Чтение 63–й страницы книги ~Красные щиты~

- Куда нам до них! - повторял он. - Разве у нас найдешь человека с
такой крепкой рукой, как у короля Вальдемара? - И все его
разглагольствования вертелись вокруг Поморья - без моря он-де существовать
не может. Он сплавлял по Одеру до Щецина соль, которую ему за бесценок
присылал из Кракова Болеслав, да еще вывозил из вроцлавских рудников
разные руды и минералы, которые зачем-то были нужны французам и
англичанам. И все у него шло так удачно, слава его, бог весть почему, с
каждым днем росла, хотя был он всего лишь непомерно чванливый и очень
глупый человек, вдобавок беспамятный. "Зато прирожденный князь, - думал
Генрих. - Ему будут повиноваться".
Сколько раз доводилось Генриху сталкиваться с деятельными и умными
людьми, которые расстраивали его замыслы, - казалось, он уже близок к
цели, но вдруг все рушилось, и он чувствовал, что не в состоянии исполнить
свои клятвы и обеты. Так может ли он помышлять о короне, если на его пути
стоит вот такой Мешко? Убить его? Но ведь это брат, родной брат, и стань
Мешко королем, он, наверно, правил бы куда лучше и разумней, чем Генрих.
Он знает, что надо опасаться Вальдемара и платить установленную дань
кесарю, потому что кесарь, по праву или не по праву, считает себя
властителем польских земель. И только когда ублажишь этих двоих, можно
подумать о своем хозяйстве - женить сыновей, выдавать замуж дочерей,
скреплять грамоты большой княжеской печатью да при случае умножать свою
казну с помощью евреев-монетчиков.
Так размышлял Генрих, проезжая по лесу, похожему на лес под
Цвифальтеном, где он любил бывать с Герхо и Бартоломеем - да хранит бог
беднягу Тэли! - где Лок рассказывал ему свои истории и где на него, как
дух святой, как огнь небесный, снизошло благословение, мысль о подвиге.
Нет, он не будет предаваться унынию, надо попробовать еще раз начать все
сначала. Казимир ему поможет.
Весенний день подходил к концу. Полнеба пылало багрянцем, как орифламма
короля Балдуина, и на фоне заката четко вырисовывались черные ветви
деревьев. Поблизости от дороги князь увидел поляну с невысоким пригорком,
напоминавшим круглый щит. В лесу журчали весенние ручьи, но пригорок уже
просох. "Грудь матери-земли!" - подумалось Генриху. Держась за руки,
девушки водили вокруг пригорка хоровод и пели веснянки. Они всегда
собирались в эту пору, когда березы еще не налились соком. Остановив коня
у края поляны, князь смотрел на плавную поступь девушек и вслушивался в
звучанье их задумчивых, мягких голосов, то усиливавшееся, то стихавшее,
как шум прибоя.
Мазовия была краем язычников, это они ходили с вилами на панов, сжигали
ксендзов. Отголоски мятежного духа слышались и в этой непонятной песне, и
еще было в ней что-то колдовское, русалочье. Генриху казалось, что силы
покидают его сладкая истома сковывала тело, он тихо покачивался в
стременах в такт движениям девушек. И виделись ему иные края, в душу
проникало светлое чувство, словно причастился он святых тайн, и мысли о
грядущем величии проносились в его уме.
Быть может, если бы он стремился к совершенству, ему бы удалось скорее
достичь святости и могущества? Но в чем совершенство для христианина? В
самоотречении? Однако оно обессиливает человека. Не стать же ему
каким-нибудь Каликстом Бьярне, над которым потешались даже генуэзские
галерники! И разве мог бы он, как Маслав, пойти против королей и кесарей
во имя Святовита? (*119) Кто последует за ним? Где найти таких людей?
Вот перед ним пригорок, пуп земли польской, а дальше леса, поля и снова
непроходимые леса, раскинувшиеся на равнине, а там болота, пустоши, за
ними города, крепости, и где-то уже совсем далеко - моря, а если идти в
противоположную сторону - горы. И в каждом уголке этого обширного края,
его, Генриха, величают князем. Как отыскать ключ к этой земле, как ее
охватить единым взглядом, как научиться ее любить? Кому поведать о том,
что она существует? И как постигнуть ее затаенный смысл, ее душу - подобно
тому, как душа Сицилии открылась ему в песне сицилийского пастуха? Быть
может, душа Польши звучит в пении вот этих девушек, убаюкивающем,
усыпляющем, но полном скрытой силы, словно тугие девичьи бедра налиты
березовым соком?
- Ишь, нечисть языческая! - ухмыльнулся Говорек. - Только прикажи,
князь, и я вмиг разгоню этих негодниц.
- А они прехорошенькие, - заметил Герхо.
- Каждый молится как умеет, - задумчиво сказал Генрих. - Пришла весна и
в наши леса.
И они поехали дальше, в Плоцк.
Генриху хотелось еще раз увидеть на дверях собора хрупкую фигурку
Верхославы.

