потребуется, чтобы обойти Тимково, - а противник меж тем подбросит туда
новые силы, артиллерию, всякие прочие огневые средства. Как же поступить?
Что приказать? Опять вспомнился Панфилов: "Я колеблюсь, товарищ Момыш-Улы,
у меня нет решения, но нет и времени..." Нет времени! Это будто тисками
сдавливает голову, сжимает грудь. Я приказываю Заеву:
перебежками. Доберемся на бросок гранаты и гранатой вышибем!
вторая рота, поднимай и своих в атаку. Ну, Заев, действуй быстрей,
быстрей! Смотри не распускай вожжи!..
телефонной связи. Как управлять боем? Хоть бегай сам от командира к
командиру.
вторая рота принимает боевой порядок, рассыпается в цепь перед атакой.
Немцы, видимо, заметили подошедшую роту - часто и близко зашлепали мины.
Кто-то вскрикнул, застонал.
поддерживает, почти тащит на себе раненого, ворчливо и ласково
приговаривая:
колено, он прилаживает ручной пулемет. Через голову перекинут белый жгут,
сделанный, как можно догадаться, из бинта. На эту перевязь Заев укладывает
хуле ручного пулемета, примеривается. Я говорю:
Массивный приклад плотно прижат к животу.
сколько чутьем командира.
топкому полю вслед за ротой, вижу, как перебегают бойцы. Некоторые
стреляют лежа, другие - с колена, опять поднимаются, продвигаются вперед.
Пробегают пулеметчики; огромный Галлиулин, согнувшись, вскинул на плечи
тело пулемета, Мурин тащит станину. Блоха нагружен лентами. Вот они
останавливаются, быстро крепят пулемет, бьют длинными очередями. В ответ
немцы усиливают пальбу. Мины рвутся чаще. Ракеты висят над полем, источая
бледный свет, в котором мы кажемся призраками, не отбрасывающими тени.
причину. При близких хлопках мин бойцы плюхаются, втискиваются в грязь.
Погодя они живо поднимаются, вскидывают винтовки, но это уже лишь тяжелые
палки с примкнутыми штыками, а не огнестрельное оружие. Ствол в грязи,
затвор в грязи! Стрелять нельзя! Оборвалась и стукотня ручного пулемета, с
которым пошел на немцев Заев. Загрязнился, перестал действовать и пулемет
Блохи.
продолжал мрачно шагать. Ко мне подошел растерянный, понурившийся Заев.
пулемет прикладом назад, наподобие дубины, был перекинут через плечо. Я
приказал выносить с поля боя пулеметы, идти с ними в племхоз,
расположенный неподалеку, под горой, вычистить, смазать и вернуться.
выставь охранение. Понятно?
ручной пулемет на караул, постоял так, словно отдавая честь, затем канул
во мглу.
огонь и немцы. Ракеты взметывались все реже. Потом воцарилась тьма. Ни
выстрела, ни проблеска, ни крика. Улеглось и зарево дальнего пожара.
Зубы выбивают дробь. Думаю о Панюкове. Где он? Наверное, впереди. Надо его
найти.
Сапоги продавливают подмерзшую корочку, оставляя глубокий след, куда
тотчас набегает вода. Твердеют, замерзают мокрые штаны, мокрая стеганка.
Коченею, бьет озноб, с одеревеневших губ в такт дрожи все время слетает
"У-у-у-у..."
Никто не обратился ко мне, ни о чем не спросил. И я ничего не сказал. Все
понятно без слов: ужасная ночь!
разные стороны. Синченко остался с лошадьми. Иду, в темноте вдруг
споткнулся обо что-то мягкое, чуть не упал. Дотрагиваюсь: убитый.
Наверное, из первой роты. Значит, наши где-то здесь. Броском, под командой
Панюкова, добрались сюда. Закоченевшими пальцами продолжаю ощупывать труп.
Нашариваю узкий погон. Немец? Да, немец. Где же я, в немецком
расположении, что ли? А может быть, Панюков перебил здесь немцев,
закрепился на высотке? Медленно тащусь дальше. И вдруг шаги. Справа идет
человек, слева - другой. Дрожь, что трясла меня, мгновенно прекратилась. С
двух сторон приближаются ко мне. Возможно, немцы. Возможно, идут с двух
сторон на захват. Вынул пистолет. Зарядил, пули в стволе, с курка снят
предохранитель. Шагаю вперед, будто не обращая внимания. Если окликнут
по-немецки, буду стрелять в упор. Подошли. Постояли. Я прошагал мимо.
Никто не промолвил ни слова. Боялись в темноте открыть себя. Так и
разминулись.
пахоте, выдираю их с усилием. Поглядываю на светящиеся стрелки часов: уже
пора бы мне дойти. Не миновал ли я наши посты? Продолжаю шагать. Чувствую,
что начался склон. Черт возьми! Куда же меня занесло? Неужели заплутался,
потерял свой батальон? Эта мысль вдруг стиснула горло, мне не хватило
дыхания. Потерял свой батальон! Проплутаю всю ночь, окажусь к свету на
отшибе...
в темноте на сарай. Изнутри доносятся голоса. Прислушиваюсь. Русский
говор, наши. Вот проем ворот. Вхожу. Люди сидят, лежат в соломе.
из роты Панюкова. Среди них двое раненых. Здесь же находился и командир
взвода младший лейтенант Агейкин. Он встал передо мной навытяжку. Я
посветил фонариком. На шапке, на шинели Агейкина белели приставшие
соломинки.
двух бойцов к политруку. Я растолкую, где его найти.
к Дордия. Приказываю им:
теряю волю? Неужели болен? Дрожу. Озноб колотит все сильнее. Тепла ждать
неоткуда. Сквозь щели со свистом врывается ветер. Надо бы снять сапоги,
вылить из них воду, выжать портянки, переобуться, но нет сил. Закрываю
глаза, сжимаю руками плечи, чтобы унять дрожь. Много часов во рту не было
ни крошки, но есть не хочется. Хочется лишь одного: тепла, тепла.
действительности голос Рахимова:
значит, появится все: связь, штаб, порядок. Нет, на этот раз так не
случилось.
находятся в сараях.
Ильин Андрей
Конан-Дойль Артур
Володихин Дмитрий
Посняков Андрей
Грабб Джеф
Березин Федор