Чтение 63–й страницы книги ~Будденброки~

- право же, мы будем душевно рады.

Она протянула ему руку. И что же? Г-н Перманедер, не задумываясь,
согласился! Принял предложенное ему гостеприимство так же быстро и охотно,
как приглашение к завтраку. Он поцеловал дамам руки, что было ему явно
непривычно, принес из ландшафтной трость и шляпу, еще раз пообещал
немедленно доставить на Менгштрассе свой чемодан и, поскорее управившись с
делами, вернуться не позднее четырех часов. Консул пошел проводить его
вниз. Уже выходя на улицу, г-н Перманедер вдруг обернулся и,
прочувствованно покачав головой, сказал:

- Не обессудьте меня, сударь, но ваша сестрица, ей-ей, славный малый!
Помогай бог! - и, все еще качая головой, исчез за дверью.

Консул не в силах был противостоять желанию подняться наверх и
посмотреть, как себя чувствуют дамы.

Ида Юнгман уже носилась по дому с постельным бельем, приготовляя
комнату гостю.

Консульша все сидела за столом, не сводя своих светлых глаз с какой-то
одной точки на потолке; белые пальцы ее тихонько барабанили по столу. Тони
сидела у окна, скрестив руки на груди, и с важным, даже строгим выражением
лица упорно смотрела прямо перед собой. Тишина в столовой была полная.

- Ну как? - спросил Томас, остановившись в дверях и вынимая папиросу из
портсигара с мчащейся тройкой. Плечи его вздрагивали от смеха.

- Приятный человек, - откликнулась консульша.

- И я того же мнения! - С этими словами консул галантно, хотя и не без
юмора, расшаркался перед сестрой, словно почтительно осведомляясь и об ее
мнении. Она молчала все с тем же строгим видом.

- Хотелось бы только, чтобы он не бранился, - не без робости заметила
консульша. - Если я правильно поняла, то он через каждые два слова
произносил какие-то проклятья...

- О, это пустяки, мама, он при этом ничего дурного не думал!..

- И потом эта nonchalance [распущенность (фр.)] в поведении, как ты
считаешь, Том?

- Это у него чисто южное, - ответил консул, медленно выдохнул дым,
улыбнулся матери и украдкой поглядел на Тони.

Консульша этого не заметила.

- Приходите сегодня с Гердой обедать. Пожалуйста, Том, сделайте это для
меня.

- Охотно, мама, очень охотно! Откровенно говоря, я жду немало радостей
от нашего нового гостя. А ты? Все-таки некоторое разнообразие после твоих
духовных особ...

- У каждого свой вкус, Том.

- Разумеется! Ну, я пошел... да, кстати, - он обернулся уже в дверях, -
ты, Тони, несомненно произвела на него сильнейшее впечатление! Я не шучу!
Знаешь, как он о тебе отозвался, когда я его провожал? "Славный малый" -
это его подлинные слова.

Тут г-жа Грюнлих вышла из своей неподвижности и, обернувшись к брату,
во всеуслышанье заявила:

- Не понимаю, Том, зачем ты мне это рассказываешь? Он, конечно, не
просил тебя молчать, но я все же не уверена, что так уж уместно мне это
передавать. Одно я знаю твердо и скажу тебе: в жизни важно не что и как
говорится, а что у человека в сердце и на уме... И если ты насмехаешься
над его манерой выражаться... если находишь господина Перманедера
комичным...

- Да бог с тобой, Тони! У меня этого и в мыслях не было... Напрасно ты
горячишься.

- Assez! - вмешалась консульша, бросив на сына строгий и в то же время
просительный взгляд, как бы говоривший: пощади ее!

- Ну-ну, не сердись, Тони! - сказал он. - Я вовсе не хотел тебе
досадить. Так! А теперь я и вправду ухожу и сейчас пошлю кого-нибудь из
рабочих привезти чемодан... Всего хорошего!

5

Итак, г-н Перманедер водворился на Менгштрассе. На следующий день он
обедал у Томаса Будденброка и его супруги, а на третий, в четверг,
познакомился с четой Крегеров, с дамами Будденброк с Брейтенштрассе,
которые нашли его ужасно смешным ("Ужясно!", как они выговаривали), а
также с Зеземи Вейхбродт, обошедшейся с ним довольно сурово, с бедной
Клотильдой и с маленькой Эрикой, которой он преподнес "гостинец" - кулечек
конфет.

Он благодушествовал! Благодушествовал с утра до вечера, хотя иногда и
испускал тяжелые вздохи, которые, впрочем, ровно ничего не значили и
вызывались только избытком удовольствия. С вечной своей трубкой в зубах,
со своим смешным выговором, с поразительной способностью часами
засиживаться за столом после еды и, приняв непринужденнейшую позу, курить,
пить и болтать, он хотя и внес в размеренную жизнь старого дома совсем
новый и чуждый ей дух, ибо все его существо удивительно не подходило к
стилю этих покоев, но тем не менее ничуть не нарушил укоренившихся там
обычаев. Г-н Перманедер неизменно присутствовал на утренних и вечерних
молитвах, однажды испросил дозволения посетить воскресную школу консульши
и даже на минуточку заглянул в большую столовую во время "Иерусалимского
вечера", чтобы представиться дамам, но, когда Леа Герхардт начала читать,
немедленно обратился в бегство.

