фигуру в просвечивающей одежде. Женщина произнесла:
- Я Констанс, жена Кристофа.
Пока я прикрывала полотенцем грудь, она примостилась рядом со мной на
шезлонге, и уже не заслоняла солнце. Я увидела, что она моих лет и,
вопреки предположениям, которые я некогда делала для своего утешения, -
красавица: с вьющимися белокурыми волосами, правильными чертами лица и
трогательно-нежным взглядом. Вылитый ангел, если человеческое существо
может быть ангелом!
От удивления лишившись дара речи, я вскочила на колени. Будущие светила
адвокатуры и те, кто когда-то обещал ими стать, жарились поблизости на
солнце или шумно барахтались в бирюзовой воде, но я до того опешила, что
ни крики, ни смех не достигали моего слуха.
- Я пришла к вам, - сказала Констанс, - потому что Кристофу нужен
адвокат, способный спасти ему жизнь, он никому больше не доверяет.
Вот оно как! Я ошеломленно пробормотала:
- Что? Кристофу? Спасти жизнь?
У меня запершило в горле, и я так закашлялась, что на глазах выступили
слезы. Констанс, опустив взор, разглаживала на коленях шелк своего платья.
Когда я оказалась в состоянии ее слушать, она с грустью в голосе пояснила:
- Он наделал много глупостей, очень много, и все из-за женщин, но
обвиняют его несправедливо.
Она снова посмотрела на меня светлым, внимательным, спокойным взглядом.
Потом открыла лежавшую рядом белую сумку, вынула плотный бумажный конверт
и протянула мне.
- Прочтите. Думаю, там все, что я могла бы вам рассказать.
- А он? Где он сам?
- В крепости, откуда он уже однажды бежал. Теперь он там единственный
заключенный. Никто не имеет права его видеть, кроме защитника, а от
защитника он до сих пор отказывался. Так, по крайней мере, мне сказали.
- Вы его видели?
- Нет. Ни я, ни наша двенадцатилетняя дочь, которая знает о нем лишь по
моим рассказам. В прошлом году она даже сбежала из дома - ее не было
больше месяца, - хотела его найти. Сумасшедшая.
Констанс явно гнала прочь тяжелое воспоминание. Она уже встала и
застегивала сумку. Наша беседа не заняла и пяти минут.
- Прошу вас, останьтесь, - сказала я. С извиняющейся улыбкой она
отрицательно покачала головой:
- Меня ждет такси. Я не успею на поезд.
Возвышаясь надо мной, она глядела безмятежно-спокойным взором.
- Когда вы его увидите, - прошептала она, - скажите только, что мы
будем ждать его всегда.
Не помню, подала ли Констанс мне на прощанье руку. Она удалялась, как и
пришла, под лучами солнца, словно призрак, окутанный тайной, а я все
стояла на коленях не в силах сдвинуться с места. Мне понадобилось время,
чтобы прийти в себя.
Потом я кинулась к себе в комнату. Не одеваясь, села на кровать и
раскрыла конверт. Там было листов двадцать отпечатанного на машинке
текста, где излагалось то, что Кристоф счел нужным рассказать о своих
странствиях начиная с праздничного дня в Арле, с которого минуло столько
лет. Еще там приводились адреса и комментировалась нелепая процедура,
какой только и может быть чрезвычайный суд.
Я позвонила в Сен-Жюльен-де-л'Осеан и заказала двойной номер в новой
гостинице, потом позвонила своей помощнице Эвелине Андреи, чтобы она
прибыла туда сегодня же вечером.
Стоит ли загромождать рассказ описанием моего душевного состояния?
Повесив трубку, я тут же принялась собирать вещи, а у меня, как на грех,
привычка всегда таскать с собой все, что могло бы мне понадобиться до
конца моих дней в любое время года и при любых обстоятельствах, будь то в
Африке или на Аляске.
МАРИ-МАРТИНА (2)
Одиннадцать часов следующего дня.
Председателем на суде, наделенным всеми или почти всеми полномочиями,
будет Поммери, которого я вижу первый раз в жизни.
Высокий, тучный, добродушный на вид, с большими глазами и живописным
носом, он прохаживается, беседуя со мной, по кабинету в своей квартире -
кабинет отделан сизым бархатом и темным деревом, окна выходят на
набережную, на пустынный рошфорский фарватер.
Поммери бросает курить. На столе лежит большая открытая коробка с
конфетами, а за столом у стены - стойка для ружей. Выбор прост: лишние
килограммы или самоубийство.
- Итак, - говорит он, - мы остановились на том, что ваш клиент бросил в
Бирме, посреди виноградника, в одной рубашке, медсестру Военно-морских сил
США. Это само по себе предосудительно.
