Чтение 63–й страницы книги ~Секретный фарватер~

Грибовым.

- Что вы хотите этим сказать?

Он присел на подлокотник кресла, не сводя с Грибова
настороженно-испытующего взгляда. Потом вдруг широко улыбнулся:

- Ну, говорите же, не томите, Николай Дмитриевич! Ведь я знаю вас. Вы не
можете без того, чтобы не приберечь что-то под конец. Приберегли,
признайтесь? И наверняка самое интересное и важное. Вытаскивайте-ка это
"что-то", кладите на стол!

- Отдаю должное вашей проницательности, - сказал Грибов. - В награду
получайте! Вы, кажется, читаете не только по-немецки, но и по-английски?

- Само собой! Иначе какой бы я был контрразведчик?

Грибов вынул из кармана письмо Нэйла, заботливо разгладил на сгибах и
подал Рышкову.

По мере того как тот вчитывался в письмо, улыбка медленно исчезала с его
лица.

- Винета? Вот как! - пробормотал Рышков сквозь зубы. - И в районе
Балтийска?

- Заброшенная старая стоянка, как я понимаю, - пояснил Грибов. - Но,
видимо, хорошо замаскированная стоянка. Так сказать, рудимент войны.

- И вы считаете, что на грунте в этой Винете лежит "Летучий"? Еще со всей
своей командой, чего доброго. Мнимые мертвецы превратились наконец в
настоящих мертвецов? Во главе со своим командиром?

- Ну, это вряд ли. Злые люди обычно живучи. А Цвишен, видимо, очень зол.

- О! Думаете, жив? И действует до сих пор?! Грибов сделал неопределенный
жест.

- Столько раз "тонул" и снова всплывал.

- Я просею Балтийск через частое сито! - с ожесточением сказал Рышков и
энергично взмахнул рукой, показывая, как сделает это. - Будьте уверены,
Николай Дмитриевич: раздобудем из-под воды этого Цвишена - живого или
мертвого!

- Я предпочел бы мертвого, - пошутил Грибов. Но лицо Рышкова оставалось
серьезным.

- Из области историографии, - медленно сказал он, - мы, таким образом,
вернулись к заботам дня. Нэйл пишет: балтийской Винетой заинтересовались
наши любознательные бывшие союзники. Выходит, встречный поиск, Николай
Дмитриевич?

- Выходит, так.

- Злые люди живучи... Вы правы. Те, кто когда-то "фрахтовал" "Летучего
Голландца", остались. И- они сделались еще злее, хитрее, агрессивнее.

- Намного агрессивнее, Ефим Петрович! Именно поэтому так важно решить
загадку "Летучего Голландца" и оповестить о решении весь мир. Правда сильнее
бомб! Верю в это, несмотря на то что вот уже сорок лет, как я кадровый
военный.

Рвгшков задумчиво смотрел на Грибова:

- Вы рекомендовали вдове Шубина перевестись в Балтийск. Быть может,
полезно подключить ее к поискам? Я дам команду.

- Лучше, чтобы все получилось без команды.

- Ну, как хотите. "Виктория" по-латыни значит "победа". Я шучу, конечно.

Рышков встал. Поднялся с кресла и Грибов.

- Очень приятно опять работать с вами, дорогой Николай Дмитриевич!
Считайте себя нашим постоянным консультантом по "Летучему Голландцу". Мне не
надо напоминать вам, что поручение это секретное. Будем время от времени
обращаться к вам за советом.

- Есть, товарищ адмирал! - сказал Грибов, как положено по уставу.

Полезно ли "подключить" Викторию Павловну к поискам "Летучего Голландца"?
Для чего или для кого полезно? Для поисков или для Виктории Павловны? Грибов
думал об этом, возвращаясь из Москвы. Во время своего визита к вдове Шубина
он старался разговаривать с нею возможно более деликатно, хоть и строго. Он
даже не назвал ее ни разу вдовой. Все так наболело в этой бедной женской
душе, что любое неосторожное прикосновение могло причинить новую боль.

Конечно, Грибов хотел, чтобы Виктория занялась поисками Винеты в
Балтийске. Это отвлекло бы ее от тягостных воспоминаний.

Но он отнюдь не настаивал, не понукал и не подталкивал. Торопливость была
противопоказана здесь.

И как человек несколько старомодный, он считал, что к важной мысли или
решению надо подводить женщин с осторожностью, создавая впечатление, что эта
исподволь внушенная мысль явилась без подсказки, сама по себе.

Недаром Мопассан писал: "Она была женщина, то есть ребенок". А Виктория
Павловна была вдобавок больной ребенок.

Подключиться, чтобы переключиться... Именно так понимал Грибов положение.
Но будет ли реальная польза делу от участия Виктории в поисках? В этом он,
признаться, не был уверен.

Глава третья. ВИКТОРИЯ В БАЛТИЙСКЕ.

