Чтение 63–й страницы книги ~Разбиватель сердец~

сегодня, и запаха быть не должно. Я подхожу и мимо аккуратного,
уверенного вида юноши протягиваю ей руку.

- Позволите - пригласить - Вас? - произношу я...

Она медленно оборачивается.

И я узнаю ее.

Откуда?..

- Откуда ты знаешь?

Я в затруднении.

- Разве они не вместе? - спрашивает Лена.

- Нет - потому что она недоверчива и не понимает этого.

- Ты просто осел, говорит Лена и встает.

Я ничего не понимаю.

900-800-700 м! руки в перчатках у меня совершенно мокрые. Стрелять
уже поздно. Я плавно беру ручку на себя. Перегрузка давит, трудно
удержать опускающиеся веки. Когда же кончится облачность?! 600 м!!

И тут самолет выскакивает из облаков.

И от того, что я вижу, я в оторопи.

В свете фонарей, в обрамлении черных прядей, мне открыто лицо,
которое я всегда знал и никогда не умел увидеть, словно сжалившаяся
память открыла невосстановимый образ из рассеивающихся снов, оставляющих
лишь чувство, с которым видишь ее и понимаешь, что знал всегда, и следом
понимаешь, что это опять сон.

- Пожалуйста, - говорит она.

Это не сон.

Подо мной - гражданский аэродром. "Ту", "Илы", "Аны" - на площадке
аэровокзала - в моем прицеле. Откуда здесь взялся аэродром?! Куда еще
меня сегодня занесло?!

И в этот момент срезает двигатель.

Я даже не сразу соображаю происшедшее.

Лена обнимает меня своими руками за шею и долго целует. Потом гасит
свечу.

- Я люблю тебя, Славка, - шепчет она мне в ухо и голову мою
прижимает к своей груди.

- Боже мой, - выдыхаю я, - я сейчас сойду с ума...

Она улыбается и подает мне руку. Я веду ее между пар на круг, она
кладет другую руку мне на плечо; и мы начинаем танцевать что-то
медленное, что - я не знаю. Реальность мира отошла: нереальная музыка
сменяется нереальной тишиной.

И в нереальной тишине - свистящий гул вспарываемого МиГом воздуха.
С КП все равно ничего посоветоват не успеют. Я инстинктивно рву ручку на
себя, машина приподнимает нос и начинает заваливаться. Тут же отдаю
ручку и выравниваю ее. Вспомив, убираю сектор газа.

- Боже мой, - выдыхаю я, - я сейчас сойду с ума...

Я утыкаюсь в скудную подушку, пахнущую дезинфекцией, и обхватываю
голову. Я здесь уже неделю; раньше чем через месяц отсюда не выпускают.
Мне сажают какую-то дрянь в ягодицу и внутривенно, кормят таблетками,

- 160 -

после которых плевать на все и хочется спать, гоняют под циркулярный душ
и заставляют по хитроумным системам раскладывать детские картинки. Это -
психоневрологический диспансер.

Сумасшедший дом.

- Вы хотите знать! Так вы все узнаете! - визжит Ирка.

Ленины родители стоят бледные и растерянные.

- Да! Да! Да! - кричит Ирка, наступая на них. - Все знают, что он
жил со мной! Все общежитие знает! - она топает ногами и брызжет слюной.

- Я из-за него развелась с мужем! Я делала от него три аборта,
теперь у меня не будет детй! Он обещал жениться на мне!

Она падает на пол, у нее начинается истерика.

Лена сдавленно ахает и выбегает из комнаты.

Хлопает входная дверь.

Я слышу, как она сбегает по лестнице.

Как легки ее шаги.

Она танцует так, как, наверное, танцевали принцессы. Как у
принцессы, тонка талия под моей рукой. Волосы ее отливают черным
блеском, несбывшаяся сказка, сумасшедшие надежды, рука ее тепла и
покорна, расстояние уменьшается,

все уменьшается...

