А поставь нас на их место, мы бы за пару месяцев все пустили ко дну. А тут
видите, плывет, плывет кораблик. - Он помолчал, подумал, постучал пальцами
по столу. - А то, что вы показали мое сочинение, - это правильно. Теперь
они успокоятся. Поп и есть поп, и нечего с него спрашивать! Вот только из
музея, пожалуй, турнут! Ну да Бог с ними.
говорите?! Да наш директор никогда не согласится.
Почему, спрашивается? Понятно почему: чтоб не работал мракобес в
культпросвете. Ну что ж? Не в первый раз и не в последний! Я к таким
концам давно уже приучен! Ладно! Работы я не боюсь! Вот взгляните на мою
ладонь! Нет! пощупайте, пощупайте! Как дерево, правда? Еще месяц, и
наступит самый мой сезон - поеду наниматься в лесосовхоз. А в этом деле я
уж не поп, а профессор! Ну-ка, давайте выпьем за эту мою профессию. Берите
стопку. Да, впрочем, что нам стопка! Подождите, я стаканы принесу!
стакан, - она ведь вещь хитрая. Ее не поймешь, у нее тысяча одно
соображенье. В этом смысле история с Пилатом очень показательна! Ведь и до
сих пор не разберешься, как он относился к Христу. Мнения об этом
разошлись, можно сказать, диаметрально. Вот и вы: "Председатель
воентрибунала! - осудил и руки вымыл! Так что ж? Значит, хоть и распял, а
не виноват?" А я бы вот, представьте, не смеялся. Я бы понял, что и такое
бывает тоже! Потому что хитрая, хитрая вещь - мирская власть! Вот власть
духовная - та много проще. А в истории Христа с этой стороны так все даже
очень просто. Не понравился Христос - его схватили, судили, осудили, убили
- вот и все. Хотя осудить было тоже нелегко.
чуть совсем не сорвалось. Ведь сразу к лжесвидетельствам не приступишь,
нужен какой-то разбег, отчаянность! И на следствиях тоже не сейчас же
начинают орать - надо какое-то время, чтоб попривыкнуть к
подследственному, так сказать, наглядеться на него вдосталь. А тогда было
все в тысячу раз сложнее. Вот послушайте, с какой речью обращается
председательствующий к свидетелям. - Отец Андрей подошел к письменному
столу, открыл папку и вынул оттуда тетрадочный лист. - "Может быть, вы
говорите предположительно, по слухам, с чужих слов, и не знаете, что
прежде чем мы примем ваше показание, мы испытаем вас раскаяньем и
исследованьем. Помните, что если дело идет о деньгах, то деньгами все и
может быть искуплено, но вот в этом деле кровь невинного и кровь всех
неродившихся потомков его до скончания веков будет лежать на лжесвидетеле,
ибо не зря о Каине сказано Господом: "Голос кровей брата твоего Авеля
вопиет во мне". (Слышите? "Кровей", а не "крови"! Кровей всего
неродившегося потомства Авелева.) Затем и был создан Адам единственным,
чтоб научить тебя - погубивший единую душу губит весь мир, а спасший
невинного спасает все человечество. Ибо если человек с одного своего
перста снимет тысячу отпечатков, то все они будут одинаковы, а Бог с
одного Адама снял облик всех людей, и так, что хоть они равны, ни один не
похож на другого. Вот поэтому ты и должен считать: весь мир был сотворен
единственно ради того, кто сейчас стоит перед нами и чья жизнь зависит от
твоего слова". Вот такое напутствие. После этого и начинается опрос
свидетелей, и подходят они по одному. А обстановка такая: глубокая ночь
(петух кричал второй раз, значит, все происходило от второго до третьего
часа), горят медные семисвечники, помещение огромное, каменное, пустое,
половина его всегда во тьме. Семьдесят два судьи на полу на подушках, два
полукружья, лицами друг к другу, чтоб каждый смотрел в глаза другого. В
центре три секретаря - один записывает речи подсудимого, два другие -
показания свидетелей. Один - обвинительные, другой - защитительные. Ну
ясно, что лжесвидетели при такой обстановке сбиваются, путаются. "Многие
лжесвидетельствовали на Него, но свидетельства эти не были достаточны", -
говорится в Евангелии от Марка, - то есть ни один из свидетелей не
подтвердил полностью слова другого. Но вот выступили порознь два
свидетеля, показания которых как будто бы совпадали.
судилища, очень неясно. Кто мог знать, что там происходило? Суд тайный,
посторонних не было, а обвиняемого уже тоже нет - казнили. Так вот,
выступили два свидетеля, и оба показали, что Христос поносил храм. Более
страшного преступления вообще нельзя было представить, но и эти показания
были отведены. По Марку, Иисус будто бы сказал: "Я разрушу сей храм
рукотворный и через три дня воздвигну другой, не руками построенный". У
Матфея же это звучит иначе: "Я могу разрушить храм Божий и в три дня
создать его". О! Видите, какое противоречие!