По приезде на новое место службы Викторию охватила привычная и любимая ею
атмосфера военно-морской деловитости. Все было просто, ясно, налаженно. Люди
двигались как бы по четко расчерченным прямым линиям. Это успокаивало.

Балтийск - город флотский. Якорек - не только на ленточках бескозырок,
которые носит большинство его обитателей, но и на щите у въезда со стороны
шоссе. Улицы именуются: Черноморская, Синопская, Севастопольская,
Порт-Артурская, Кронштадтская, Киркенесская, Флотская, Якорная, Катерная,
Артиллерийская, Солдатская. Есть также Морской бульвар и Гвардейский
проспект.

Комнату Виктории дали в доме на пирсе, неподалеку от метеостанции, места
ее работы.

Корабли швартовались в двадцати шагах от дома. Каждые полчаса на них
вызванивали склянки. Перед заходом солнца катились по воде мелодичные
переливы горнов - к спуску флага. Под окном устраивались матросы, негромко
басила гармонь, и на высоких нотах звучал женский смех.

Город медленно оживал. На месте руин, рядом с красными домами мрачноватой
немецкой архитектуры, поднимались белые дома советской постройки.

А на обочинах тротуаров, где недавно ржавела брошенная впопыхах немецкая
техника, запестрели цветы: гвоздика, анютины глазки и японская ромашка
блеклых тонов, словно бы подернутая нежнейшей туманной дымкой.

Увидев высаженные цветы, самый недоверчивый или недалекий человек мог
понять, что советские моряки обосновались здесь прочно, "насовсем".

В Балтийске у Виктории оказалось много старых знакомых.

Одним из первых встретил ее Селиванов, разведчик базы, который когда-то
отправлял Викторию в шхеры.

- А я здесь в том же амплуа, что и на Лавенсари, - объявил он
преувеличенно бодрым тоном, каким сейчас разговаривали все с Викторией.
Потом, задержав в долгом пожатии ее руку, пообещал: - Еще встретимся,
поговорим! Сначала окрепните у нас, хорошенько морским ветерком обдуйтесь!

Чудак! Как будто она приехала на курорт...

На второй день после приезда Виктория отправилась на окраину Балтийска,
где размещался гвардейский дивизион (из-за множества лягушек место это в
шутку прозвали Квакенбургом).

Виктория боялась неловких расспросов, неуклюжих соболезнований. Опасения
были напрасны. Моряки отнеслись к ней с деликатным радушием. Некоторые знали
ее еще по Кронштадту и Ленинграду, но тогда она была другой, веселой. Они
стеснялись при ней своего зычного голоса, своей решительной, твердой
походки. Недавно и Шубин был таким. А теперь полагалось говорить о нем,
понизив голос, и называть его: "покойный Шубин". Это было нелепо,
несообразно. Он всегда был такой беспокойный!

Князев, к сожалению, отсутствовал - года два уже, как был переведен с
повышением на Север. Сейчас дивизионом командовал Фомин, тоже из "стаи
славных".

Он почтительно проводил вдову Шубина к его могиле.

Это была скромная могила, укрытая сосновыми ветками и букетиками полевых
цветов. Она возвышалась за шлагбаумом, у въезда в расположение части. И
мертвый, Шубин не расставался с товарищами.

Викторию тронуло, что цветы у подножия могилы свежие. Кто-то обновлял их
день изо дня. Вероятно, это были дети из соседней школы.

Фомин проявил деликатность до конца - придумал какое-то неотложное дело,
извинился перед Викторией и оставил ее у могилы одну. Когда он вернулся,
Виктория уже овладела собой.

- Еще просьба к вам, товарищ гвардии капитан третьего ранга, - сказала
она. - Я бы хотела проделать последний путь Бориса с момента его высадки. Не
сможете ли вы съездить со м.ной на эту косу?

- Есть. Хотя бы завтра. Удобно вам?

- Да.

Коса Фриш-Неррунг была очень узкой. Справа и слева сквозь стволы сосен
светлела вода. Лес на дюнах был негустой. Дующие с моря ветры изрядно
общипали его. На самых высоких деревьях остались только верхушки крон. От
этого сосны сделались похожими на пальмы. И наклонены были лишь в одну
сторону - от моря к заливу.

Справа от Виктории был Балтийск, за спиной, в глубине залива, -
Калининград, прямо перед нею - заходящее Солнце. Сплюснутое, как луковица,
оно неподвижно лежало на темно-синей воде.

А тучи двигались над ним, меняли краски, распуская шире и шире свои
гордые разноцветные крылья.

Ветер, дувший с утра, стих. Но голые стволы с обтрепанными метелками
наверху оставались в наклонном положении, будто навечно запечатлев картину
бури, натиск отшумевшего шторма.

Тоска по умершему охватила Викторию с такой силой, что она схватилась за
дерево, чтобы не упасть.

Фомин отвел глаза и быстро заговорил - первое, что пришло в голову:

- Со мной один профессор переписку завел. Капитан первого ранга Грибов.
Может, слыхали о нем? Заинтересовался донесением, которое мы перехватили в