особенно силой ненависти. В этих случаях у него появлялся и "жест",
нисколько не актерский, как у большинства ораторов, а самый естественный,
почти, как ей казалось, величественный. Однако наедине с ней он никогда так
не говорил.
преступленьях, об ее обреченности, о расплате. Как бы мимоходом, впервые при
Инессе, он упомянул о казни своего брата, -- "где тогда были твои лучшие
элементы?" Она еще в семье Армандов слышала, что его брат был повешен. "Но
что же можно было сделать для помощи человеку, покушавшемуся на жизнь царя?"
-- невольно мыслью прежней, 315 давней Инессы подумала она. Ленин говорил,
как узнал о казни брата, что тогда пережил. Ей кто-то сказал, будто он был
по взглядам чужой брату человек и даже не очень его любил. Она слушала с всЈ
росшим волнением, именно как зачарованная. И ей впервые показалось, что она
понимает его, чувствует его душу, что он большой человек и во всяком случае
большая сила.
точно по инерции перенося на нее свою ненависть к старому миру.
выпил остаток лимонада из ее стакана (пива у него больше не оставалося).
осведомленными людьми, у которых были время и охота считать деньги в чужих
карманах. Обогащенье почти не доставляло ему удовольствия. Он почти ничего
для этого не делал. Просто очень росли в цене принадлежавшие ему акции, --
теперь уж все говорил в Москве, что Россия стала "второй Калифорнией".
Увеличилось и число его должностей в разных торгово-промышленных
предприятиях. Дмитрий Анатольевич этих должностей и не искал, ему их
навязывали. От синекур он отказывался, и всякий раз, как соглашался принять
звание члена совета в каком-либо учреждении, начинал в нем работать и
несомненно бывал полезен. Другие видные люди просто коллекционировали такие
места, только приезжали на заседания и высказывали свои суждения. Все ценили
бескорыстие, компетентность, энергию Ласточкина. Он давно стал одним из
самых уважаемых и популярных людей в деловой Москве.
вида работы не были по существу между собой связаны, но они развивались как
бы параллельно. Для общественной деятельности Дмитрия Анатольевича
теоретически не имело никакого значения, богат ли он или нет. И тем не менее
он ясно, с неприятным чувством, видел, что его общественный вес был бы
меньше, если б он не состоял в многочисленных предприятиях, не принимал у
себя всю Москву и не жертвовал немалых денег на благотворительность. Никто
из людей, приезжавших с подписными листами или с какими-либо билетами, не
встречал у него отказа. Так же поступала и Татьяна Михайловна. И всегда
просители, выходя от них, говорили друг другу: "Помимо того, что они дали
много больше других, которые их побогаче, -- как мило, по джентльменски
дали!"
газетах. Сам он был к этому довольно равнодушен, но Татьяна Михайловна всЈ
больше радовалась его успехам и популярности, помещала в альбом заметки о
нем. Иногда не без смущения вырезывала простые упоминания имени мужа в числе
участников важного заседания и наклеивала, надписывая название газеты и
число:
рассматривавшей альбом, который от наклеек разбух и стал менее красив: как
ни аккуратно Татьяна Михайловна их наклеивала, сложенные газетные страницы
торчали кое-где из-под кожаного переплета и позолоченного обреза толстых
листов. -- Может быть, Мите как-нибудь и пригодится: например, понадобится
дата заседания?
злобы или зависти. Искренно говорила Мите, что "аб-бажает" Таню. Они недавно
перешли на ты.
означает? -- с недоумением спрашивала Татьяна Михайловна.
немало дам, имена которых упоминались еще чаще, чем имена знаменитых
адвокатов 317 и профессоров, хотя их заслуги были не очень ясны, да и
жертвовали они не так много денег; зато, правда, часто принимали в своих
роскошных домах, кто писателей и артистов, кто политических и общественных
деятелей. Татьяна Михайловна заметок с упоминанием своего имени никогда не
вырезывала. Люда не могла этого не ценить, по контрасту.
об ее существовании, -- говорила она о той или другой из общественных дам.
-- Ненавижу этот культ богатства!
деятельницей, получала уже недурное жалованье, обзавелась собственной
квартирой. Жила не так замкнуто, как прежде, приглашала людей к себе.
