стекло видит одного и того же человека по своему: то, которое представило
его страшным, будет его ненавидеть, а то, что увидело его красивым, будет
любить, но это будет тот же самый человек.
предмет представляется нам в самых разных формах в зависимости от способа
видения, и воздействия образа от этого предмета определяет наше к нему
отношение, то есть будем мы его любить или ненавидеть. Если предмет
подействовал на наше воображение приятным образом, он нам понравится, мы
предпочтем его другим, даже если на самом деле он и не обладает приятными
качествами, а если предмет, пусть и имеющий определенную ценность в других
глазах, поразил нас неприятным образом, мы оттолкнем его, поскольку все наши
чувства формируются и существуют лишь в силу воздействия различных предметов
на наше воображение. Поэтому нет ничего удивительного в том, что нравящиеся
нам вещи у кого-то могут вызывать отвращение, и напротив, самая необычная и
самая чудовищная вещь может иметь своих сторонников... Вот так и уродливый
человек старается найти зеркало, которое сделает его красивым.
от воображения, всегда определяется воображением, не стоит удивляться
бесчисленным вариациям, которые воображение вносит в наслаждение,
бесконечному количеству самых разных вкусов и страстен, вызываемых
различными движениями этого воображения, и эти вкусы, как бы причудливы и
жестоки они ни были, не должны приводить в смятение человека
здравомыслящего. Любая кулинарная фантазия не должна казаться менее
естественной, чем какая-нибудь прихоть в постели, ведь и в том и в другом
случае речь идет о наслаждении тем, что людям ординарным представляется
чем-то отвратительным. Человечество объединяет общность строения органов, но
ни в коем случае не общность вкусов. Три четверти населения земли могут
находить восхитительный запах розы, однако это не служит основанием осуждать
другую четверть, для которой этот запах неприятен, и не доказывает, что он
действительно и бесспорно приятен.
нормы, чьи фантазии оскорбляют все принципы общества, чьи капризы нарушают
законы моральные и религиозные, если есть люди, которые кажутся вам злодеями
и монстрами по причине их склонности к пороку, причем они не видят в пороке
иного интереса, кроме своего удовольствия, не только не следует им
удивляться, не только не следует их переделывать или наказывать, но надо
оказывать им всевозможные услуги, надо убирать все преграды с их пути и
предоставить им, если вы хотите быть справедливыми, все средства
удовлетворить их наклонности, потому что этот необычный вкус зависит от них
не более, чем от вас зависит, скажем, ваш ум или глупость, ваша красота или
уродство. Ведь уже в материнской утробе формируются органы, которые должны
сделать нас восприимчивыми к той или иной фантазии; первые увиденные
предметы, первые услышанные речи только довершают начатое: появляются вкусы
и привычки, и ничто на свете не в состоянии их искоренить. Воспитание
бессильно, оно ничего не меняет, и тот, кому суждено быть злодеем,
становится им в любом случае, какое бы воспитание он ни получил, точно так
же неизменно будет стремится к добродетели тот, чьи органы предрасположены к
этому, как бы зол и коварен ни был его наставник, потому что и тот и другой
живут согласно своей внутренней организации, согласно заповедям, полученным
ими от природы, и первый так же не заслуживает наказания, как и второй не
достоин вознаграждения.
мы не удивляемся разнице во вкусах, но как только речь заходит о плотских
наслаждениях, поднимается несусветный крик. Женщины, всегда блюдущие свои
права, женщины, чья слабость и никчемность делают их чувствительными к любой
потере, возмущаются всякий раз, когда у них что-нибудь отбирают, а если мы
ради забавы сделаем что-то такое, что их шокирует, они принимаются вопить о
преступлениях, заслуживающих эшафота! Какая глупость! Какая
несправедливость! Разве наслаждение чувств в чем-то отличается от остальных
наслаждений в жизни? Одним словом, почему храм воспроизводства должен
сильнее привлекать нас, возбуждать у нас более острые желания, нежели
противоположная часть тела, считающаяся самой зловонной или самой мерзкой?
На мой взгляд, странности человека во время удовольствий либертинажа столь
же естественны, сколько его капризы при отправлении других жизненных
функций, ибо в обоих случаях они являются результатом устройства его
органов. Его ли вина, если он безразличен к тому, что волнует вас, и ему
нравится то, что вас отталкивает? Найдется ли человек, который не согласился
бы переделать в один момент свои вкусы, привязанности, наклонности, который
не захотел бы стать таким, как все прочие, если бы это было в его власти? Я
усматриваю самую глупую и варварскую нетерпимость в том, что люди преследуют
такого человека, потому что он не более виновен перед обществом, несмотря на
все его причуды, чем рожденный на свет хромым или горбатым, и наказывать его
и смеяться над ним так же жестоко, как преследовать бедного калеку.