Голос у него громкий, слащавый, как у комедианта. Я в новом синем
платье сижу, выпрямив спину, в кресле времен Второй империи и отважно
возражаю:
- Он поступил так из милосердия! Не хотел вмешивать невинную девушку в
свою безумную затею!
- Да что вы такое говорите! - возмущенно восклицает самый невозмутимый
судья на процессах, которые велись после Освобождения. - Он ведь увез с
собой восемнадцать тысяч пар чулок! Первоклассных, из нейлона, по десять
денье!
Я замолкаю и отвожу взгляд в сторону.
- Никто не знает, - продолжает судья, - что он делал последующие пять
месяцев. Он об этом либо совсем не распространяется, либо говорит
уклончиво. Похоже, однако, что в Куньмине, в Китае, он снова встречает
молодую метиску, которую, если верить его словам, он выиграл в карты.
- Раз он говорит, значит, правда. Кристоф никогда не врет.
- Он говорит лишь ту правду, которая ему выгодна, - поправляет судья. -
Он хорошо усвоил уроки отцов иезуитов.
- Не станем же мы ставить ему в упрек еще и школу, где он учился.
Судья смеется и берет конфету. Он развертывает ее с той же ревнивой
тщательностью, с какой в недавнем прошлом разворачивал сигару.
- Я прошу вас, детка, - вздыхает он, - не пытайтесь меня уверить, будто
вы глупее, чем на самом деле. И не перечьте мне на каждом слове.
Он уже предлагал мне отведать своих конфет для ожирения и больше не
настаивает. Какое-то время, меряя шагами комнату, он сосет и жует конфету.
Вдруг останавливается и не совсем прилично сует мне под нос указательный
палец.
- В феврале этого года мы обнаруживаем его где?
Я понятия не имею. Если верить записям Констанс, после Китая Кристоф по
воздуху, воде и суше следовал примерно по тропику Рака. Почти все это
время его сопровождает преданная подруга, которую он называет Малюткой Лю,
но, когда Кристоф добирается до Каира, он уже снова в одиночестве.
- В Австрии, в Вене, - торжественно восклицает судья, - Мекке для
спекулянтов всех мастей в послевоенной Европе.
Несколько месяцев назад я была в Вене. Помню руины, занесенные снегом,
колесо обозрения на ярмарке, Воллебенгассе, 16, где живет моя подруга Рея,
слышу звуки цитры.
- Этот негодяй сплавляет там втридорога нейлоновые чулки и наживает
целое состояние. Его ищет полиция всех союзных стран.
Поммери наклоняется ко мне - его большие глаза утопают в моих - и
переходит на театральный шепот, подбираясь к самому главному.
- Однажды ночью англичанам у себя в секторе удается завлечь его в
ловушку. Он мечется по канализационной системе, его должны вот-вот
схватить, и знаете, кто вдруг появляется на сцене?
Разинув рот, я с дурацким видом трясу головой, сердце у меня под звуки
цитры разрывается на части. Судья возвышает голос:
- Его бабушка! Его родная бабушка, которая, вопя во все горло,
размахивает зонтом и оттесняет преследователей в сторону. Пока ее
урезонивают, вашему подопечному удается улизнуть.
Тут я взрываюсь и ударяю по подлокотнику кресла.
- Послушайте! Но это бред какой-то! Бабушка Кристофа давным-давно
умерла!
Судья вздыхает и снова меряет шагами ковер. Всплеснув руками, он
говорит:
- Спустя полтора месяца полиции благодаря доносу опять удается напасть
на его след. Ни за что не догадаетесь где!
По счастливой случайности я это знаю. Констанс делает кое-какие намеки
в своих записях. Розоватые, как бы выгоревшие на солнце крыши. Старый
порт, холм Нотр-Дам-де-ла-Гард. Я отвечаю, еле шевеля губами:
- В его родном Марселе.
Палец, которым он непристойно тыкал мне в лицо, опускается. Судья не
может скрыть своего разочарования.
- Теперь он извлекает барыш иным способом. У него что-то вроде склада,
куда женщины стоят в очереди, как к зубному врачу. Потом одна за другой
они лезут на стол и задирают юбки, а ваш Кристоф с помощью кисточки и
специального состава собственного изготовления рисует им до середины ноги
чулки с прямым швом - от настоящих не отличишь.
Судья прыскает со смеху, я тоже. Он усаживается за стол, утирая глаза,
его тело сотрясается.
- О Господи! - восклицает он. - Прямой шов, а сверху кружева - так
черным по белому написано в полицейском донесении.
Тут в комнату входит секретарша, и судья вынужден настроиться на более
серьезный лад. Секретарша сама очень серьезная и очень юная, с пышной
грудью под наглухо застегнутой блузкой. Она принесла документы на подпись.
Суворов Виктор
Сертаков Виталий
Корнев Павел
Гюго Виктор
Лукин Евгений
Витковский Евгений