28

Наступило очень жаркое лето, приехал наконец Казимир. Явился он с
несколькими панами, со слугой-немцем, исхудавший, осунувшийся - никакого
лоску не набрался при императорском дворе. Увидав, что творится у брата в
замке, он за голову схватился, позвал на совет Говорека и Виппо и не
мешкая принялся за дело.
Генрих смотрел на него во все глаза - ни капельки Казимир не изменился
каким выехал на поле под Кжишковом, таким и вернулся. Говорил он только о
том, что видел, проезжая через Вроцлав и Краков, и о том, как живет брат
Болеслав. О Германии, о кесаре - ни слова. Позже Генрих случайно узнал,
что Казимир ездил с кесарем в Италию, посетил ломбардские города и побывал
в Турине на свадьбе свояченицы кесаря. Какой свояченицы? Оказалось, то
была Рихенца еще раз овдовев, она выходила замуж за тулузского графа.
Генрих, услыхав ее имя, обрадовался, стал расспрашивать, как выглядит
Рихенца, по-прежнему ли хороша? Казимир удивился: на свадьбе была скука
смертная, а Рихенца - старая, некрасивая баба, и вообще в Италии такая
жарища, что в доспехах не усидеть на коне и копье из рук валится. Прочили
там ему в жены какую-то княжну, но об этом Казимир даже вспоминать не
хотел. Вот и все, что удалось узнать Генриху о пятилетнем пребывании брата
в Германии.
Зато в Польше Казимир сразу ожил, повеселел: помчался в Вислицу,
спугнул оттуда Гертруду, потом ускакал в Люблин, к своим русским князькам,
затеял с ними тайные переговоры, - гонцы так и носились взад-вперед. В
Сандомир он возвращался в отличном настроении, с таинственной миной. У
немцев Казимир научился одному - здорово пить. И по вечерам он бражничал,
чаще всего в компании с Лестко, которого насильно стаскивал с мягких
жениных перин. Днем совещался с Виппо, деловито и успешно наводил порядок
в сандомирской вотчине, а для отдыха ходил купаться на Вислу. Купанье он
любил до страсти и, спасаясь от невыносимой жары, целыми часами сидел в
воде. Люди предостерегали его, как бы не случилось беды - водяницы могут
сглазить, а то еще помажут ему кое-где черным корнем, и будет он
бесплоден. Но Казимиру хоть бы что, плещется в воде, как рыба, плавает с
парнями наперегонки - кто быстрей Вислу переплывет, - а течение там
сильное, на полмили в сторону сносит. Вскоре все стали замечать, что
Казимир бывает в Сандомире больше, чем у себя в Вислице. Гертруда, качая
головой, частенько напоминала ему, что, мол, надо бы проведать Настку, но
Казимир только смеялся в ответ и к любовнице своей не спешил. Почтенная
монахиня от души сокрушалась, она за эти годы крепко полюбила-домовитую
Настку.
С первых же дней Казимир занялся княжеской дружиной и пополнением
запасов оружия. Все у него получалось само собой: еще не успел он,
кажется, проехать через замковые ворота, а уж алебардник, стоящий на
страже, приосанился, подтянулся, даже подъемный мост и тот как-то по-иному
стал опускаться. Видно, Казимиру, как и Мешко, дарован талант повелевать
людьми, думал Генрих, но все равно он ничего не достигнет, нет у него
высоких стремлений, нет честолюбия. Ему довольно того, что он - князь
вислицкий, что он не хуже своих приятелей, этих князьков луцких,
дубенских, свирских, и что после смерти Генриха ему достанется Сандомир. А
покамест он барахтается в реке, дурачится, как мальчишка, и все вокруг,
непонятно каким образом, идет на лад - и двор княжеский стал на двор
похож, и в хозяйстве порядок.
Прежде всего изменился вид у лошадей. Им, по немецкой моде, постригли
гривы и хвосты Виппо согнал баб шить да латать попоны и чепраки, велел
шорникам починить сбрую. Теперь, когда рыцари являлись в замок, чтобы
вместе с князем ехать на осмотр крепостей, на богомолье или же на суды,
рыцарский отряд имел вполне приличный вид. Потом Казимир приказал получше
кормить коров в хозяйстве прибавилось молока, им стали поить поросят, и
на княжеском столе появилось такое жаркое, хоть королю подавай. Гертруда
распоряжалась на птичьем дворе, и для ее питомцев, по приказу Казимира,
всегда выдавали из амбаров вдоволь охвостья. Привели в порядок корабли на
Висле, прижали бортников, и они стали приносить куда больше меду и воску,
нежели в прошлые годы. Виппо у себя на "вилле" сытил медом знаменитую
малиновку - жил он теперь один, единоверцы его уехали. О Тэли Казимир даже
не спросил, он, вероятно, знал, что здесь произошло. Бочки в замковых
погребах наполнялись монетами, из Вроцлава везли сукна да парчу на плащи
князьям и голубой, шитый золотом шелк для попон. Казимир справлял себе
роскошные наряды, шубы, как будто готовился к свадьбе.
Дошел наконец черед и до орденских рыцарей, проживавших в Мехове и в
Загостье, Однажды Казимир задал брату вопрос, очень простой и ясный, но
совершенно для Генриха неожиданный в деловитом, хозяйском тоне Казимира
ему даже почудилось что-то кощунственное.
- Чего они, собственно, хотят? - спросил Казимир, и Генрих не нашелся
что ответить. Сказать: "хотят познать истину" - было бы смешно "хотят
установить царство божие на земле" - тогда причем тут бобровые гоны? Разве
царство божие может прийти на землю только через бобровые гоны? Разве так
уж бесспорно право рыцарей угнетать окрестный люд и неволить крестьян,