подумайте-ка: "Я разрушу этот храм". Этот! Страшно определенно - то есть
вот этот самый, о котором мы сейчас говорим. Тут стоит определительный
артикль. Тот, в котором хранится скиния завета - святая святых народа
израильского, - храм Соломонов. И воздвигну другой - нерукотворный! Это,
позвольте спросить, какой же? Твой собственный? Храм Иисуса? Сына Иосифа и
Марии? Того, у которого братья Яков, Иосиф, Иуда, Симон и еще сколько-то
сестер? Какой же храм своего имени ты нам сулишь построить, пророк, вместо
этого, Соломонова? - таков смысл показанья первого свидетеля.
его". По смыслу, конечно, не могу, но мог бы - наклонение сослагательное,
но неважно! Вот какой я, мол, сильный. Какой храм? Определительного
артикля нет, значит, любой! А ведь их множество. Ведь все храмы Божий! Так
ты в три дня можешь построить нам синагогу? Ну и хвастун же ты, строитель!
Сколько денег, наверно, зря с дураков содрал. Рассмеялись и отошли. Вот и
все. Так что объединить оба показания не удалось. Обвинения захлебнулись.
Иисуса надо было отпустить.
Корнилов и сам не понимал почему, но то, что его признание не произвело на
отца Андрея, кажется, ровно никакого впечатления - он просто выслушал да и
заговорил о другом, - как-то очень больно ударило его по нервам. Лучше бы
уж выругался бы, или ударил, или прогнал, а то получается так, что иного
от Корнилова и ждать было невозможно.
как-никак был единственный, кто не покинул учителя, остальные, как
сообщает Марк, "оставив его, все бежали". Вот вы знаете, почему вся эта
печальная история кажется мне совершенно достоверной? Уж слишком все тут
по-человечески горько и неприглядно. Разве это апостолы? Разве это
мученики? Больше того, да разве это христиане? Ведь христианин должен:
зубами зверя, чтоб стать чистым хлебом Господним". А тут что? "Даже атаман
разбойников, предводитель шайки негодяев, и тот никогда не бывает предан
своей сволочью, если только он сам не предавал их". Это Порфирий - лютый
ненавистник Христа и христианства сказал об апостолах! Да разве вы первый
иронизируете насчет Петра? "Как может быть фундаментом церкви тот,
который, из уст какой-то жалкой рабыни услышав слово "Иисус", так
смертельно перепугался, что трижды нарушил свою клятву?" Это тот же
Порфирий. А сам Христос? Помните? "Разбудив их, начал ужасаться и
тосковать и сказал им: - Душа моя скорбит смертельно, побудьте здесь и
бодрствуйте со мною". И еще: "Отче, все возможно Тебе, пронеси сию чашу
мимо меня".
оставил меня", а в некоторых рукописях и того резче: "Зачем ты унижаешь
меня". А потом эта мольба: "Жажду!" И добрые палачи суют ему губку с
уксусом. Где, в каких житиях вы найдете подобное? Недаром же другой
ненавистник, Целий, тот уж прямо ехидничает: "Если уж он сам решил принять
казнь, повинуясь отцу, так что ж звать его на помощь и молить об
избавлении: "Отец, да минует меня чаша сия"? Почему он не стерпел на
кресте жажду, как ее часто переносит любой из нас?" А тот же Порфирий еще
добавляет: "Все эти речи недостойны не только сына Божьего, но даже просто
мудреца, презирающего смерть". Увы, все это так. И ответ только один: "Се
- человек!" И ничего с этим человеком евангелисты поделать не смогли! Не
посмели!
переделывали они первую запись Евангелия, чтоб избегнуть изобличенья!" Да!
Самого страшного из изобличений - изобличения в правде. И все-таки это вот
немощное, мятущееся, бесконечно человеческое, болящее вычеркнуть не
посмели! И Бог - немощный и слабый - все равно остался Богом! Богом людей.
Понимаете? Да нет, где вам понять!
мне сейчас вспомнилось? Лессинг писал где-то, что мученик - самая
недраматическая фигура в мире. Об нем и трагедии не напишешь. У него ни
поступков, ни колебаний, ни переживаний - одно терпение. Его мучают, а он
терпит, его искушают, а он молится. Тьфу! Тоска! Но вернемся к нашим
баранам. Значит, свидетели зашились?
говорится, не для того берут, чтоб отпускать. Председательствующий
Каргалов Вадим
Березин Федор
Сертаков Виталий
Влодавец Леонид
Акунин Борис
Роллинс Джеймс