если хочешь, можешь идти.
делает вид, будто не плачет. Она вцепилась в спинку стула, крылья носа у
нее блестят, она смотрит на Кролика и хочет что-то сказать. Она изо всех
сил старается взять себя в руки, и это вызывает у него неприязнь; он не
любит людей, которые направляют ход событий. Он любит, чтобы все шло само
собой.
каких-нибудь признаков решимости. На самом деле он едва ее слушал - все
это слишком сложно и, по сравнению с предвкушаемым бутербродом, нереально.
Он встает - надеясь, что по-солдатски, - и говорят:
измятого хлопчатобумажного платья и спокойно рассмотреть располневшую
талию, обтянутую прохладной бледной кожей. Ему нравятся женщины во время
первой беременности - их тело освещено утренней зарей. Как бы еще разок в
нее зарыться - нервы тотчас бы успокоились.
соблазнительный - толстая, красная, влажные разноцветные волосы
растрепаны.
все новые и новые заботы. Дженис, деньги, звонок Экклза, выражение лица
матери обрушиваются на него крутою колючей волной; сознание вины и
ответственности, как две густые тени, сливаются в его груди. Одни только
технические детали - разговоры, звонки по телефону, адвокаты, финансовые
вопросы - кажутся такими запутанными, что он физически ощущает их
присутствие возле своего рта, самое дыхание требует неимоверных усилий, и
любое действие, даже простое прикосновение к ручке двери, ощущается как
опасное продолжение длинного механического ряда, весьма ненадежно
связанного с его сердцем. Твердая ручка двери отвечает на его
прикосновение и легко поворачивается.
эфира, пробегает сверху вниз по ногам. Ощущение окружающего пространства
опустошает грудь. Стоя на ступеньке, он пытается классифицировать свои
заботы, проанализировать оставшийся в доме позади механизм, установить,
отчего такой стук в шестеренках. Две мысли немного его утешают, пропуская
слабый свет в тугой узел немыслимых альтернатив. У Рут есть родители, и
она хочет оставить ребенка. Возможно, что эти две мысли всего лишь одна,
восходящий по вертикали порядок прямого родства, нечто вроде тонкой
трубки, установленной перпендикулярно во времени, трубки, в которой слегка
разбавляется раствор нашего одиночества. И у Рут, и у Дженис есть
родители; посредством этой мысли он растворяет их обеих. Остается Нельсон
- нечто твердое, что должно всегда оставаться при нем. На этой маленькой
точке опоры он пытается уравновесить все остальное, противопоставляя друг
другу противоположности - Дженис и Рут, Экклза и свою мать, правильный
путь и хороший путь, путь в кулинарию, где штабеля фруктов ярко освещены
лампочкой без абажура, и другой путь, по Летней улице вперед, туда, где
кончается город. Он пытается представить себе край города - безлюдное
бейсбольное поле, темная фабрика, потом ручей, грунтовая дорога; что
дальше, он и сам не знает. Он представляет себе большой, усыпанный шлаком
пустырь, и у него становится пусто на душе.
утешение - дыру, сквозь которую пробивалось яркое сиянье изнутри, и он
поднимает глаза к церковному окну. Окно не освещено - то ли церковь очень
бедна, то ли потому, что летом темнеет поздно, то ли просто по недосмотру,
- оно всего лишь темный круг на каменном фасаде.
друг с другом и отступают к невидимому концу Летней улицы. Рядом, слева от
него, прямо под одним из фонарей, грубый асфальт кажется ноздреватым
снегом. Он решает пройтись вокруг квартала, проветрить голову и собраться
с мыслями. Забавно - то, что движет тобой, так просто, а пространство, по
которому надо двигаться, так тесно. Ноги, наливаясь силой от этой ясности,
ровным шагом движутся вперед. Доброта лежит внутри; снаружи нет ничего, а
то, что он пытался уравновесить, невесомо. Он вдруг ощущает, что у него
внутри что-то совершенно реальное - чистое полое пространство посреди
густой сетки. "Я не знаю", - твердил он в ответ на все вопросы Рут; он и
впрямь не знает, что делать, куда идти, что будет дальше, и ему кажется,
будто мысль, что он ничего не знает, превращает его в нечто столь
бесконечно малое, столь мизерное, что его невозможно поймать. Сознание
этой мизерности переполняет его. Словно соперничающая команда узнала,
Суворов Виктор
Лукьяненко Сергей
Посняков Андрей
Ильин Андрей
Сертаков Виталий
Ибсен Генрик