сравнить с истерическими женщинами, так может ли прийти вам в голову
осуждать больное существо? Будем же снисходительны и к человеку, чьи прихоти
нас удивляют: как больной или как нервная дама, он заслуживает жалости, а не
осуждения. В этом состоит оправдание таких людей в моральном плане,
разумеется, такое же оправдание можно найти и в плане физическом, и когда
анатомия достигнет определенных высот, будет доказано, что существует тесная
связь между внутренней организацией человека и его вкусами. Что будут тогда
говорить разного рода педанты, крючкотворы, законодатели, всякая сволочь с
тонзурой на голове и прочие палачи? Чем станут ваши законы, ваша мораль и
религия, ваш эшафот и ваш ран, ваш Бог и ваш ад, когда будет очевидно, что
тот или иной ход жизненных флюидов, то или иное строение волокон, то или
иное количество соли в крови могут сделать из любого человека объект вашего
негодования или вашего благоволения?
удивляют.
дать своим чувствам максимальный толчок, на который они способны, и быстрее
и приятнее достичь кульминации? Той восхитительной кульминации, которая
характеризует степень наслаждения? Так не назвать ли неслыханным софизмом
утверждение о том, что для того, чтобы увеличить удовольствие, оно должно
разделяться женщиной? Разве не ясно как день, что женщина ничего не может
делить с нами без того, чтобы не отобрать у нас львиную долю, и что получить
удовольствие она может лишь за наш счет? И вот я вас спрашиваю, зачем
женщине наслаждаться в момент нашего наслаждения, и есть ли в этом
какой-либо другой смысл, кроме удовлетворенного чувства гордыни? Разве не
много пикантнее самому испытать это щекочущее ощущение, заставив женщину
воздержаться от наслаждения с тем, чтобы ничто не мешало мне вкушать
удовольствие в одиночестве? Разве деспотизм не полнее удовлетворяет чувство
гордости, чем добрый поступок? Ведь господином всегда является тот, кто
диктует, а не тот, кто делится. Но как может прийти человеку в здравом уме
мысль о том, что нежность имеет какое-то отношение к наслаждению? Абсурдно
думать, будто она необходима для этого; она ничего не добавляет к
удовольствию наших чувств, скажу больше - она им вредит: существует
неодолимая пропасть между любовью и удовольствием, доказательством чему
служит тот факт, что можно ежедневно испытывать любовь, не наслаждаясь, а
еще чаще можно наслаждаться без всякой любви. Все, что связано в области
сладострастия с нежностью, о которой мы ведем речь, может способствовать
наслаждению женщины только в ущерб мужчине, и пока последний заботится о
том, чтобы доставить кому-то удовольствие, он не вкушает наслаждений, или же
наслаждение его является чисто умственным, то есть химерическим и ни в чем
не сравнимым с чувственным удовольствием. Нет, Жюстина, и еще раз нет: я не
перестану утверждать, что удовольствие ни в коем случае не должно быть
разделенным, чтобы быть настоящим и максимально возможным, напротив, очень
важно, чтобы мужчина наслаждался только за счет женщин, чтобы он получил от
нее (независимо от ее ощущений) все, что можно, для увеличения своего
сладострастия, которым он желает насладиться, не обращая внимания на
последствия, которые это может иметь для женщины, так как эти заботы
отвлекут его: как только он подумает о ней, его удовольствие испарится, едва
лишь он ее пожалеет, о наслаждении не может быть и речи. Если эгоизм есть
главнейший закон природы, тогда именно в радостях похоти наша небесная
праматерь желает, чтобы это свойство было единственным побудительным
мотивом. Не произойдет ничего страшного, если ради наслаждения мужчины
потребуется пожертвовать удовольствием женщины, ибо если при этом он
что-нибудь выигрывает, тогда ему наплевать на предмет, который ему служит,
ему должно быть все равно, счастлив или несчастлив этот предмет, лишь бы он
сам насладился, ведь по сути не существует никакой связи между упомянутым
предметом и мужчиной. Следовательно, глупо думать об ощущениях этого
предмета в ущерб своим собственным и безрассудно жертвовать своими ради
чужих. Исходя из вышесказанного, если к несчастью мужчина организован так,
что может возбуждаться, лишь вызывая в подвластном ему предмете болезненные
ощущения, вы должны признать, что он просто обязан поступать таким образом
без всяких сожалений, поскольку цель его - наслаждение, чем бы это не
грозило данному предмету. Впрочем, мы еще к этому вернемся, а покамест
продолжим по порядку.
прелесть. В самом деле, если бы дело не обстояло подобным образом, как могли
бы наслаждаться старики или калеки, или люди со множеством недостатков? Они
прекрасно понимают, что их никто не полюбит, они уверены, что невозможно
разделить их чувства, но от этого сладострастия в них не меньше, чем в
других людях. Возможно, они стремятся лишь к иллюзии? Не знаю, но они
совершенные эгоисты в своих удовольствиях, они озабочены только тем, чтобы
получить их как можно больше и вернее, чтобы все и вся бросить в жертву этой
цели, и они признают в предметах, которые им служат, только пассивные
свойства. Стало быть, нет никакой нужды доставлять кому-либо удовольствия,
чтобы получать их самому, стало быть, для удовлетворения нашей похоти
совершенно безразлично, что чувствует ее жертва, нам нет никакого дела ни до
Шилова Юлия
Маккефри Энн
Каменистый Артем
Круз Андрей
Глуховский Дмитрий
Афанасьев Роман