До земли все ближе. Я срываю маску и опускаю щиток. Проклятые
пассажиры прямо по курсу. К пузачу "Ану" присосался заправщик. Толпа у
трапа "Ту". Горючки у меня еще 1100 литров, плюс боекомплект. Рванет -
мало не будет.

Хреновый расклад.

Старые кеды, выцветшее трико, рваный свитер... плевать! У меня
такие же длинные золотые волосы, как у моего принца, и корабль ждет меня
с похищенной возлюбленной у ночного причала. Смуглые матросы подают
трап, я веду ее на капитанский мостик, вздрагивают и оживают паруса, и
корабль, пеня океанскую волну, идет туда, где еще не вставшее солнце
окрасило розовым прозрачные облака.

На их фоне за холодным окном, за замерзшей Невой, вспучился купол
Исаакия.

- А вы все хорошо обдумали? - спрашивает меня наш замдекана,
большой, грузный и очен добрый, в сущности, мужик.

- Да.

- Это ваше последнее слово?

- Последнее.

- Что ж. Очень жаль. Очень, - качает головой. - И все же я советую
вам еще раз все взвесить.

- Я все взвесил, - говорю я. - Спасибо.

Мне не до взвешивания.

Машина бешено сыплется вниз. Беру ручку чуть-чуть на себя и
осторожно подрабатываю правой педалью. Черта с два, МиГ резко
проваливается. Не подвернуть. На краю аэродрома - ГСМ, за ним -
лесополоса. Тихо, едва-едва, по миллиметру подбираю ручку.

Спокойно, спокойно...

сейчас все в моих руках, только бы не осечься...

- ...Как вас зовут? - спрашиваю я.

- Какая разница? - отвечает она.

Хоть бы не кончалась музыка; пока она не кончилась, у меня еще есть
время.

- Откуда вы? - спрашиваю я.

- Издалека.

- Я из Ленинграда... Вы дальше?

- Дальше.

- 161 -

Отчуждение.

Эмоций никаких.

Как по ниточке, тяну машину. Тяну. Не хватает высоты - буду сажать
на брюхо. Луг большой - впишусь.

Ей-богу, выйдет!

- Может быть, мы все-таки познакомимся?

- Не стоит, - говорит она.

Ночной ветерок, теплый, морской, крымский, шевелит ее волосы.

Будь проклят этот Крым.

С балкона я вижу, как блестит за деревьями море. Не для меня. Мой
туберкулез, похоже, идет к концу. После семи месяцев госпиталя - скоро
год я кантуюсь здесь. Впрочем, мне колоссально повезло, что я вообще
остался жив. Или наоборот - не повезло?

А вот из авиации меня списали подчистую.

Кончена музыка.

- Танцы окончены! - объявляет динамик со столба.

Я провожаю девушку до места.

- Хотите, я расскажу вам одну забавную историю? - и пытаюсь
улыбаться.

- В другой раз.

- А когда будет другой раз?

- Не знаю.

Господи, что же мне делать, первый и последний раз, единственный
раз в жизни, помоги же мне, господи.

И все-таки я вытягиваю! ГСМ еще пеердо мной, но я чувствую, что
вытянул. Катапультироваться поздно.

И вдруг я понимаю - запах гари в кабине.

Значит -так. Невезеньице.

Финиш.

Выход. Аккуратный, уверенного вида юноша вжливо отодвигает меня и
обнимает ее за плечи. Прижавшись к нему, она уходит.

Тонкая фигурка, светлое пятнышко, удаляется в темноте.

И вот я уже не могу различить Ленин плащ в вечерней толпе, и шелест
шин по мокрому асфальту Невского, и дождь, апрельский, холодный, рябит
зеленую воду канала.

Зеленая рябь сливается в глазах...

самолет скользит по траве в кабине дым скидываю фонарь отщелкиваю
пристяжные ремни деревья все ближе дьявол удар я куда-то лечу

Туго ударяет взрыв.