утонул, стараясь спасти Ростислава, но спасал, да и не спас, потому как
действовали тут уже законы божьи, а не людские. Сказано ведь: как живешь,
так и умрешь. По Ростиславу тоже плакал горько весь люд киевский, потому
что всегда жаль загубленной молодой жизни.
узнав, что на столе киевском после смерти Всеволода сел его сын, а ее
старший брат, Мономах, первый защитник земли русской среди всех других
князей. Но и тут ее ожидало разочарование: Мономах, говорят, объявил, что
следует придерживаться ряда, установленного их дедом Ярославом Мудрым:
стол занимают по старшинству. Из внуков же Ярославовых право было за
Святополком, единственным уцелевшим сыном Изяслава, самого старшего из
сыновей Ярослава.
помнила, могла вспомнить разве лишь его мать Олисаву, да и то потому, что
с нею дружной была ее мать княгиня Анна: обе происходили из черного люда,
обеих князья взяли в жены красоты их ради, обе чувствовали себя на первых
порах одинокими и чужими в княжеском окружении, потому и потянулись друг к
другу.
невероятной скупостью, за что над ним издевался щедрый и веселый
Ростислав. Потому что для Ростислава, как и для Евпраксии, скупость князей
казалась чем-то совсем бессмысленным. Сколько могли видеть дети князей,
столько и видели: князья садились на коней в золоте, спешивались в золоте,
пили-ели на золоте. С мечами, на конях и в золоте - к чему же скупиться?
Прыгая на одной ноге, любили они напевать сложенную Ростиславом припевку:
срамота!>
уж не слезет ни за что!
многословием, никогда не жалел слов - этого единственного сокровища, за
которое не нужно платить никому и ничем. Он прислал Евпраксии пространную
грамоту, в которой говорил и о любви, и о той радости, которую испытал,
узнав, что сестра его высокочтимая пребывает под покровительством и
защитой римской церкви и ее первосвященника; щедро дарил Святополк советы,
нравоучения, пожелания, вновь и вновь заверял в братней любви, призывал
быть покорной пред богом, тем самым и пред папой. Все как должно, все -
как того желалось папе. Советы, да еще издалека, давать легче всего, дело
не требует ни усилий, ни мужества, ни расходов.
освобождением из башни. Тяжкие вести обрушились на нее внезапно,
безжалостно, все разом, и никто не поможет ей снести их тяжесть, даже
добрый Кирпа - ему хватит и собственного несчастья, да еще ждет его
горькая весть о смерти Журины.
влезать в душу именем божьим, повторяя слова псалма: <Господь знает мысли
людские, ибо они суетны>. Он не советует - допытывается; с ним не
доберешься до истины - ему не терпится излечить твои грехи...
высокая светловолосая славянка, бледная, с огромными серыми глазами,
взгляда которых никто не выдерживал, и маленькая чернявая графиня, чье
лицо испещрили какие-то темноватые полоски - следы то ли давнишних
страстей, то ли неутоленных желаний, или отблески сатанинского огня, что
неугасимо горел в этом маленьком теле вот уже двадцать или тридцать лет?
От него начинались пожары усобиц, ожесточенных стычек, долгих войн между
сторонниками одной и той же веры.
и на богослужениях торжественных в епископской церкви, и на бесконечных
пиршествах, которые, нужно сказать, отличались утонченностью и вкусом, -
совсем не то, что грубые попойки и обжорства у Генриха. Но ни на миг не
исчезало некое расстояние между молодой императрицей и пожилой графиней,
некая отчужденность, а праздник встречи двух женских душ как будто
умышленно задерживался. Казалось, конца не будет все новым и новым
выдумкам Матильды, казалось, все в этом дивном замке со рвением взялись
угождать только императрице, но чем дольше это длилось, тем больше
убеждалась Евпраксия в нарочитости и неискренности обращенных к ней
высоких слов, молитв, поклонов, рыцарских летучих турниров в ее честь,
предупредительности Матильды, льстивости синьоров и синьор, рабского
уничижения слуг, к которым присоединилась и ее Вильтруд, что сразу же
прониклась духом Каноссы, им же было - неискреннее пресмыкательство.