Никаких увлечений у нее не было. Ласточкины про себя этому удивлялись, и
теперь уже скорее грустно.
по себе было немалым общественным чином. Из одного его "подвала" по
экономическим вопросам были даже перепечатки в петербургских и
провинциальных газетах с очень лестными комментариями. Травников сказал
Татьяне Михайловне, что ее муж теперь имел бы немалые шансы пройти в
Государственную Думу или, по выборам, в Государственный Совет:
дельные предложения, a tulit alter honores, -- сказал профессор. Татьяна
Михайловна потребовала перевода цитаты и вечером сообщила мужу мнение
"одного нашего приятеля". Имени не сообщила, но по латинской цитате Дмитрий
Анатольевич догадался.
переехать в Петербург. Нет, уже поэтому я не очень хотела бы. А как ты
думаешь?
сановными старичками! А в Думу, -- право, не знаю. Уж скорее пусть наш Алеша
баллотируется. Ниночка очень этого хочет. Два члена 318 Государственной Думы
от одной семьи -- этого уж слишком много, -- смеясь, сказал Ласточкин. -- Да
и оба мы верно не прошли бы: есть достаточно более заслуженных кандидатов. И
от какой партии?
упомянула о перепечатках, привела мнение профессора и даже его цитату.
Статьи мужа она всегда пересылала его сестре, обычно добавляя шутливо
что-либо вроде: "Препровождаю при сем новый шедевр богдыхана". Нина в
ответном письме неизменно говорила: "Статья Мити превосходна", или "И Алеше,
и мне чрезвычайно понравилось", или "Алеша читал с еще большим интересом,
чем я, и думает, к статье Мити очень прислушаются"... Татьяна Михайловна
старалась не замечать невинной и полезной неправды. На этот же раз ответ был
восторженный и уж вполне искренний:
Анатольевна. -- "И, знаешь, потом мы проведем туда и Алешу! Он, правда,
слышать не хочет, но я его уговорю, мне уже осточертела жизнь заграницей. В
его губернии у него есть друзья, сторонники и даже "почитатели". Как было бы
хорошо! И прав этот ваш милый чудак. Наши два Аякса пусть, по разу в месяц
каждый, показывают с трибуны фигу правительству, а мы с тобой опять будем
неразлучны. Жаль, что выборы не скоро и что Государственная Дума в
Петербурге, а не в нашей Москве!"...
держалась кличка "два Аякса". Рейхелю Татьяна Михайловна статей мужа не
посылала. Знала, что он будет только ругаться. Он ненавидел всЈ и всех:
социалистов, либералов, консерваторов. Аркадий Васильевич уже был
экстраординарным профессором. До Ласточкиных доходили слухи, что товарищи
очень его не любят: над всеми издевается, и всех критикует, не имея по своим
скромным заслугам никаких на это прав. 319
Анатольевич ни на что, кроме одышки, особенно не жаловался, но Татьяна
Михайловна чувствовала себя нехорошо и старалась скрывать это от мужа. Он
что-то замечал и поглядывал на нее с тревогой.
упорно ходившие по России. Думал, что хоть в этом отношении было бы хорошо,
если б вернулся к власти граф Витте; разочаровался в нем в пору декабрьского
восстания, но имел к нему, как сам с улыбкой говорил, "влеченье род недуга":
любил очень умных людей, вышедших на верхи собственным трудом и дарованьями.
хорошо к нему относился, оценил его способности, познания, добросовестность
и выдвигал его в докладах министру. В пору отлучек посла, доклады
"Певческому Мосту" составлял он сам, и министр читал их с особенным
интересом. В молодом дипломатическом поколении Алексей Алексеевич выделялся
и превосходным знанием иностранных языков. Внутренняя переписка в
министерстве иностранных дел теперь велась почти исключительно по-русски;
это всем было удобнее, хотя некоторые старые дипломаты еще говорили, что
по-французски им писать легче. Но в сношениях с иностранными дипломатами
Тонышеву нередко случалось писать бумаги по-французски, по-английски, даже
Панов Вадим
Прозоров Александр
Конан-Дойль Артур
Орлов Алекс
Ковальчук Вера
Шилова Юлия