В городе его особа быстро приобрела известность, и в патрицианских
домах с любопытством говорили о баварском госте Будденброков, но знакомых
ни на бирже, ни в обществе у него не было. А так как сезон кончился и
большинство семей уже собиралось выехать на взморье, то консул и не делал
попыток "ввести его в свет". Зато сам он очень много занимался г-ном
Перманедером. Несмотря на обилие деловых и общественно-городских
обязанностей, консул находил время водить его по городу, показывал ему все
средневековые достопримечательности - церкви, ворота, колодцы, ратушу,
рынок, "Дом корабельщиков", всеми силами стараясь развлекать его. На бирже
он познакомил г-на Перманедера с ближайшими своими друзьями, а когда
консульша как-то при случае поблагодарила его за такую самоотверженности,
он только сухо ответил:

- Н-да, мама, чего-чего только не приходится делать...

Консульша эти слова пропустила мимо ушей, даже бровью не повела, только
взглянула на сына своими светлыми глазами и спросила о чем-то постороннем.

Она относилась к г-ну Перманедеру с ровным и сердечным дружелюбием,
чего отнюдь нельзя было сказать о ее дочери. Баварский гость присутствовал
уже на двух "четвергах", хотя на третий или четвертый день своего
пребывания и заметил вскользь, что его "дельце" со здешней пивоварней
окончено. С тех пор прошли уже полторы недели, и на каждой из "четвергов",
стоило только г-ну Перманедеру начать говорить и оживленно
жестикулировать, как г-жа Грюнлих бросала тревожные, быстрые взгляды на
дядю Юстуса, кузин Будденброк или Томаса, краснела, на несколько минут
замыкалась в молчании, а не то даже выходила из комнаты...

Зеленые шторы на открытых окнах в спальне г-жи Грюнлих чуть-чуть
колыхались от легкого дыханья ясной июньской ночи. На ночном столике,
подле кровати с пологом, в стакане, до половины налитом водой, поверх
которой плавал слой масла, горело несколько фитильков, освещавших покойным
и слабым светом большую комнату с прямыми креслами в чехлах из сурового
полотна. Г-жа Грюнлих лежала в постели. Ее хорошенькая головка покоилась
на мягких подушках в наволочках с кружевными оборками, руки были простерты
поверх стеганого одеяла. Но глаза ее, слишком задумчивые, чтобы сомкнуться
сном, следили за бесшумными, неустанными взмахами крыльев какого-то
крупного насекомого с длинным тельцем, вьющегося вокруг ночника... Над
кроватью, между двумя гравюрами со средневековыми видами города, висело в
рамке изречение: "Вверяй пути свои господу"... Но разве может это служить
утешеньем, когда вот так, с открытыми глазами, лежишь ночь напролет, и
тебе не с кем посоветоваться, и надо совсем одной решаться на важный шаг,
в самой себе искать мужества для окончательного "да" или "нет", которое
определит всю твою дальнейшую жизнь...

Вокруг стояла тишина. Слышно было только, как тикают часы на стене да в
соседней комнате, занавесью отделенной от спальни Тони, покашливает
мамзель Юнгман. Там еще горел свет. Верная пруссачка, сидя за раздвижным
столом под висячей лампой, штопала чулки маленькой Эрики, ровно и глубоко
дышавшей во сне, - у питомиц Зеземи Вейхбродт были летние каникулы, и
девочка жила на Менгштрассе.

Госпожа Грюнлих приподнялась и, опершись на локоть, вздохнула.

- Ида? - громким шепотом позвала она. - Ты что, еще сидишь и штопаешь?

- Да, да, Тони-деточка, - послышался голос Иды. - Спи... Завтра ведь
рано вставать, ты не выспишься...

- Ида, так ты не забудешь разбудить меня завтра в шесть?

- Хорошо будет и в половине седьмого, деточка. Экипаж заказан к восьми.
Спи, спи, чтобы встать свеженькой...

- Ах, да я еще совсем не спала!

- Ай-ай-ай! Это никуда не годится. Не хочешь же ты приехать в Швартау
усталой и сонной? Выпей семь глотков воды, повернись на правый бок и
считав до тысячи...

- Ах, Ида, подойди ко мне, пожалуйста! Я все равно не усну, я столько
думаю, что голова у меня раскалывается... Пощупай-ка: по-моему, у меня
жар... Да и желудок опять... А может быть, это от малокровия? Жилы у меня
на висках вздулись и так бьются, что даже больно. Приливы к голове могут
быть и при малокровии...

В соседней комнате двинули стулом, и из-за занавеси показалась
сухопарая, крепко сшитая фигура Иды в простом коричневом платье.