заговорила Каролина:
другое отвратительно. Но любить! Чистейшему ангелу нечего стыдиться любви.
Когда я встречаю мужчин и женщин, в представлении которых любовь является
чем-то постыдным, мне ясно, что это грубые люди с извращенными понятиями.
Многие из наших изысканных дам и джентльменов, у которых чуть что срывается
с языка слово "вульгарность", заговорив о любви, сразу выдают свое
собственное тупоумие и испорченность; для них любовь - чувство низменное и
связанное с кругом низменных представлений.
никогда по-настоящему не любили и не были любимы.
божественное пламя, принесенное серафимом с небесного алтаря!
беседу девушек.
вокруг заходящего солнца, горизонт полыхал всеми оттенками красного,
напоминая скорее Индию в разгар лета, нежели Англию, и розовые отсветы
ложились на холмы, на фасады домов, на купы деревьев и волнистые пастбища,
через которые убегала вдаль извилистая дорога. Девушки медленно шли по ней
со стороны лугов; к тому времени, когда они достигли церковного двора, звон
колоколов уже смолк, все гости и дети вошли в церковь и перед входом не
осталось ни души.
Представляю, какую длиннющую речь произнесет преподобный Болтби, а потом
младшие священники начнут отбарабанивать свои заученные проповеди - одна
другой скучнее. По мне лучше совсем туда не ходить.
пропущу его язвительную речь, полную восхваления истинной церкви и проклятий
сектантам, - он наверняка упомянет и битву при Ройд-лейн. Жаль также, что я
лишаю тебя удовольствия услышать искренние и дружеские нравоучения мистера
Холла со всеми его отменными йоркширизмами, но я останусь здесь. Эта серая
церковь и серые надгробья в алых отсветах просто божественны! Сама природа
сейчас творит вечернюю молитву, преклонив колена у залитых закатным
багрянцем холмов. Я вижу, как она простерлась на широких ступенях своего
алтаря и молит, чтобы ночь прошла спокойно для моряков в океанах, для
странников в пустынях, для овечек на вересковых пустошах и для всех птиц в
лесах. Я вижу ее! Знаешь, какая она? Она словно Ева{280} в те дни, когда они
с Адамом были одни на земле.
похожа. Слушай, Кэри, мы здесь одни и можем говорить то, что думаем. Милтон
был велик, согласна, но был ли он добр? У него был светлый разум, но что
сказать о сердце? Он узрел небеса и проник взглядом в бездну ада. Он увидел
Сатану, Грех, его отродье и ужасное их порождение - Смерть. Воинство ангелов
смыкало перед ним ряды; все ослепительное великолепие небес отражалось в
бесконечной линии их алмазных щитов и пронизывало слепые глаза Милтона. Он
видел легионы бесов; все их потускневшие развенчанные черные армии
прошествовали перед ним. Но когда Милтон захотел увидеть первую женщину, -
ах, Кэри, он ее не увидел!
кухарку. Или мою миссис Джилл, как я ее видела однажды летом в самую жару,
когда она заваривала крем в прохладной молочной за решетчатым окном с розами
и настурциями, готовила для священников всякие свои варенья, соленья,
взбитые сливки и размышляла:
мужчинами были Титаны и матерью их была Ева. Это она родила Сатурна,
Гипериона, Океан, и она же родила Прометея...
Грудь первой женщины, наполненная жизнью, дала миру отвагу, почти равную
Всемогуществу; силу, которая смогла вынести тысячелетия плена в цепях;
жизнеспособность, которой хватило на то, чтобы кормить собою ненасытную
смерть бесчисленные века; неистощимую жизнь и немеркнущее совершенство,
сестер Бессмертия, которое через тысячи лет преступлений, борьбы и скорби
сумело зачать и родить Мессию. Первая женщина рождена небесами; щедро ее
сердце, наполнившее кровью жилы всех народов, и по-прежнему высоко держит
она голову, увенчанную короной царицы мироздания.
голове такая путаница из писания и мифологии, что тебя невозможно понять.
Скажи лучше, кто же преклоняет колена на тех холмах? Кого ты там увидела?
ниспадают на вереск вон там, где пасется стадо; ее белое покрывало, белое,
как снежная лавина, струится с головы к ногам, и молнии вышивают по нему
узоры; у нее пурпурный пояс, такой же, как пурпур вечернего неба на
горизонте, и сквозь него просвечивает первая вечерняя звезда. Не могу
описать ее глаз! Они спокойны, и ясны, и глубоки, как озера; с благоговением
устремлены они к небесам; нежность любви и жар молитвы переполняют их до
краев. Чело ее подобно облаку; оно бледнее, нежели ранняя луна, взошедшая
задолго до сумерек. Она склонилась над Стилбро и молитвенно сложила свои
всесильные руки. Так, преклонив колена, беседуют они с Богом, лицом к лицу.
Если Адам был сыном Иеговы, то эта Ева - дочь Иеговы!
церкви.
которую теперь называют Природой. Я люблю ее, бессмертную и всемогущую!
Пусть небесный свет исчез с ее чела, когда она пала в раю, - здесь, на
холме, она по-прежнему царит во всем сиянии своей славы. Она прижимает меня
к груди и раскрывает мне свое сердце. Тише! Ты сама увидишь и почувствуешь
то же, что и я, если мы помолчим.
сама заговоришь.
прислонилась к высокому надгробью и, устремив взгляд на полыхающее закатное
небо, погрузилась в приятное забытье. Каролина отошла в сторону и,
прогуливаясь вдоль стены сада, тоже размечталась. Шерли произнесла слово
"мать". Но для Каролины это слово означало не мистическую могучую великаншу
из видений Шерли, а нежный человеческий образ, - тот образ, которым она
наделила свою собственную мать, незнакомую, нелюбимую и все-таки родную.
могла увидеть ее, узнать и полюбить!" - мечтала Каролина.
столь часто гнала сон от ее детской кроватки, потом с годами постепенно
блекла, казалась все нереальнее и, наконец, почти совсем угасла, эта мечта
вдруг вновь вспыхнула ярким светом и согрела ей душу. Что, если в самом деле
наступит такой счастливый день, когда мать придет и, взглянув на нее
заботливым, любящим взглядом, нежно скажет:
знаю, что ты нуждалась в любви, но с детства была ее лишена. Эту любовь я
сберегла для тебя, и теперь она будет голубить тебя и лелеять".
видения Шерли. Они прислушались: это было цоканье копыт; пригляделись - и
увидели за деревьями блеск металла; в просветах листвы промелькнули алые
мундиры, сверкающие каски, развевающиеся перья. Держа равнение, мимо них
неторопливо, в полном молчании, проехали шесть солдат.
них где-то был привал. Они стараются, чтобы на них поменьше обращали
внимание, и нарочно выбрали такой тихий час, надеясь, что все будут в
церкви. Это неспроста. Помнишь, я говорила: скоро случится что-то необычное!
снова нарушили звуки, на сей раз иного рода, - нетерпеливый детский плач.
Девушки оглянулись: из церкви вышел мужчина с ребенком на руках, а за ним -
две девочки лет девяти-десяти. Двухгодовалый бутуз, крепенький и
краснощекий, по-видимому, отлично выспался в церкви, только что пробудился и
теперь ревел во всю мощь своих легких. Впрочем, свежий воздух и несколько
цветов, сорванных с могилы, быстро его успокоили. Мужчина сел, заботливо,
как мать, покачивая малыша на колене; девочки примостилась по обеим сторонам
отца.
Наверное, он уже заметил ее и только ждал, чтобы его узнали, ибо сразу снял