потому только, что не может оно длиться долго, тем более - вечно;
неминуемо после праздников должны наступить будни, ибо даже и высочайшие
лица на сей земле призваны не для отправления торжеств, но для исполнения
долга. За все нужно платить. В Каноссе тоже. Различия - лишь в характере и
размере платы. Видно, и то, и другое уже определено, и Матильда ждет
удобного случая сказать об этом императрице, поэтому Евпраксия не стала
откладывать дело до такого случая и первой напросилась на беседу с
графиней.
замком-крепостью, расположенным на большой высокой горе и окруженным
тройными непробиваемыми стенами, Каносса представляла собою вообще некий
отдельный, самодовлеющий мир, замкнутость которого отличалась красотой,
изысканностью, целесообразностью во всем. Евпраксии нечему было уподобить
это почти совершенное произведение человеческого умения. Даже Красный двор
Всеволода в Киеве, что в отличие от хмурых германских замков возникал в ее
памяти воплощением пышности, богатства, радующей таинственности, теперь
вспоминался свидетельством безвкусия, пустого чванства и полной
неприспособленности к тому, чтоб удобно жилось людям в обыденном бытии, да
и к княжеским высоким торжествам тоже.
разноцветные мраморы стен, арок, портиков и колонн, мозаики зеркально
блестящих полов и плафонов, резной камень, вызывающий впечатление легкости
и тонкости, прохлада и уют, а мебель массивная, из темного дерева и дерева
посветлей, в резных цветах, травах, зверях, знаках небесного свода, в
крестах и символах; ковры, позолоченная кожа, слоновая кость, редкостная
посуда, серебро и золото.
назначения. Например, помещение для приемки новых книг. Огромный зал с
высокими окнами, драгоценные мозаики на полах, на стенах - цветные
изображения фигур четырех евангелистов, на потолке - движение небесных
сфер, с творцом-вседержителем посредине. В зале - ничего, лишь одна
подставка для книг, сделанная из потемнелого дерева, такая старая, что,
быть может, ею пользовался еще Вергилий или сам Аристотель. И вот новая
книга кладется на подставку, и графиня Матильда приглашает в зал всех
гостей, бывших к тому времени в Каноссе; она входит, приближается к книге,
перелистывает пергаментные листы, зачитывает гостям отрывок,
взволнованная, шумно дыша, произносит:
эту книгу...
зависимости от их положения. Замок был воплощением государства или всего
тогдашнего мира; черный люд вовсе не допускался за третьи стены, разве
лишь для оказания необходимых услуг или, может, для наказания - в
таинственные подземелья, каменные мешки, бездонные колодцы, жуткие тюрьмы,
места пыток, издевательств, тайных казней; простым рыцарям отводилось
место между стенами, тут они должны были нести стражу; более влиятельных
пускали дальше, хотя опять же так, чтоб не смели переступать порог дворца
самой графини, личной резиденции святейшего папы, дворца для самых высоких
гостей. И церкви делились на те, что для высших, и те, что для низших,
была обычная, была епископская, были дворцовые, как будто и сама вера по
сути своей была неодинаковой. Да и не так ли оно и было заведено на самом
деле? И если неодинаковость эта не бросалась в глаза на просторах
безбрежного мира, то в замке, который горделиво заявлял о своем праве
воплощать весь существующий порядок и лад, такое не могло (да и не хотело)
скрываться.
краснолицего баварца держали в почтительном отдалении от графини Матильды,
всячески давая понять, что их брачный союз держится не обыкновенной и,
стало быть, низменной близостью человеческой, а лишь возвышенной
ненавистью к общему врагу - к императору. Матильда хотела получить от
Вельфа военную силу, герцог намеревался урвать у графини хоть малость от
ее богатств, не заботясь более ни о чем ином. Правда, при всей условности
их брачного союза Матильда зорко следила за нравственностью мужа, из-за
чего не допускала его, скажем, к Евпраксии без свидетелей, когда же он
попытался было заглянуть в библиотеку, где для беседы сошлись графиня с
императрицей, то его с позором изгнали оттуда, как мужлана, который не
имеет и не может иметь ничего общего с мудростью, библиотека же, хорошо
Самойлова Елена
Маккефри Энн
Березин Федор
Роллинс Джеймс
Суворов Виктор
Березин Федор